по дальней сопке, где возможен лес,
но чаще степь – монгольская бескрайность –
такая, что не вытянет экспресс
ни транссибирский, ни трансцедентальный.
Маши платочком, Дафнис... Утекут
коробочки стальные вереницей.
В теплушке Хлоя даст проводнику,
а после – всей бригаде проводницкой.
А ты на полку верхнюю, как в гроб,
уляжешься, зажав в ладони книжку.
Очнёшься ночью, дёрнешься и лоб
расквасишь о захлопнутую крышку.
На лист бумаги или на постель –
проекция земной любви на плоскость.
Лиловый свет внезапных фонарей
оконной рамой режешь на полоски
и думаешь тяжёлой головой:
зачем тебе сей странный орган нужен –
божественный, когда есть половой,
и ты, в конце концов, ему послушен.
Так к слову о каком-нибудь полку
задумаешь Отчизне свистнуть в ухо,
а выйдет снова: поезд в Воркуту,
монгольская пустыня, групповуха...
Но это всё – осенний глупый сплин.
Зима идёт синюшными ногами,
и первый снег бодрит как кокаин,
и снегири на ветках упырями...
(09.12.2005)
Отступление
Только что пили кофе... Это опять год жизни.
Судя по распродаже, скоро родится агнец.
Мир оперится снегом. Рак на Синае свиснет.
Ангел сползёт по гирлянде к нашим ногам
и ахнет.
Чем мы заполним клетки, что понесём в охапке,
с чем подойдём вплотную, кроме пустых карманов,
что отстучим морзянкой (срочно-секретно) в ставку,
сунув в игольное ушко нитки своих караванов?
Тени сменяют тени. Всё ненадёжно, хлипко:
Глеб обернулся Борисом, Иоанн – Магдаленой... В кашле
скорчился ангел-хранитель, срезанный птичьим гриппом.
Снайпер прильнул к прицелу на вавилонской башне.
Что же, дожив до победы, нам водрузить на купол?
Что наколоть над сердцем – имя какого бога?
Год незаметно прожит, так как срезают угол.
Новый – сшибает шапки, поданный с углового...
(18.11.2005)
НАБЛЮДАТЕЛЬ
Фатаморгана
Ночь не черна. И день какой-то
вихляющийся. На полях
ландшафт рассыпался на пойнты,
как фотошоп на пикселя.
Мы, вроде, за городом: видишь,
в тумане озеро, на дне
вполне себе возможен Китеж
и тридцать витязей в броне.
Нередкий лес в прорехах мелких –
как декорация. В кустах
бесшумные шныряют белки,
изъятые из колеса.
Перед кострищем три мужчины
(слегка не в фокусе, увы).
Чу! Деус* вышел из машины,
и вот они уже мертвы...
Картинка смята. Клинит принтер.
Град опускается на дно.
Над беговой взмывает спринтер,
рискуя врезаться в табло.
На колесницах из железа
в тот год, 7-го ноября
Oh, meine Guete... Ave Caesar**,
они приветствуют тебя...
Трибуны рушатся. С экрана
уходит свет. Теряя нить,
я продолжаю говорить...
Пока я буду говорить –
жива моя Фатаморгана.
*Deus ex machina – бог из машины (лат.) Прим. сост.
**Oh, meine Guete... Ave Caesar – О, мой Бог... Да здравствует Цезарь (нем., лат.) Прим. сост.
(24.05.2013)
Вот из тумана месяц немедленно встаёт...
Вот из тумана месяц немедленно встаёт.
Расторгнутые веси, где были не вдвоём
то загустеют блёклым, то растеряют цвет,
как в запотевших стёклах художника Монет.
На ветренном перроне вздыхаю на ходу,
зажат в твоей ладони фигуркою вуду.
Сейчас вонзится жало в незащищённый пах...
Уже не отражаясь в триптических прудах,
я тупо сгину в googl‘е, пропетый с облучка,
скукожившись до пули, до видеозрачка,
до идиотской строчки, не обращённой в стих,
и стану просто точкой или одной из них –
одной из точек зрений, забитых в небосвод,
продукт стихотворений, а не наоборот...
став линией отрыва, пробелом в частоте,
готов к большому взрыву и к вечной пустоте.
(22.02.2013)
Португалия
В который раз – чем дальше, тем нудней –
бессмысленный рефрен терзает уши:
«О, Португалия, уже так много дней
я вне тебя...» А ты меня – снаружи.
Здесь дождь прошёл. На поводках ведут
намокших такс, и лужи пахнут псиной.
У времени иду на поводу
и сам себя рассматриваю в спину
сквозь механизм, придуманный во сне,
и шестерни цепляют за колено.
Всего странней – что смерти нет совсем,
а жизнь нудит бесмысленным рефреном.
О, Португалия, я снова не с тобой.
Я снова вне твоей бескрайней степи.
Девятый вал идёт на Лиссабон,
и якоря натягивают цепи
как поводки. Застыли корабли,
и небеса – непонятым подтекстом –
на молнию застёгнуты вдали
летящей к югу беззаботной «Чессной».
(02.06.2012)
in the eye of the beholder*
Не здравствуй, потому что нет разлук,
и, стало быть, в приветствиях – резона.
К исходу отопительных сезонов
творцам творенья молча сходят с рук.
А нас морозы пробуют на зуб,
и месяц мажет инеем брусчатку.
Искусство происходит на сетчатке,
то бишь у наблюдателя в глазу.
В мерцании случайных голограмм
бегут ручьи по зрительному нерву,
стоят полки в далёком 41-ом,
и девственницы пишут Орлеан.
А я гляжу на блеклую звезду,
прибитую на вогнутую сферу.
Да будет свет – бери его на веру –
в ослепшем наблюдательском глазу.
Не здравствуй, потому что нет вещей
потерянных. Не выходя из комы,
я дом искал, идя от дома к дому
по колее из жёлтых кирпичей,
пока не вышел за город, а там
румяный шут за неприметной дверцей
дал острый ум и трепетное сердце,
и всех детей отправил по домам.
*In the eye of the beholder – в глазах смотрящего (англ.) Прим. сост.
(25.02.2011)
Прощание с декабристом
Пока свинья его не ест
Аполло – просто алкоголик.
Не всякий текст похож на подвиг,
но можно выдумать контекст...
И мы покинули диван,
и по пути портрет сорвали,
ему усы подрисовали –
и чем, скажите, не тиран.
А в нарисованной стране,
где год – за два, а сверху – Сталин,
мы не гнусим, а мандельштамим
и жжём глаголами вдвойне.
Нас было много на плоту,
вне зоны разума и тверди,
готовых к подвигу и жертве
(куда бы всё это приткнуть
без видимых на то причин?).
Пока сердца стучат для чести:
Ау! Мы здесь – на лобном месте!
Чего ж вы ждёте, палачи.
Грядёт кровавая гэбэ,
и воздух пахнет кобурами.
Мы времена не выбирали,
мы их придумали себе.
(12.06.2013)
Эффект кнопки
Воткнёшь не глядя кнопку в календарь,
и – бац! седьмого в небе чёрный обруч,
в машине боевой летит Кецалькоатль,
а в палисаде – Будды жёлтый овощ.
В разинутый портал другие боги прут,
и в уши дышат мне наречием неместным.
Укушенный Христом, я больше не умру,
А если – то на третий день воскресну.
(21.10.2010)
Геймер
Выходит слесарь в зимний двор,
Глядит, а двор уже весенний...
(Д. Пригов)
Вот это будет дом, а в окнах – город:
Тебе здесь жить, вдыхать монооксид,
внимать шагам во внешних коридорах,
ходить пешком и ездить на такси...
Вот эта линия позднее будет фронтом,
и здесь ты станешь «павший на войне».
И женщина получит похоронку.
– Какая? Эта? – Почему бы нет...
А перед тем пусть – сумерки, над смогом
набухнет купол с тонкою иглой.
И время будет: скажем, полвосьмого,
застынет между волком и овцой.
Ты у окна, устало сгорбив спину,
глядишь на шпиль – качни его перстом –
и, кажется, возможно опрокинуть,
весь этот мир, притихший за холстом,
который – явь, но кажется похожим
на сон, происходящий с нами вдруг:
В начале был забор, и только позже
на нём возникло слово из трёх букв
и прочие забавные вещицы.
А после дом, а раньше – котлован.
Глядишь в окно, и мир остановился,
пока ты просто вышел по делам,
или пока вбиваешь в стену гвоздик,
или живёшь в нечаянном родстве...
Потом очнёшься, тронешь пальцем джостик
и запускаешь следущий рассвет.
(15.07.2010)
replay
Во двор выходишь, залитый победным
венецианским светом: май-июнь,
трава на заднем плане на краю
оврага зелена, и на переднем
шевелится газета на траве.
Детально прорисованная дверь
приоткрывается, в проёме ты – несмелый.
Дрожит асфальт, пересечённый мелом,
соседка-школьница поделена на две
бессмертных сущности, и две – играют в классы.
Звук выключен, но слышен тонкий свист.
Уходит прочь трамвай внезапно длинный.
Ты открываешь дверь и смотришь в спину
себе. Победный свет стекает вниз.
И голуби взмывают дважды.
Дальше – синева,
почти полёт. Нет ни двора, ни дома.
Лишь дверь всё ближе – лучше, чем в 3D.
Сейчас ты выйдешь, окунешься в день.
И будет свет. И чернота проёма.
(06.05.2010)
Наблюдатель
Наблюдатель – возможный отец и сын –
в верхнем этаже глядит не пойми куда:
на притянутые под углом косым
к очевидной плоскости провода
на пунктирную трель трансформатора, серых птиц
треугольную тряпочку на ветряных валах,
на подъёмные краны, торчащие из глазниц