ий РККА против основного противника», притом коалиция этих прибалтийских стран «будет объединяться и поддерживаться Германией как войсковыми силами, так и материальными средствами». Аналогичная «Записка по плану действий Юго-Западного фронта», тоже в двух экземплярах, 24 апреля 1939 года подготовленная командованием Киевского особого военного округа, начинается с констатации, что «основными и наиболее вероятными противниками СССР на западе являются объединенные вооруженные силы Германии (90 пд) и Польши (65 пд)». Далее следует предположение, что «фашистская Италия вероятнее всего также выступит одновременно в союзе с Германией. Поэтому следует ожидать появления ее морского флота в Черном море и ее воздушных сил на территории Польши с самого начала войны». Однако «Турция и Болгария в начальный период войны, вероятно, будут соблюдать нейтралитет, продолжительность и исход которого будут зависеть от успехов и решительности действий Красной армии».
Советские военные возможности, утверждает современный германский исследователь Мюллер Рольф-Дитер, тогда германским Генштабом оценивались в 80, максимум в 100 полноценных дивизий — в два или почти в два раза меньше объединенных армий Германии и Польши. По-прежнему острой оставалась у СССР проблема отношений с Японией, что не позволяло перебросить с востока на запад дополнительные соединения. Совместная с Польшей реализация плана «Барбаросса», пишет этот немецкий автор, могла начаться к маю 1939 года «у ворот Ленинграда и Минска с массированным вводом в бой германских танковых соединений на севере и на юге, в то в время как польская армия с ее 50 пехотными дивизиями образовывала группу «Центр», в задачу которой входило связывание советского противника в лесистых и болотистых районах Белоруссии». Облегчило бы польские военные действия в белорусских лесах и болотах наличие в польской армии многочисленной кавалерии — кони, как известно, в отличие от танков и бронетранспортеров, могут передвигаться и там, где нет никаких дорог.
Белорусское правительство не случайно уже второй год готовилось к переезду в Могилев, где ускоренными темпами велось строительство зданий, необходимых для размещения Совнаркома БССР, наркоматов, других государственных структур. Минск, которому к исходу 1939 года предстояло лишиться статуса белорусской столицы, находился всего в полусотне километров от границы с Польшей, а это означало, что он мог быть подвергнут авианалетам уже через десяток-другой минут после начала войны. Сигналы же о возможной агрессии против Советского Союза поступали в Москву уже давно и из разных концов Европы и по разным каналам. Информировал И.В. Сталина «о германских планах интервенции против СССР» и нарком внутренних дел СССР Л.П. Берия, который 21 декабря 1938 года в своем сообщении на имя генерального секретаря ЦК ВКП(б) уведомлял, что по сведениям, «полученным из кругов итальянского Министерства иностранных дел, Гитлер и Риббентроп стоят за решительное ускорение интервенции против Советского Союза».
Как в записке Б.М. Шапошникова, так и в документах, направленных в Москву из приграничных военных округов, однозначно говорилось, что главными нападающими на СССР в возможной войне будут две страны — Германия и Польша. Притом Германия во всех случаях называлась первой, что подчеркивало понимание того, кто в обозначенном дуэте является верховным. Однако «иерархия» такого порядка не на все сто процентов устраивала Варшаву. Как и в прежних своих взаимоотношениях с Парижем, теперь Польша желала, чтобы это Германия больше нуждалась в ней, а не она в Германии. Гитлеру же требовался не просто выгодный союзник, а послушный исполнитель. Кроме того, он вряд ли прельщался рисуемым Варшавой вариантом атаки на Советский Союз в обход Польши, через ту же Чехословакию, на которую Юзеф Бек смотрел как на «мост в Россию». И вскоре после начавшегося расчленения Чехословакии прозвучал в Берлине весьма тревожный для Речи Посполитой колокол. Министр иностранных дел Рейха Иоахим фон Риббентроп 24 октября 1938 года заявил польскому послу Юзефу Липскому, что «пришла пора увенчать дело двух великих политиков — Гитлера и Пилсудского — комплексным урегулированием взаимных отношений». Польше предлагалось отдать Рейху «вольный город Гданьск», а также согласиться на построение экстерриториальной железнодорожной линии, соединяющей основные территории Германии с Восточной Пруссией, все еще остающейся анклавом. Взамен обещано доброжелательное соседство и продление с 10 до 25 лет действия той самой декларации о ненападении, которую четыре года перед этим подписывали Юзеф Липский и Константин фон Нейрат.
Вскоре Речь Посполитая получила и предложение «присоединиться к антикоминтерновскому пакту, что на практике было равнозначно военному союзу», пишет Войцех Матерский. Петр Гурштын — тоже польский историк — в этой же связи уточняет, что 5 января 1939 года «Юзеф Бек прибыл в альпийскую резиденцию Гитлера в Берхтесгаден». Возвращаясь из отпуска на Лазурном берегу, он использовал случившуюся оказию для очередных переговоров с Германией. Вся Европа, особенно Франция, отмечал «Kurjer Warszawski», отметила тогда, что «фюрер принял его чрезвычайно галантно». Свидание началось с того, что «канцлер Гитлер для приветствия министра спустился по ступенькам до самого автомобиля», а это для него являлось «исключительной околичностью» — умел фюрер нацистов делать жесты, способные отвлечь внимание от самого главного. В публикациях, посвященных той встрече, есть утверждения, что по ее ходу Гитлер вспомнил и о маршале Пилсудском, даже назвал его своим другом. Однако «содержание его предложений встревожило Бека», пишет Петр Гурштын. Глава Рейха повторил «предложение от октября 1938 года, которое касалась Вольного города Гданьска, экстерриториального транзита и присоединения к антикоминтерновскому пакту». Сие означало, что давний варшавский расчет на получение от Германии всей Восточной Пруссии за оказание Рейху столь важных услуг обернулся полным фиаско. Гитлер ничего не собирался отдавать, в его намерение входили только присвоение и подчинение. Потому он поставил еще одну весьма важную для двусторонних отношений точку над «i», заявив Беку о своем видении ближайшего будущего. По его убеждению, «общность интересов Германии и Польши в том, что касается России, является полной». Для Германии «Россия, что царская, что большевистская, является одинаково опасной. В этом смысле сильная Польша просто необходима для Германии». Расшифровывая более подробно обозначенную необходимость, фюрер прямиком добавил, что «каждая польская дивизия, использованная против России, сохранит немецкую дивизию». Рольф-Дитер Мюллер, говоря о планах Гитлера, еще более конкретен: «Начиная с 1934 г., он стремился перетянуть Польшу на свою сторону, так как она обладала самыми мощными вооруженными силами на западной границе СССР и в условиях режима старевшего маршала Пилсудского последовательно придерживалась антибольшевистского курса». Глава Рейха, поясняет этот немецкий аналитик, исходил из того, что «только так, а не иначе, с точки зрения стратегии, можно было организовать стратегический фронт против СССР». Впервые от имени Гитлера «предложение присоединиться к пакту Геринг передал польской стороне в феврале 1937 г. во время очередного своего приезда на охоту. Он даже заявил маршалу Рыдз-Смиглы об отказе от ревизионистских притязаний Германии на Польский коридор и Верхнюю Силезию», что должно было поспособствовать достижению согласия. Выступая в рейхстаге 30 января 1939 года, Гитлер вовсе не случайно сказал, что для него «дружба между Германией и Польшей была самым многообещающим моментом в политической жизни Европы».
На следующий после встречи с Гитлером день Бек разговаривал еще и с Риббентропом и «тоже вышел с предчувствием, что речь идет не только и Гданьске и «коридоре». Реальной целью Гитлера «была вассализация Польши. Бек это почувствовал сразу». Но так ли уж сразу ощутил он такую опасность, все-таки напрашивается вопрос, если, по мнению того же Войцеха Матерского, «канцлер Гитлер с самого начала не скрывал, что трактует декларацию от января 1934 года как выражение единства против совместного врага — Советского Союза и международного коммунизма». Даже у некоторых МИДовцев Речи Посполитой, отмечает Петр Гурштын, у того же заместителя министра иностранных дел Яна Шембека, уже возникло предположение, «не фикцией ли является вся немецкая политика добрососедства, вытекающая из пакта 1934 года», на самом же деле «отношение Германии к нам опирается на тезис… что в будущем немецко-российском конфликте Польша будет естественным союзником Германии». Министру Беку, представлявшему польскую сторону, ситуация виделась иначе. Он «был готов к переговорам и уступкам в гданьских и транзитных делах», но, утверждает Гурштын, не «настолько далеко, чтобы они уменьшили суверенность Речи Посполитой», потому его все больше «бесила настырность Гитлера и Риббентропа». Получается, что глава внешнеполитического ведомства Речи Посполитой за все годы контактов с фюрером и его министрами не смог понять самых главных моментов. Во-первых, Польша нужна Рейху в качестве некоего «вспомогательного народа», и не больше. Во-вторых, Гитлера не удалось обвести вокруг политического пальца, на что больше всего рассчитывал маршал Пилсудский. В-третьих, Бек стал чуть ли не последним, до кого дошло, что коготок польской птички увяз весьма основательно, самой же птичке предстояло стать немецкой, а если она на такое не согласится, то пропасть. Тем не менее, она предпочитала и дальше изображать из себя как минимум орла, с траекторией полета и размахом крыльев которого все соседи должны были считаться.
Поспособствовали сохранению такой политической позы и лондонские жесты в сторону Варшавы. В самый последний день марта 1939 года британский премьер Невилл Чемберлен в своем выступлении в британском парламенте заявил, что не оставит Варшаву без поддержки в случае германского нападения. Еще через неделю Юзеф Бек подписал в Лондоне соглашение о взаимных гарантиях между Польшей и Великобританией. В ответ 28 апреля Гитлер уведомил Варшаву о денонсации польско-германской декларации о неприменении силы, подписанной в январе 1934 года. В свою очередь польский министр иностранных дел 5 мая выступил в сейме Речи Посполитой и под бурные аплодисменты заявил, что «у нас нет оснований горевать». Завершил он свою речь словами о том, цена мира велика, но она ограничена, а «мы здесь, в Польше, не знаем понятия «мир любой ценой», поскольку «единственное, что в жизни отдельного человека, государства и народа неизмеримо по цене — честь». По-польски это гонор. Для никогда не страдавших дефицитом самолюбия приверженцев ксендза и философа Войцеха Демболенцкого, исходившего из того, что даже в раю говорили по-польски, ущемление гонора считалось недопустимым. Похоже, именно на этом «поскользнулся» Гитлер, настаивая на вассализации Речи Посполитой, а не на предполагаемом Польшей «равноправном партнерстве», в ходе которого Берлин и Варшава будут совместно решать судьбы мира. По прошествии лет Ян Шембек — заместитель Юзефа Бека — скажет, что Речь Посполитая тогда с большим упорством играла роль великой державы, но таковой она, конечно же, не была. Тем не менее в под