выведено:
Загляну в воскресенье. Когда вернешься, сиди тихо и не высовывайся. Есть новости.
– Пейдж.
Я затрепетала и нечаянно поймала свое отражение в зеркале. От влаги пряди вились тугими кудряшками. Щеки разрумянились на ветру. Глаза потемнели от страсти, зрачки превратились в два бездонных колодца.
– В Версале ты спрашивала, хочу ли я тебя по-прежнему.
В зеркале отразился массивный силуэт. Как я вообще могла надеяться устоять, если от одного его вида меня охватывала сладкая истома.
– Да. Я поняла, что испытываю к тебе чувства. И всегда испытывала. Надеюсь… – Мне едва хватило смелости закончить. – Надеюсь, ты тоже не остыл ко мне.
Его глаза пылали. Мы столько времени отказывались признавать очевидное, столько времени молчали.
Я бежала от обуревавших меня эмоций. Подавляла их, сдерживала, прятала глубоко внутри, однако песнь уже рвалась на волю. До сих пор я имела лишь смутное представление о страсти, зато в полной мере познала ее сейчас.
Холодный свет фонаря сочился сквозь полуоткрытые ставни, контрастируя с полыхающим взором рефаита. Мы смотрели друг на друга, не произнося ни слова.
– Лисс делала мне расклад, – нарушила я невыносимое молчание. – Четвертыми выпали Влюбленные. Ворожея сказала, не отрекаться от возлюбленного, верить ему всегда и во всем. Ценный совет. – В горле встал комок. – Джексон пытался подорвать мою веру в тебя, но не преуспел. Сейчас он пытается подорвать твою веру в самого себя. Он страшится нашего потенциала. Страшится того, что мы собой представляем и чем можем стать.
Моя кожа была одновременно ледяной и обжигающей на ощупь. Я шагнула в круг света от улицы, поближе к Арктуру:
– Прости, что назвала тебя трусом. Прости за обман. – Мой голос звучал все тише. – Порвав с тобой, я совершила чудовищную ошибку. Мною двигало стремление посвятить всю себя революции. Посвятить без остатка, до последней капли крови.
Моя ладонь легла на мускулистую грудь.
– Знаю, я смертная и наши отношения обречены, но ничего не могу с собой поделать. Я пробовала, но это сильнее меня. Ты мне нужен. Давай хотя бы попробуем.
– Уже пробовали. – Арктур выдержал мой взгляд. – Тебе не нужен никто. Ты раньше меня сообразила, чем чревата наша близость.
– Не понимаю…
Под моей рукой его сердце билось, точно военный барабан. Если мое лихорадочно колотилось, то его стучало размеренно, соблюдая ритм бесконечности.
– Для меня доктрина плотеотступничества – пустой звук. Однако для большинства рефаитов это святое, – еле слышно произнес Арктур. – Если то, что промелькнуло между нами, будет предано огласке, ты обречена.
– Мне не страшно.
– А мне наоборот. – Его большой палец скользил от скулы к виску. – Очень страшно.
Я поймала его запястье:
– Не ты ли говорил «мой страх не должен тебе препятствовать»?
– Он препятствует мне. И сейчас тем более нельзя выходить за его рамки. – Огонь в глазах рефаита померк. – Я желал тебя, Пейдж. И желаю до сих пор.
От его признания в желудке возник холодок.
– Но только подлец решится подвергнуть тебя еще большей опасности, поставить плотское влечение выше человеческой жизни. Эгоистично с моей стороны было заключать тебя в объятия, заранее зная, к чему это приведет.
– Нет. – Я коснулась его лица. – Той ночью в «Гилдхолле» мне было безумно страшно и одиноко. А ты обнял меня, несмотря на подорванную веру в людей. Позволил увидеть себя в истинном свете. Ты готов пожертвовать всем ради цели.
– Всем и каждым. Включая тебя. – Арктур убрал руку. – Если бы я дорожил тобой по-настоящему, никогда бы больше не дотронулся.
Зажмурившись, я ловила его удаляющиеся шаги. Да, не таким мне представлялся сегодняшний вечер.
– Я не Моталлат. – Мой голос полосонул по воздуху, точно кнут. – Ты не обязан стеречь меня как зеницу ока. – (Арктур застыл.) – Я вольна рисковать, как мне вздумается, а думается мне о близости с тобой.
Арктур медлил на пороге своей комнаты.
– Нельзя отдавать себя войне без остатка, – шептала я, – иначе свихнешься. Я готова биться до конца, но при одном условии, одном-единственном, никак не связанном с революцией. Это не лозунги, схемы или тактики. – Мой голос предательски дрогнул. – Мне нужен кто-то, перед кем не надо носить маску. Нужно… пристанище, укромный уголок, где можно не притворяться Черной Молью. Иначе она поглотит меня.
Прошло время, прежде чем Арктур снова двинулся с места. Только когда дверь за ним захлопнулась, меня осенило: это означает «нет».
В этой части Парижа не смолкал шум. В кофейне на углу гремела музыка. С Рю де Арк доносился звонкий смех. Здесь никогда не затихал заунывный напев. Неутомимое дыхание цитадели. Впрочем, сегодня оно звучало не так явственно, словно город наконец задремал.
На явке царила мертвая тишина. В попытке отвлечься от мрачных мыслей я почти без содрогания приняла душ, почистила зубы, отыскала сорочку и перестелила белье в своей комнате.
Над Парижем засияла февральская луна. Завернувшись в одеяло, я распахнула окно и, поджав ноги, устроилась на карнизе под балюстрадой.
За непроницаемым фасадом Арктур безуспешно боролся с самим собой. И как я раньше не замечала! Меня тянуло вернуться в гостиную, но здравый смысл пересилил. Я сделала, что могла, недвусмысленно озвучила, чего хочу. Теперь выбор за ним.
Постепенно холод выстудил из меня последние надежды. Наивно было рассчитывать на иной исход. Я смертная. Он – далекий и недосягаемый, как звезда, в честь которой его назвали. У моей любви шансов не больше, чем у бабочки-однодневки, чей век так короток. Осознав, что ждать не имеет смысла, я вытянулась на кровати, но из-за лихорадочного стука сердца не могла сомкнуть глаз.
Около полуночи слух уловил какое-то движение. Арктур покинул спальню. Я медленно села и сосредоточила внимание на эфире. Через мгновение Арктур уже стоял в дверях моей комнаты.
Время замедлило бег, сделалось тягучим, словно мед. Рефаит опустился на краешек кровати. Текли минуты, но никто из нас не шелохнулся.
– Как сладостно и вместе с тем невыносимо быть богом и питать чувства к смертному. Ты на многое открыла мне глаза, помогла понять, как много между нами общего, несмотря на различия. – (Голос его был, точно длинная тень.) – Но вместе с тем ты внушила мне страх. Страх перед всем, что укорачивает жизнь, – даже перед временем, хотя оно совершенно надо мной не властно. Страх перед собственными объятиями.
Я взяла его за подбородок и повернула к себе:
– Нам, смертным, присущ страх, а еще нам присуще осознание скоротечности жизни. Поэтому мы стремимся прожить ее на полную катушку. Ты сказал, мне никто не нужен. Собственно, как и тебе. Мы оба – волки-одиночки. Но мы желаем друг друга, разве этого мало?
В его глазах снова запылал пожар.
Далее все происходило без порывов и резких движений. Арктур действительно обращался со мной, как с фарфоровой статуэткой. Наши лбы соприкоснулись, аура рефаита обволакивала.
– Пейдж.
И более ничего. Только мое имя. Я прильнула губами к его губам.
Это не было похоже на поцелуй, скорее на легкий шепот, судорожный вздох. Откинувшись назад, я гладила его скулы, полную нижнюю губу, изогнутую, словно лук Амура. После провела по ней языком и, осмелев, слегка закусила.
В груди сладостно заныло. Его вкус навевал образ красных драпировок. Обхватив ладонью затылок рефаита, я исследовала чувственный рот с медлительностью триумфатора. Отныне я вольна прикасаться к нему. Прикасаться и смаковать каждое мгновение.
– Мне нечего тебе предложить, кроме песни в ночи.
– Так спой, – прошептала я.
Он погладил мне ногу, дотронулся до свежей раны.
А после заключил меня в объятия – трепетно, нежно, не стискивая ребра. Мои ладони легли на саркс, его горячие требовательные губы впились в мои, пальцы перебирали мне волосы. Поцелуй становился все жарче.
Все семь моих чувств пылали. Отстранившись, я принялась расстегивать рубашку. Поначалу Арктур только наблюдал, чем распалил меня еще сильнее, а потом сорвал рубашку с моих плеч, коснулся обнаженной кожи.
До сих пор наша близость случалась урывками, в вечной спешке. Сейчас все переменилось. Каждое прикосновение, каждый взгляд сулил обещание. Усугублял обоюдную вину.
Рефаит пожирал меня глазами. Большой палец с ласковым трепетом исследовал контуры моего рта. Впервые я прониклась осознанием новой, неведомой мне власти. Власти совершенно иного толка, не связанной ни с обладанием, ни с короной.
Он прильнул к ямке между ключицами, ласкал ее языком. Изнемогая от нетерпения, я положила его ладонь себе на грудь. С губ невольно сорвался стон. Я тонула в потоках наслаждения, не в силах противиться страсти.
Всю жизнь я воспринимала собственное тело как обузу, лишнюю заботу. Позабыв, сколько удовольствий оно таит в себе. Разгоряченная кожа не утратила чувствительности. Каждое прикосновение обжигало, бросало в дрожь. Арктур целовал мою шею, ребра и, доведя почти до исступления, обхватил губами сосок. Я мысленно унеслась в прошлое, в день, когда мне на черном рынке подвернулся магический шар из дымчатого стекла. Дивная вещица, но запрещенная, вплоть до смертной казни. Тем не менее я оставила шар себе. В качестве акта неповиновения.
Сознание наконец прояснилось, настал мой черед осязать. Впадина у основания шеи. Мускулистые плечи. Я гладила его бока, испещренную шрамами спину. Наши взгляды встретились. Арктур следил за выражением моего лица, пока кончики пальцев исследовали рубцы, недвусмысленно свидетельствуя о моих намерениях.
Наконец настороженность исчезла, и он снова склонился надо мной. Поймал губами второй сосок, опустился ниже. Тяжело дыша, я расстегнула ремень на его брюках. Арктур поднял голову, и мы опять слились в поцелуе. Поощряемая крепкими мужскими руками, я стянула с себя белье – и осталась в его объятиях обнаженная.
Он смотрел на меня не отрываясь. Я застыла в предвкушении, не в силах больше ждать. И не узнавала сама себя.