— Мам, а ты?
— Да ничего, устала только! Обещают завтра сыночка принести кормить, сейчас вот лежит у меня на животе, попискивает. Николасу сообщи!
Мужики завалили Варю сообщениями, а Ники в Германии, поговорив с Данькой, собирался в Россию, надо было оформлять ребенка-братика на себя, так вот и записали в свидетельстве о рождении — Герберт Николаевич фон Виллов.
Двухдневный младенец стал единственным наследником фармацевтической фирмы. Самому Герушке-младшему до этой информации было ой, как далеко, и ой, как все равно, он жадно тянул мамкино молочко, а Варя не отрывала взгляда от маленькой копии её любимого.
Малышок даже хмурился как папа. На выписку приехали все, всем хотелось подержать малыша, зародившегося в том далеком времени, и стал этот маленький мальчик живым напоминанием всем им. Николас аж задохнулся, увидев в спящем малыше черты своего фатера, не смог сдержать слез.
— Варья, я не знай, что можно сказать, данке, филен данк!! Майн Готт, майн кляйне брудер!!
Брудер, не реагируя на восторженные охи своего ой какого старого брата, спокойно спал. У Николаса его осторожно взял второй брат — Данька.
— Мам, какой маленький!
— Данька, ты ещё меньше был! — улыбнулась Варя. — Вырастем, будем как папа.
Подрастал маленький Герушка, радовал маму, братьев, таких взрослых для него, и шестерых дядей. А Варя нет-нет да и печалилась, смотря на своего неожиданного, но такого невозможно любимого сына, частичку своего далекого Герберта.
Малыш рос крепеньким, Варя посмеивалась:
— Зачат был в экологически чистой обстановке, вот и, тьфу-тьфу, не липнут к нему всякие простуды!!
К маю собирались на денек съездить в Березовку — сильно стал сдавать Панас, очень просил привезти Гербину копию, посмотреть на мальчонку. — Дань, ты у меня что, так и будешь старой девой ходить? — не в первый раз спрашивала Варя сына. — Мамуль, я ещё вьюнош, успеется. Вот малявку лет до трех повоспитываю, тогда, может, и задумаюсь. Опыта наберусь колоссального — честно, я иной раз думаю, что он мой сын, а ты наша бабуля.
— Отец-одиночка, ага?
Ники прилетевший в марте, не отходил от малыша, потешно сюсюкал с ним, малыш заливисто смеялся и махал ручками, а Николас от восторга вытирал слезы.
— Варья, я безумно-безумно рад, есть продолжений наш фамилия, малиш совсем одно лицо с фатер! Твердо говорить — учиться Герби будет аус Дойчлянд.
— Ники, ему всего полгода, до учебы, как до Китая пешком!
— Дизе мой желаний — малиш будет, как ето? Полиглот, цвай язык — ист родной — дойч и руссиш, унд инглиш, унд франсе… — размечтался Николас.
— А может у Герушки совсем не будет способностей к языкам? Найн, малиш есть фатер, а фатер был гроссаналитик и много… много…
— Знающий, — помогла ему Варя.
— Я, зо. Так, так!
Герушка, привыкший к постоянному многолюдью, совсем никого не боялся, охотно шел ко всем на руки, но выделял из мужиков — совместных крестных Николаича и громогласного Игоря.
— Варюх, я его вот подбрасываю, а сам думаю, что вот это, вроде как, мой дитенок, оставшийся там. Умом-то понимаю, а все равно не догоняю, что семьдесят почти лет проскочило! Счастливые мы все-таки, повоевать успели и к себе вернулись, одно фигово, наши все старенькие стали! Ладно, вот Гончары ещё родят, Костька пока не хочет детей рожать, но ведь соберется, Ивана дочка месяц как беременная, внука хотят, а ему хоть кого, рад до невозможного! Так что и там, и тут успели, но тебе Варюх, больше всех подфартило — вот он, маленький шпаненок, чудо-чудное, дитя, как бы это сказать-то..?
— Межвременное?
— О, точно! Подрастет, ведь, поди, не поверит, что папка у него, аж в каком году рожденный, Варь?
— В девятьсот четырнадцатом.
— О, сто лет ровно прошло, и сумел его после того, как ушел на небо, родить!
Жизнь у вернувшихся вошла в привычное русло, только вот спали все мужики тревожно, не отпускало их пережитое, никак. Посмеиваясь сами над собой, утешали друг друга:
— Ну лет через пяток устаканится все, будет, как кино какое вспоминать! — предположил Ищенко.
— Не, мужики, — мрачнел Шелестов, — ни фига не забудется. Сгладится немного острота, да, а забыть… не, не получится!
Панас дождался-таки маленького фон Виллова, нагляделся на него и в июле, завершив свои земные дела, ушел.
Гриня, убитый и постаревший, горестно приговаривал:
— Панаска, як жеж я без тебя-то? Осиротел совсем!
А на поминках, встав, попросил правнука Панаса, Макара:
— Макарка, а включи-ка дедову любимую, и, услышав слова: — «Настанет день, и с журавлиной стаей я поплыву в такой же сизой мгле, из под небес по-птичьи окликая всех вас, кого оставил на земле…» — горестно всхлипнул:
— От, знаю, что жизню большую прожил, а все одно внутри пекёт, ох, як мне яго не хватать станеть!
Из дивовцев не приехала только Варя — у Герушки резались зубки, он температурил, и мужики категорически не желали их брать с собой. Варя тоже поплакала, но пищащий малыш не давал долго грустить.
В Германии переживал брат по существу и папа по документам, Николас. Он среди мужиков прочно заслужил прозвище «Немецкая наседка».
— Пусть будет так! — кивал головой Колян. — Но майне кляйн брудер ест мой жизн!!
Брудер крепко стоял на ножках, пытался делать шажки, держась за диван, или скакал в ходунках, загоняя кота под кровать или кресло, очень любил Даньку — у них случилась огромная взаимная любовь, старший тоже обожал с ним возиться.
Варя, у которой в глубине души имелась подленькая такая мыслишка, твердо теперь уверилась, что не станет её когда — чай, не молоденькой родила малыша — сыночек, капелька Герби, не будет брошеным. Данька однозначно заменит Герушке и её, и отца.
Грело её душу, что мальчишки, оба, не будут испытывать нужду. Из всех собранных за эти годы Гербертом украшений, она взяла совсем немного, остальные так и лежали в ячейке.
Одно только колечко, подаренное и надетое когда-то в сорок третьем на палец её самым лучшим мужчиной, она носила постоянно.
Маленький любил крутить его на пальце, пытался утащить в рот, и сердито ругался, когда мама не давала. Надо было видеть, как он хмурил бровки, смотрел исподлобья и сердито выговаривал ей на своем, на детском языке…
Четко говорил: мама, дядя, Даньку звал — Няня, Ищенко же, единственный из всех (гордо задирал нос) удостоился слова — дедя.
Мужики купили ему большую машину. И рычал сынок, крутя руль в ней постоянно, Данька хохотал:
— Объездил наш мужик уже весь мир на своей крутой тачке!!
А сам прикупил ему крутой мотоцикл, стоящий до поры до времени в коробке и вызывающий такой повышенный интерес Герушки. Он постоянно пытался своими пальчиками проделать какую-то дырочку в коробке — интересно же.
Хулиганил сынок, то стучал чем-то, то рассыпал по полу муку, — нечаянно, по давней привычке, оставила мамка её внизу на полке, а любопытный ребенок в минуту рассыпал её и, сидя посреди этого безобразия, с упоением посыпал себе голову, заливисто смеясь при этом.
— Мам, внешне он на отца похож, а по хулиганству сразу видно — русская душа растет! — посмеивался Данька. — Немцы, они с рождения к орднунгу привычные, а наш — шпанюшка.
За неделю до своего дня рождения пошел сынок, конечно же, первые шажки были к обожаемому братику. Данька потом долго крутил и подбрасывал вопящего от восторга Герушку.
— Мам, точно, летчиком будет, совсем ничего не боится!
Ребенок и на улице, на нетвердых ещё ножках, пыхтя и сердито отталкивая мамины или братовы руки, лез к горке — ему непременно надо было залезть на лестницу самому. Важно восседал на прогулочном велосипеде, который везли взрослые, и улыбался всем.
— Солнышко наше ясное! — звала его Варя.
Она не обращала внимания на нет-нет ехидные замечания соседок по подъезду, они-то знали, что Варя уже на пенсии, а мамочки, гуляющие в ближайшем скверике, считали, что ей нет и сорока.
— Дань, ты как с девушками?
— Мам, все нормально, не переживай, вот мелкого немного вырастим и женюсь, хотя меня иной раз за отца-одиночку принимают. А я и не отказываюсь.
Гончарову Аннушка родила девочку, Полинку, похожую на маму и его Пелагею, и не было счастливее отца. У Ивана Шелестова родилась, вопреки всем прогнозам и ожиданиям — дочка принципиально не делала УЗИ, внучка. Ставший дедом, наоборот, сиял и восхищался:
— У меня же фея маленькая родилась, такая нежная, я бантики умею завязывать, здорово! Варь, может, они парой станут?? — Ага, парой хулиганчиков. Одному-то не так весело шкодить, а ещё Гончарова прибавится, ох весело с ними будет!!
Николас звал Варью с сином в Дойчлянд, но она твердо сказала, что до двух лет ребенка не рискнет на самолете везти.
Зато Данька, два раз ездивший на недельку к Коляну, успел смотаться в Прагу и во второй приезд неделю покататься на горных лыжах. Он так азартно описывал эти головокружительные спуски, что на католическое Рождество с ним рванули Игорь и Костик с женой, места, где остановиться — хватало, имелся у Николаса домик дядюшки Конрада, опять же когда-нибудь становящийся собственностью мелкого фон Виллова.
Пока же мелкий пыхтя осваивал маленькую шведскую стенку. Иной раз шлепался на попу, потирал её: — Гела бо-бо! — и опять упорно лез на неё.
— Вот, это — точно немецкая черта у него! — не сомневались мужики.
На Победу, уже совсем большенький Герберт фон Виллов-второй, сидя на широких плечах своего обожаемого Дяни, старательно держал в ручках портрет молодого мальчика — Вариного дядюшки Никифора. Все дивовцы шли рядом, для них шествие в бессмертном полку было не просто пройти от Мемориального Парка до другого Парка культуры и отдыха, для них это было истинной встречей с теми трудными годами. Каждый нес портреты, на которых были их погибшие или уже ушедшие из жизни друзья из тех суровых, страшных лет.
Шли в Полку все: Лавр-Леший, Матвей и Иван-младший, молоденькая Пелагея, бородатый командир Панас, казлось им, дивовцам, что они совсем рядом и вот-вот прогудит своим густым басом Леший: