азался в ловушке.
Когда-то чудовище было рефаитом. Богом. Интересно, из какого клана, дружественного или враждебного? Не в силах дотянуться до меня, эмит завыл, точно раненый зверь, и грузно повалился навзничь. Я поспешила прочь, оставив его умирать голодной смертью.
Мутная вода уже доходила мне до колен, сковывала льдом внутренности. От напряжения бедра сводило судорогой, однако страх гнал меня вперед, в бесконечную тьму. Зияющая рана на икре пылала огнем, а тело, наоборот, одеревенело.
Дорога пошла в горку, куда не добрался потоп, но на спуске к другой пещере меня поджидало озеро, наполненное стоячей водой. От такого зрелища сердце у меня упало.
Последняя надежда рухнула.
Тьма или глубины. Молот или наковальня. У меня вырвался вопль отчаяния. Вцепившись в волосы и тяжело дыша, я силилась собрать в кучу разрозненные мысли.
Впрочем, есть и третья альтернатива. Дрожащими руками я нащупала серебряную капсулу, обещавшую избавление от мук. Лучше принять яд, чем захлебнуться. Не могу и не хочу умирать от воды, разрывающей легкие. Мои веки сомкнулись. Плечи судорожно вздымались. Я полезла в карман, но оцепеневшие пальцы никак не могли справиться с застежкой.
Нет.
Голос разума на мгновение заглушил рокот воды. Ладонь снова сжалась в кулак. Пилюля повлечет за собой неминуемую смерть. Если попробую переплыть озеро, у меня появится шанс – зыбкий, но шанс. Если опущу руки, значит Сухейль Шератан добился своего. Отняв мое умение плавать и контролировать панику, он погубил меня, не сходя с места. Мой труп сгинет в пучине.
Меня прошиб холодный пот. Я достала заветную склянку и швырнула в темноту. На сей раз буду сражаться до последней капли крови. Трясущимися руками я стянула свитер, сняла тяжелые сапоги и снова закинула на спину рюкзак.
Пусть Сухейль катится ко всем чертям! Я столько вынесла! Преодолела Коридор утопленников, уничтожила «Экстрасенс», отвоевала корону и выжила. И умирать не собираюсь.
Дрожа всем телом, я спустилась к озеру. Вода за спиной стремительно прибывала, накатывала, словно тошнота к горлу. Зубы громко выбивали дробь.
Фонарь погас. Я словно рухнула в пропасть и не слышала больше ничего, кроме плеска волн. Не видела ничего, кроме сокрушительной тьмы, чудом не угробившей меня в свое время. Затаив дыхание, я рыбкой нырнула в озеро. Пальцы перебирали по острым камням. Во мраке меня неотступно преследовало лицо Сухейля. Темная владычица не желает промочить горло?
Грудь сдавило, легким не хватало кислорода. Перебирая ногами, я выплыла на поверхность и принялась жадно ловить воздух ртом. Фонарь на мгновение вспыхнул, озарив наполовину затопленный тоннель. Скоро будет нечем дышать. Слишком поздно. Внезапно мне прямо в глаза сверху хлынул поток. С губ сорвался крик. Не о помощи. Никто меня не спасет. Волосы прилипли к лицу. Заткнув уши, я стала ждать конца.
Я хотела тебя. Хотела нас, – шептала я, мечтая, чтобы он услышал. – Прости, что тоже струсила.
Мой крик унесся в пустоту и затих под сводами. Рука сама собой метнулась к подвеске. Эфир содрогнулся. В странном, отрешенном состоянии – очевидно, смирения – я выдохнула через нос, а когда вода почти заполнила пещеру, максимально глубоко вдохнула. И, оттолкнувшись от потолка, устремилась обратно в туннель.
Ну вот и все. Назад дороги нет. Я пробиралась в потемках на ощупь, второй рукой прикрывала голову, чтобы не порезаться о выступ. Впереди снова нарисовался Сухейль, предвкушая мою скорую погибель. Второй раз мне не избежать смерти. На губах лопались пузырьки. Паника нарастала. Я проплыла сквозь Сухейля, искажая его черты. Налобный фонарь вспыхнул, мерзкая физиономия исчезла, но в ушах по-прежнему звенел издевательский хохот рефаита.
Растворяться меж камнем и тенью.
Ноги судорожно забились. Пальцы искали опору. Вода хлынула в нос, обжигала легкие. Но тут над головой замаячил просвет. Почти теряя сознание, я стрелой пронзила водную гладь. Захлебываясь кашлем и слезами, я выбралась на берег и одним мощным позывом исторгла из себя все, что съела за день.
Губы жадно ловили воздух. Фонарь снова замигал. Убрав мокрые пряди с глаз, я обернулась и увидела, что озеро выходит из берегов. Вода наступала. Я с затравленным воплем вскочила и бросилась наутек. Я карабкалась по стенам, протискивалась через ходы, взбираясь все выше и выше – только в гору. Осколки известняка впивались в ступни, однако ноги сами несли меня вперед. Поток не отставал. Заметив сужающуюся расщелину, я протиснулась сквозь нее, чуть ли не до мяса содрав кожу.
Лестница. Руки нащупали перекладину. Каким-то чудом мне удалось добраться до каменоломен. Дрожа всем телом, вымокшая до нитки, я поползла вверх. Мышцы горели, но я не останавливалась ни на мгновение, пока не выбралась из шахты.
Восставать из бездны, но не ради солнца.
Лестница осталась позади, однако подъем отнял у меня последние силы. Я неподвижно распростерлась на земле. Слабость меня и прикончит. Скоро сознание померкнет и меня смоет волной в небытие.
Фонарь перегорел окончательно. Стало темно, как в склепе. С каждой минутой отдаленный плеск приближался.
Услышав голос, я подумала, что брежу. Глаза резанул яркий свет. Прохладные костлявые пальцы коснулись моего предплечья. Надо мной склонился седой ясновидец из числа спасенных Анку и Леандром.
Я отчетливо разглядела его лицо, туго натянутую кожу. Несмотря на притупившееся чутье, его лабиринт казался смутно знакомым.
– Постой… – Мой голос звучал чуть слышно, сознание то вспыхивало, то гасло. – Я тебя знаю… знаю…
Он ласково улыбнулся. В руке блеснул пустой шприц. На кончике иглы набухла молочная капля.
– Нет, милочка. Ты глубоко заблуждаешься.
Тело обмякло. Когда рука плетью упала вдоль туловища, клянусь, вместе с ней упала маска самаритянина.
Я много раз сбрасывал кожу, но всегда оставался змеей. Мой истерический смех огласил подземелье. Тьма снова подступила, но на сей раз я встретила ее с распростертыми объятиями.
20. Перспективное начало
Мерцание свечей. Плечи утопают в чем-то мягком. Ресницы слиплись, но, даже не открывая глаз, понятно, что я лежу на подстилке. Кто-то снял с меня мокрую одежду и укрыл одеялом. Так намного теплее.
Слишком жарко. Температура зашкаливает. В ноге стреляет, от волос несет дымом.
Шш, Пейдж, все хорошо, не дергайся. Надрывный, выворачивающий наизнанку кашель. Чревато… сепсис… ей нужно в больницу.
По-прежнему в подземелье. Но теперь не одна. Я силилась вспомнить, как здесь очутилась – хотя понятия не имела, где именно «здесь», – но в памяти запечатлелся только плеск воды и мои истошные крики.
Пейдж. Родной, вызывающий доверие голос. Рука, приподнимающая мне голову. Пейдж, надо выпить.
Кромка стакана. Горечь от таблетки. Струйка воды сочится в горло. Повсюду – ожившие кошмары: золотой меч, солдаты, якорь. Наше расставание с бабулей, ее искаженное страхом лицо, словно она предвидела, что произойдет, если нас разлучат.
Изо рта вырывались языки пламени. Я сглотнула, чтобы погасить разгорающийся пожар. Хватит. Надоело. Довольно мне своих бед.
Отрешившись от реальности, я устремилась в лабиринт – к цветам, поблекшим и раскисшим под водой. Вместе с новым приступом лихорадки вспомнилось, как я спрашиваю у Арктура, хочет ли он меня по-прежнему. Обжигающий огонь в его глазах. Воображение рисовало, как его руки касаются моей нежной кожи и самых потаенных мест.
Наверное, я застонала. Над моим смертным одром склонился силуэт, а вскоре под действием целебной мази боль в спине утихла. Огонь превратил ее в воду, та просочилась в организм, каплями выступила на лбу и затопила меня изнутри. Я таяла и утекала обратно в недра земли – летучая, зыбкая. Кто-то взял меня за руку, предотвращая падение, я прижалась лбом к зарубцевавшимся фалангам.
Пейдж. Его голос. Не покидай меня, юная странница.
Мне до безумия хотелось остаться, поэтому я судорожно цеплялась за массивную ладонь, за звук его голоса. Задействовала все ресурсы.
Наконец тьма потушила пламя. Я остыла, затвердела. Когда мне удалось разлепить веки, пожар, полыхавший у меня внутри, погас, уступив место слабости.
Над головой нависал низкий потолок. Я вновь очутилась в каменоломнях и, судя по количеству лабиринтов, прямо под цитаделью, вдали от объятого огнем Версаля.
Нос уловил запах фибринового геля. Едва ко мне начали возвращаться силы, я выпростала голую ногу из-под одеяла и увидела на икре багровую полосу со свежими швами. Запястье и талия перехвачены бинтами.
Жива!
А Шиол II погребен под обломками.
Ослабев, я снова рухнула на подстилку. Из головы не выходили ясновидцы, брошенные в колонии и обреченные на ужасную смерть. Меня потянуло в сон, но сквозь дрему я слышала, как кто-то снимает нагар со свечей.
А потом раздался голос:
– Пейдж.
Я медленно повернулась. В грот заглянула Надин в сером вязаном платье поверх колготок, волосы влажными завитками обрамляют лицо.
– Очнулась? – прошептала она.
– Ага. – Во рту пересохло. – Никогда не думала, что спрошу, но здесь нет ничего попить?
Надин исчезла. Я с усилием подняла правую руку – там, где оставался след от катетера, белел квадратик пластыря. Наготу прикрывали шорты и майка, поверх которой была надета рубашка на пуговицах. Судя по размеру, рубашка принадлежала Леандру.
Надин вернулась с кубком и, приподняв меня за плечи, помогла сделать глоток.
– Где мы?
– В Париже. У Вье-Орфели своя мини-система штолен в районе Пасси, его, так сказать, appartements privés[84]. – Надин говорила по-французски с сильным акцентом. – Только его кодла в курсе. Ну и мы. – Она плюхнулась на узорчатый коврик рядом со мной. – Не вовремя тебе приспичило очнуться.
– Не вопрос. Попробую снова отрубиться.
– Серьезно, Махоуни. Только Страж соглашается прервать бдения у твоей постели и подняться наверх, как ты вдруг приходишь в себя. Признайся, из вредности?