Прекрасный брадобрей с глазами херувима,
ты обращаешь звук в седые лопухи,
в мичуринский кунштюк, в тот сор неистребимый,
что был в начале слов, положенных в стихи.
Сигналишь небесам замысловатым жестом,
расстроив дружный хор, икаешь за столом,
не предпочтя жратве костёр священной жертвы...
Твоей простой дудой повержен Аполлон.
Ты, чувствуя порыв, скользишь по небосклону
на пятой точке вниз – с насиженных вершин...
Осилишь семь кругов на нижних стадионах,
покуда Будда спит, и падает кувшин.
Ты движешься вперёд, осеменяя взглядом
осенне пьяных мух – предтеча всех свобод –
прекрасный как Сократ, поднявший чашу с ядом,
как писающий на подсолнухи Рэмбо.
(07.10.2007)
Бег
My bonny is over the ocean...*
Не стой на берегу, старушка Иоланта,
твой Водемон утоп в каких-нибудь морях,
заброшен в пустоту бессовестным ВолАндом
и – видимо – пропал, жилплощадь утеряв.
Он вылетел в окно в свинцовом цепелине,
он вытек по ручьям в неберингов пролив.
И не о чем тужить – ведь нет его в помине.
Не стой на берегу – ведь он уехал и...
Покинуть город N отчасти равнозначно
внезапной смерти в нём: Ты продолжаешь быть
и складывать слова – чуть более удачно,
но в N тебя уж нет, ты умер и забыт.
Ты продолжаешь быть в коробочках из стекло–
бетона, бунгалО и прочих малибу,
но письма не дойдут, пока не станут пеплом
(попробуй попиши в каминную трубу).
Хоть в параллельный мир пустых фантасмогорий
уйди – в любой астрал – в сомненьи или без –
проклятый город N продолжит мониторинг
там, где не видит бог и даже – GPS.
Проступит как пятно родимое на коже,
и понимаешь, что не вырваться никак:
покинуть город N (по счастью?) невозможно.
Тяни свою баржу как репинский бурлак...
Тяни свою строку – заезженную фугу,
где степь кругом, да степь, и поезд по степи
бессмысленно спешит по замкнутому кругу,
а мачта на ветру и гнётся и скрипит...
*«Мой милый находится за океаном» – шотландская народная песня, популярная в западной культуре.
(18.09.2007)
Альтернативы
Заглянешь внутрь младой девицы –
меж нарисованных бровей:
там поршни совершают фрикции,
и белки крутят карусель,
там в алюминьевой коробке
следы полоньевой руды,
там кочегар терзает топку,
и чёрный выхлоп из трубы...
Потом прикроешь микрокосмос,
коему имя – человек
и выйдешь в параллельный космос,
где вовсе нету человек,
где край рассвета и покоя,
успокоения в груди,
где снится дерево благое,
а на ветвях его сидит
без напряженья и потуги
бог Заратустра-Лаоцзы,
к нему приходят демиурги
и дев приводят под уздцы...
И станешь там в одеждах белых
глядеть в грядущее вчера,
где кожа сбрасывает тело,
и глина месит гончара.
(09.07.2007)
Бессоница. Июнь...
Бессоница. Июнь. Постылый постмодерн.
Я список кораблей списал до середины...
Плеснуть ещё чернил в аптечные руины:
Ночь. Улица. Фонарь. Бессоница. Гомер.
Бессмыслица. Стихи. Сухой чертополох.
Дурная лебеда, вознёсшаяся медью.
Подобен смерти сон, бессоница – бессмертью,
и «вас любил» звучит почти как некролог.
Бесчувственный рассвет. Седая пелена.
Рука как автомат выводит чудо-строки.
Проклятый постмодерн журчит как караоке.
Из этой комы мне не вспомнить ни хрена:
Ни бывшего родства, ни имени, ни рек,
болтавших по степи пустыми рукавами,
и не извлечь тебя, как философский камень
из островной земли, покойный имярек.
Художественный плач неведомо по ком.
Белеет чистый лист – наверное, как парус.
Отбросив пистолет, с Печориным на пару
мы курим дурь с утра, как будто в ней покой.
Июньский постмодерн, где не найти концов,
и нечего сказать (увы мне) без подсказки.
Из пустоты в сугроб летят мои салазки.
И кубарем качусь. И как горит лицо...
(25.06.2007)
В столице Сомали...
В столице Сомали идут бои.
В кантоне Ури солнечно. По рельсам
ползём на гору, давим эдельвейсы
как беглый Герцен. Точно из земли
нам слышен низкий колокол, и «бум»
восходит в небо нуклеарным груздем.
Вибрирует вагончик как джакузи.
Мы думаем. У нас есть много дум
(всё больше – дурость). Строго говоря,
ещё далёко нам до патриарха,
мы б положили голову на плаху,
но нет ни палача, ни алтаря...
Внизу пейзаж, похожий на плакат,
накрученная на гору пружина
пыхтящий поезд с дохлым пассажиром,
того гляди, зарядит в облака.
А радио бормочет, что над всей
Испанией безоблачное небо,
в кантоне Ури солнечно и хлебно,
в Багдаде всё – как водится – о’кей.
(18.04.2007)
Teufelsbruecke*
Пядь родины. В породу как печать
удавлен крест, обрамленный мечами.
Голубоглазый, белыми кудрями
похожий на младенца Ильича,
глядит... пожалуй, русский Ганнибал
с портрета, оживляя скудость грунта,
отчизну спасший... разве что, от бунта,
и лихо взявший местный перевал...
Здесь столики и вид на Чёртов мост
в старинном заведении, где мёртвый
сезон реанимирован, и – чёрту,
наверное, устало скажешь «прост»,
взглянув наверх, где вязкий антрацит
прорезан словно ножницами – небо...
А родина... везде, пожалуй, где мы,
где мы и с нами наши мертвецы.
Отлиты в бесконечный барельеф,
они растут, как в самой страшной мести
и держат нас во времени и месте,
от Воркуты и до Сен-Женевьев.
*Teufelsbruecke – Чёртов мост (нем.) Мост расположен в ущелье Шёлленен в кантоне Ури в Швейцарии, где в 1799 г. произошло сражение войск Суворова с наполеоновской армией. В честь победы русским правительством в 1898 г. установлен монумент в форме выдолбленного в скале креста. Участок земли возле монумента был выкуплен Россией и по сей день является русской территорией. Прим. авт.
(13.01.2007)
Подобное подобным...
Подобное подобным –
избегнув рецидива:
Не смертью смерть (слабо мне),
но можно – пиво пивом.
Как время стрелки вертит,
меняя нас местами...
Уже написан Вертер,
ещё не умер... (Сталин?).
Ещё не вышли боком
афганские маневры.
Ещё одна эпоха –
вот вышел XXI-й
как хромосомный казус,
безумный номер сайза.
И чёрный ритм сразу
рвёт треугольник вальса,
как фосфорные блюдца
рвут небо над Норильском...
А юноши сольются
в любови греко-римской,
и некий – непокорный,
интеллигентный с виду,
зашторивает окна
и, отворяя Windows,
оттачивает фразы
до точности паролей,
засунув в эллипс глаза
пейзаж прямоугольный...
(20.12.2006)
Предостережение
Блюди себя, не дай себя нарушить:
один надрез или один прокол
и – брызнет свет на белый кафель в душе,
и шестерни посыплются на пол.
Что там ещё? Плевочки, нематоды,
подлунный мир и прочий – в водосток.
Душа прольётся (так отходят воды)
и бог скользнёт наружу между ног.
Ты – перепуган – выскочишь из ванной,
порез на пальце пластырем обвив,
а здесь уже – ни нас, ни папы с мамой,
ни веры, ни надежды, ни любви...
(07.12.2006)
Вариации без темы
1.
Скорей всего случится только то,
что, видимо, должно будет случиться.
В февральский полдень выйдешь без пальто –
простуда, воспаление, больница,
провал, погост... Ну, пусть не так черно:
пусть впереди лет двадцать или тридцать,
потом – февраль, палёное вино,
похмелье, отравление, больница...
2.
У самурая в жёлтом животе
растёт душа как огурец под плёнкой.
Ворочаясь в кромешной темноте
меж желчным пузырём и селезёнкой,
она лежит, свернувшись калачём,
пока не выйдет время или место,
и самурай, пошуровав ключом,
ей дверь не отворит широким жестом.
3.
Искусство априори нихт перфект* –
не боги обжигают души в драхмы.
А человек сам по себе – дефект
и неживуч (в отличие от Яхве).
Дрожит рука, в сознании – провал,
мозг выжжен упражненьем со спиртовкой,
в конце концов подводит материал...
И статуя разбита монтировкой,
холст вспорот лаконичным резким «вжик»
и рукопись летит к чертям собачьим,
и deutsches Volk** не в праве больше жить,
не выполнив поставленной задачи...
Творец лабилен. Есть в его судьбе,
что и не снилось нашим голиафам...
А жизнь есть расстояние А-В
или одна из найденных в себе
простых метафор.
*Nicht perfekt – не идеально (нем.) Прим. сост.
**deutsches Volk – немецкий народ (нем.) Прим. сост.
(07.11.2006)
Птицын
...а вот умрёшь, и что тогда приснится?
Какие-нибудь муторные сны...
Ко мне приходит странный фогель* – Птицын
с моим лицом. И что мне делать с ним?
Его вялотекущая природа
хитра как откутюровский покрой.
Громадину его громоотвода
не прошибить божественной искрой.
То он стальной многоугольной глыбой
тунгусские просторы бороздит,
то – в сущности, не мясо и не рыба –
ползёт по дну как некий рыбокит.
Мир – окиян, и он в нём вроде шлюпа.