К горлу подступила тошнота. Я сорвала маску и задышала ртом. Справившись с рвотным позывом, зажгла фонарик и оглядела просторное, наполовину затопленное помещение. Потом, хлюпая сапогами, добралась до каменного выступа и вскарабкалась на него.
Луч скользнул к туннелю поменьше. Где-то здесь скрывается сухой островок, где Старьевщик хранит живой товар до транспортировки.
От невыносимого гнилостного запаха слезились глаза. Я прикрыла нос рукавом.
– Чувствую лабиринт. – Я не узнавала собственный голос – чужой, начисто лишенный каких-либо эмоций. – Очень слабый.
И знакомый. Только убей не могу вспомнить откуда. Анку сунул мне сканер, зафиксировавший чей-то неподвижный силуэт.
Мы крадучись направились во второй туннель. Очевидно, Старьевщик питал слабость к укромным, всеми забытым уголкам, куда давно не ступала нога человека. Возможно, такая исключительность льстила его тщеславию. На корке грязи, покрывавшей стены, алели брызги крови.
Страх сменился целеустремленностью. Как давно я мечтала об этой схватке, и вот час пробил. Туннель закончился, вспыхнул фонарь.
Старьевщик распростерся на полу в темной мерцающей луже.
На нем была бессменная шинель. Зловещий шлем, из-под которого гулко доносилось затрудненное дыхание. Руки в толстых перчатках придерживали расползающиеся в стороны розоватые внутренности.
Поравнявшись со мной, Дряхлый Сиротка уставился на поверженного врага.
– Мы опоздали с возмездием.
– Нет. Он еще жив. – Я склонилась над Старьевщиком, неуловимым призраком, преследовавшим меня после бегства из первой колонии. От умирающего разило дерьмом и запекшейся кровью. Не снимая перчаток, я расстегнула шлем и сдернула его с головы Старьевщика. Луч фонаря ударил в лицо – узнаваемое даже в предсмертной гримасе.
Редкие седые волосы слиплись от пота. Оскаленный рот, обычно щедрый на улыбки, обнажал потемневшие от крови зубы. Под остекленевшими глазами набрякли мешки.
Вье-Орфеля присел рядом с умирающим:
– Темная владычица, тебе знаком этот человек?
– Это Альфред. – Я опустила на землю шлем. – Старинный друг Надсмотрщика.
Альфред из «Призрачного клуба», принимавший самое активное участие в публикации памфлета о рефаитах. Румяный весельчак, сообщавшийся с эфиром посредством книг. Обладатель неиссякаемого запаса печений и ревностный почитатель литературы.
На кого угодно могла подумать, только не на него.
Альфред наконец обратил на меня некогда ласковый, а теперь холодный, алчный взгляд.
– Здравствуй, голубушка, – прохрипел он, обдав меня зловонным дыханием. – Рад бы поклониться, но сама видишь…
Выхолощенная первым предательством, я не чувствовала ни обиды, ни злости.
– При знакомстве ты не назвал своей фамилии. Позволь мне угадать. Рэкхем. Альфред Рэкхем.
Старьевщик выдавил смешок:
– Ничего от людей не скроешь, как ни старайся. Все равно дознаются. – На губах у него надулся кровавый пузырь. – Альфред Хейхерст Рэкхем, основатель серого рынка.
Альфред.
Именно он, со своим безошибочным чутьем на таланты, вытащил юного Джексона из сточной канавы и явил его слова цитадели. Он придумал, как извлечь выгоду из бойни, развязавшейся после выхода «Категорий паранормального». Именно он сотворил монстра. Этот милейший старик, охочий до хорошей литературы и страстно привязанный к своему чуднóму кабинету.
С Джексоном они познакомились задолго до попадания в Шиол I. Задолго до того, как он стал Джексоном Холлом. Собственно, Джекса и арестовали за памфлет, выпущенный приятелями на паях. После освобождения он прямиком отправился к старинному другу – своему спасителю – и открыл ему глаза на Сайен.
Вдвоем они решили попытать счастья на новом поприще. Монетизировать добытую Джексоном тайну.
А я годами не замечала, что творилось под самым моим носом.
– Ты внес правку в «Разоблачение рефаитов». Превратил памфлет в оду Саргасам.
– Мне все сходило с рук. Абсолютно все. Кто заподозрит старого чудака, любителя поэзии и печенюшек. – Из горла Альфреда вырвался булькающий смех. – Скажи спасибо, я только ставил тебе палки в колеса, Пейдж. Хотя, каюсь, разок пытался вывести из игры.
Мешок на голове. Зазубренное лезвие.
– Гектор с шайкой продали меня Сайену и поплатились за это жизнью. За мою смерть Джексон спустил бы с тебя живого шкуру.
– Да, он страшно огорчился. Грозил выпотрошить меня, если тебя хоть пальцем трону. – Его взгляд помутнел. – А свои обещания он выполняет. Всегда.
Только сейчас я заметила у него на груди венок, какими торгуют на черном рынке и какие принято толковать задом наперед. Один за другим я перебирала цветы, читая зашифрованное послание.
Белые лепестки сердечника: родительская оплошность. Фиолетовый и ядовитый борец: предательство. Благоухающий лавр с золотистыми завязями: изменюсь только в смерти. Ягоды барбариса, похожие на капельки крови: вспыльчивый нрав.
И наконец, белый клевер: не забывай меня. Нежное увещевание пополам с издевкой.
– Надсмотрщик жив.
Мои слова эхом разнеслись под сводами. Надин упоминала седовласого сборщика, спасшего меня от наводнения. Промежуток между заплывом и пробуждением в Пасси зиял слепым пятном.
В голове теснились вопросы. Например, мог ли Джексон, работавший под одной крышей со Скарлет Берниш, агентом «Домино», наложить лапу на конфигуратор? Мог ли он, преобразившись, эвакуироваться вместе с нами из Версальского дворца, а потом, с помощью белой астры, деформировать мне память, чтобы не сболтнула лишнего?
Впрочем, ответ напрашивался сам собой. Джексон знал, что я охочусь на Старьевщика, знал, что я непременно разыщу его логово и увижу венок.
Родительская оплошность. Он допустил ошибку, доверившись Альфреду. У Джексона Холла лопнуло терпение, и вот итог. А еще извинение. Он прикончил Альфреда, как в свое время Гектора, правда, на сей раз – собственными руками. Выпотрошил старинного приятеля, как ягненка.
Когда на человека плевать, ради него девятерых не убивают, Пейдж.
Старая песня. Ты даже не удосужился расправиться с ними лично!
– Как же он выбрался? – недоумевал Вье-Орфеля. – Не с нами точно.
– Боюсь, что с нами. Только в новом облике.
– Твой спаситель?
– Похоже, он вколол мне белую астру. – Я потерла виски. – И обрубил последнюю ниточку, ведущую к серому рынку. – Не выпуская венок из пальцев, я покосилась на Альфреда. – Все кончено.
Меня так и подмывало бросить его истекать кровью. Лишить заупокойной. Пусть навеки терзается в эфире. Работорговец заслуживает мучительной смерти в этой дыре.
Вот только… Джексон расправился с ним ради меня. В качестве подарка. А мне такие подношения не нужны.
Мой фантом положит конец его страданиям – быстро, безболезненно и без грязи. Широкая ладонь опустилась мне на плечо. Обернувшись, я увидела, что Анку протягивает мне серп.
– В бретонской мифологии Анку – это жнец душ, – пояснил Сиротка. – Эта душа принадлежит тебе по праву, темная владычица. Позволь ему заложить краеугольный камень своей империи смерти.
Кровожадным оскалом блеснула сталь. Анку сурово кивнул, рот сжался в тонкую линию. Я медленно взяла серп.
Альфред уже не мог говорить. Между пальцев, придерживавших внутренности, сочилась кровь. Взгляд перебегал с меня на изогнутое лезвие.
Он пожинал нас для Сезона костей. Поэтому смирился с возмездием.
Будь у меня серебристая пилюля, угостила бы приговоренного не колеблясь, но тратить на него фантом – нет. Такой милости я ему не окажу. Довольно Пейдж Махоуни миловала себе в ущерб. Черная Моль другая. Она не ведает пощады и внушает страх.
Я снова надвинула маску и заунывно начала:
– Альфред Хейхерст Рэкхем, да упокоится твоя душа в эфире. Дело сделано. Все долги уплачены. – Острие серпа уперлась Альфреду в горло. – Отныне тебе не место среди живых.
В пропитанной кровью одежде я выбралась на поверхность. Когда все были в сборе, Дряхлый Сиротка закупорил люк, оставив Старьевщика гнить в своей зловонной могиле.
Лет через сто кто-нибудь наткнется на его скелет и будет гадать, кто этот безымянный труп с валяющимся подле ржавым серпом и железной маской. А до тех пор ни одна живая душа не вспомнит о нем.
Справедливость все-таки восторжествовала.
25. Крылатая победа
Я лежала на незнакомой кровати, оцепеневшая, безучастная ко всему. День уже клонился к закату. Теперь я спала до вечера, а поднималась в сумерках. Темнота притупляла боль.
Сегодня на Рю Верне было тихо. Я таращилась в стену, рука под головой онемела.
Завтра ночью мы со скитальцами отправимся на Лебединый остров – один из природных островков на Сене – ждать Латронпуша и Королеву Нищих. Леандр выманил их фальшивой депешей от Старьевщика, скрепленной восковой печатью в форме костяной руки, которую мы позаимствовали у трупа. Мелюзина уверила, что послание нашло адресата.
К удивлению великих герцогов, на острове их встретит Вье-Орфеля и в присутствии приглашенных кураторов обвинит в совершенных злодеяниях. Если доказательства сочтут убедительными и действующих герцогов свергнут, я выйду из тени и провозглашу слияние лондонского и парижского Синдикатов. Объявлю миру, что жива.
Вот только я не чувствовала себя живой. Вернее, чувствовала, но не до конца. Часть меня умерла среди витражей часовни и погребена там на веки вечные.
Та часть никогда не перерезала бы глотку даже заклятому врагу. Просто не посмела бы.
А сейчас я не чувствовала раскаяния. Не чувствовала его, когда смывала кровь с рук, лица, шеи. Да, я убила Старьевщика из сострадания, но действовала при этом без капли жалости. Весь день я провалялась бревном, изредка ворочаясь с боку на бок.
Спать получалось урывками. Стоило задремать, мне чудилась мускулистая рука на талии, тепло мужского тела рядом. Потом накатывало осознание – мучительное, душераздирающее. Сколько бы я отдала сейчас за наркотик, которым меня пичкали в архонте, – стойкий, эффективный, отсекающий всякую связь с реальностью.