. — Я.А.) портом, являются маловероятными. Мемельский порт для Польши не является экономически выгодным, так как основа экспорта — уголь находится в Верхней Силезии, значительно удаленной от Мемельского порта». Отмечалось также в записке, что это и «регион наиболее интенсивного земледелия», обладающий «значительными излишками хлеба». Из сказанного со всей очевидностью вытекало, что Польша никак не могла согласиться на возвращение коридора Германии.
Был и еще один весьма важный международный аспект, заслуживающий того, чтобы не остаться вне внимания, — военный. Анализируя соотношение армейских сил «государств версальской и анти-версальской группировок», авторы записки информировали советское командование, что в соответствии с заключенной в конце 1932 года польско-французской военной конвенцией «Франция, в случае нападения Германии на Польшу, должна объявить войну Германии». Для защиты от немцев балтийских портов она вышлет «свою эскадру в составе: 2 линейных кораблей, 4 крейсеров, 4 истребителей, 3 подводных лодок и 1 минного заградителя» — весьма приличные силы. Точно так же «Франция поступит в случае войны Польши с СССР». Игнорировать это в Берлине не могли. И вот Гитлер обронил фразу, из которой проистекало, что в отношениях с Речью Посполитой он намерен исходить не из конфликта, которому почти полтора десятка лет, а из взаимодействия на какой-то замышленной им основе. Но не о том же, как вести войну с Варшавой, он мечтал договориться с маршалом Пилсудским.
В двустороннем смысле проблема коридора становилась тупиковой для обоих претендентов на обладание этим отрезком суши: одни не в состоянии были примириться с его потерей, но еще не имели ресурсов вернуть ее силой, другие не могли согласиться на возврат и даже располагали возможностями для военного отпора в случае наезда на коридор. Последующее время со всей очевидностью засвидетельствовало, что ее решение фюрер нацистов видел в ином контексте, выходившем далеко за пределы злополучного для немцев отрезка суши. Дальнейший ход событий подтвердил, что тот сигнал, поданный Гитлером для Польши и лично Пилсудского, стал очень даже значимым не только для Речи Посполитой, но и для всей Европы, поскольку оказался многосторонним. Он был направлен в прошлое, ибо затрагивал итоги Первой мировой войны, особенно статьи Версальского договора, подводившего под ней черту, вовсе не удовлетворяющую немцев. Одновременно был нацелен и в ближайшее будущее, так как довольно прозрачно давал понять, что Гитлер не намерен мириться с ситуацией, в которой после четырехлетней драки оказалось попавшее под его властную руку государство. Кроме того, он вполне прозрачно намекал, в каком порядке новый германский лидер предпочитает иметь дело с соседями и остальной Европой, чтобы ту ситуацию перевернуть с версальских ног на нужную ему голову. Сам фюрер к тому времени уже определился, какой его первый шаг международного характера и в какую сторону может и даже обязан стать ключом к рисуемому им германскому, европейскому — и не только европейскому — будущему. Он уже не сомневался, что это должен быть шаг в сторону Речи Посполитой.
Причины своего расчета именно на Польшу и Пилсудского в ходе той беседы с послом в Москве Гитлер не счел нужным раскрывать, потому прекратил свои суждения на затронутую тему. Видимо, полагал, что всему нужен подходящий момент. Конечно же, помнил он и о немецкой поговорке, гласящей, что если о чем-то знают двое, значит, знает и свинья. Однако, довольно прозрачно намекнув, что свою активность во внешней политике намерен начать именно с Речи Посполитой, он повел дело к совершенно новому варианту развязывания проблемы, которая ему виделась куда шире и куда важнее коридора, чего не уловил посол. Нацистский лидер вознамерился затеять сложную политическую комбинацию, целью которой была вся Польша, даже не только Польша, но все-таки прежде всего Польша. Предпринятые им шаги вскоре показали, что он и соответствующие нацистские службы уже знали, довольно точно просчитали, на какие чувствительные «польские точки» следует нажимать. Ничто ведь не проистекает из ничего, тем более глобальные замыслы политиков.
В данном случае речь идет о замыслах, постепенно вызревавших не только в Берлине, но и в Варшаве, где тоже не сидели, сложа политические руки. Из чего они проистекали? В поисках ответа на этот вопрос нужно сделать экскурс в более раннюю историю. Прежде всего, в историю Первой мировой войны, поломавшей предшествовавшее ей бытие на всем Евразийском континенте. Вторая Речь Посполитая, как и коридор, ставший для Германии и Польши тем, что древние латиняне называли petra scandali — камнем преткновения, случился в соответствии с подписанным 28 июня 1919 года Версальским договором, завершившим войну, длившуюся четыре года, три месяца и две недели. Общие потери в ней только убитыми и пропавшими без вести составили более 18 миллионов солдат и офицеров, еще почти 55 миллионов облаченных в военную форму людей получили ранения. Число немцев среди них превысило два миллиона человек. Россия оставила на полях сражений 1 миллион 810 тысяч солдат и офицеров, Франция — 1 миллион 327 тысяч, Австро-Венгрия — 1 миллион 100 тысяч, Османская империя — 804 тысячи, Великобритания — 715 тысяч. Самые большие утраты, что следует из приведенных цифр, понесла Германия, которая в свое время так упорно подталкивала европейскую и планетарную ситуацию именно к большой войне, твердя о нехватке жизненного пространства и грядущем дефиците продовольствия для растущего немецкого населения. Опоздав к разбору колоний, Германская империя, тогда называвшая себя Вторым рейхом, стремилась к новому переделу мира, результатом которого в Европе и, возможно, не в только в Европе, главенствующим должен был стать голос Берлина.
Спусковым крючком для развязывания всемирной драки, триггером, как теперь модно выражаться, стало убийство наследника австро-венгерского престола принца Франца Фердинанда и его жены Софии, совершенное 28 июня 1914 года сербским националистом Гаврило Принципом в городе Сараево. Со стороны Вены сразу последовал ультиматум, а ровно через месяц после тех злосчастных выстрелов австро-венгерские войска перешли границу Сербии, но Россия еще до этого устами своего министра иностранных дел С.Д. Сазонова заявила, что не сможет «смотреть равнодушно… на унижение Сербии», потому начала сперва частичную, а затем и всеобщую военную мобилизацию. Германия — союзница Австро-Венгрии — сочла это за повод объявить России войну, что она и сделала 1 августа 1914 года. Отметим специально, не Австро-Венгрия бросила первый военный вызов России, вознамерившейся защищать Сербию, а Германия. Спустя еще два дня — тоже из Берлина — такое уведомление получили Франция и Бельгия. Назавтра «взаимностью» Германии ответил Лондон. Австро-Венгрия информировала Россию о начале войны с ней только 6 августа. В Европе вспыхнувшую войну сразу же назвали Большой, Великой. В России ее именовали Второй Отечественной, даже Великой Отечественной, народ же окрестил по-своему — германской.
Спустя годы она воспринимается как тяжелое испытание, которого нельзя было избежать, однако до войны, да и сразу после ее начала, по этому поводу раздавались и иные суждения, притом исходившие от людей высокого ранга и немалого авторитета. У нее тогда даже появилось еще одно название, пусть неофициальное, но довольно широко распространенное в политических кругах России, и не только России. Впервые оно прозвучало из уст широко известного человека, коим был граф С.Ю. Витте — бывший министр путей сообщения, министр финансов, экс-председатель Совета Министров Российской империи. Вступление России в ту войну он назвал «дурацкой авантюрой», с которой следовало «как можно быстрее покончить». Как вспоминал потом в своих мемуарах французский посол в России Жорж Морис Палеолог, Сергей Юльевич исходил из того, что у России попросту нет причин участвовать в такой большой потасовке. Если говорить о возможных территориальных приращениях, так, вопрошал он, «разве империя Его Величества недостаточно велика? Разве у нас нет в Сибири, Туркестана, на Кавказе и в самой России огромных пространств, которые еще предстоит открыть?». Самому крупному государству на планете, считал граф, не потребна Восточная Пруссия — «разве у государя и без того не слишком много немцев среди подданных?». Сомневался он, даже в том, нужен ли России «Константинополь, чтобы водрузить крест на Святой Софии, Босфор, Дарданеллы», а уж тем более, считал он, не потребна империи Галиция, ибо незачем «присоединять к нашему отечеству область, потерявшую с ним всякую живую связь». В негативном контексте охарактеризовал граф и решение поспешить на «помощь нашим кровным братьям» сербам, так как считал, что будет справедливым, если «сербы понесут наказание, которое заслужили». Вдруг в таком случае дело закончилось бы потасовкой между австрийцами и сербами — это вытекает из его суждений.
Высказывания С.Ю. Витте не оказались гласом вопиющего в пустыне. Еще в феврале 1914 года член Государственного Совета — высшего законодательного органа при российском императоре — бывший министр внутренних дел России П.Н. Дурново направил на имя Николая II специальную записку, тоже имевшую целью предостеречь главного в стране человека от вступления в большую войну. К ней в Европе, по глубокому убеждению автора, вели сугубо чужие для Российской империи интересы, так как «центральным фактором переживаемого нами периода мировой истории является соперничество Англии и Германии». Намерения этих двух государств он считал несовместимыми, однако их «столкновение ни в коем случае не может свестись к единоборству Англии и Германии», предупреждал этот представитель весьма знатного дворянского рода. Великобритания пойдет «на вооруженное выступление не иначе, как обеспечив участие в войне на своей стороне стратегически более сильных держав». Германия, в свою очередь, тоже не страдает от одиночества, посему «будущая англо-германская война превратится в вооруженное между двумя группами держав столкновение». П.Н. Дурново точно обозначил идущие к противоборству стороны: это «Россия, Франция и Англия, с одной стороны, Германия, Австрия и Турция — с другой», указав при этом, что главная тяжесть выпадет на Россию, так как «Англия к принятию широкого участия в континентальной войне едва ли способна», а Франция «будет придерживаться строго оборонительной тактики», поскольку бедна людскими ресурсами, потому «роль тарана, пробивающего самую толщу немецкой обороны, достанется нам». Россия же «к столь упорной борьбе» тоже не готова, с большой долей уверенности утверждал П.Н. Дурново.