Подчинение Польши планам Гитлера могло привести к тому, что удар по востоку он совершил бы раньше. Рольф-Диттер Мюллер, ссылаясь на доступные ему документы, допускает, что совместный немецко-польский поход против СССР не исключался Берлином в июне 1939 года, ибо «Польша в последний момент могла дрогнуть под натиском Германии и пойти на соглашение с Гитлером». В таком случае, делает вывод немецкий историк, «план «Барбаросса-1939» стал бы реализоваться «как общий германо-польский проект, как это оговаривалось с Варшавой с 1935 г.». Москва тоже знала, что в докладе разведывательного отдела главного штаба Войска Польского, подготовленном в декабре 1938 года, об отношении к Советскому Союзу говорилось вполне откровенно: «Расчленение России лежит в основе польской политики на Востоке… Польша не должна остаться пассивной в этот замечательный исторический момент. Задача состоит в том, чтобы заблаговременно хорошо подготовиться физически и духовно… Главная цель — ослабление и разгром России». Единственным нюансом, пока остающимся в поле польских размышлений, оставался вопрос, кто еще «будет принимать участие в разделе». Но в любом случае в нем участвовать нужно.
Однако в Рейхе не исключался другой вариант военных действий на востоке, тоже известный и руководству СССР. Без Польши. Еще 24 июня 1939 года советская разведка раздобыла «Оперативный документ» Главного штаба вооруженных сил Германии, обозначенный грифом «Совершенно секретно», в котором говорилось, что «главному командованию сухопутной армии поручается согласовать все мероприятия, связанные с овладением мостов через Нижнюю Вислу без разрушения таковых. После окончания подготовки главное командование сухопутной армии должно сделать краткое донесение главному штабу вооруженных сил». Особое внимание в документе было уделено железнодорожному мосту Диршау, длина которого составляла 837 метров. Ставилась задача «вновь проверить, могут ли помешать внезапности захвата моста Дуршау предшествующие ему мероприятия ВМФ в Данцигской бухте». Родам войск следовало согласовывать действия, чтобы не помешать овладению важной переправой «до наступления момента V». По-нашему это «время Ч» — условное обозначение начала военной операции. Подписан был документ самим начальником Главного штаба. Ценность его для советской разведки состояла не только в том, как будут осуществляться захваты конкретных переправ через Вислу. Из него однозначно проистекало, что война, как говорится, в самом деле на носу, раз уж готовы распоряжения сугубо оперативного характера.
Свою осведомленность о реальных планах руководства Рейха в отношении СССР — с участием Польши или без нее — советское руководство не стало скрывать в беседах в фон Риббентропом, прилетевшим в Москву на четырехмоторном «кондоре» 23 августа 1939 года и попытавшимся поначалу заговорить о духе братства, который, как он утверждал, связывал русский и немецкий народы. Ни о братстве, ни даже о нейтралитете не может быть речи, сразу же отрезал И.В. Сталин, так как «мы не забываем, что вашей конечной целью является нападение на нас». Единственным для СССР вариантом продолжения двусторонних отношений ради отсрочки войны оставался договор о ненападении, проект которого через посла фон Шуленбурга был передан Германии за несколько дней до приезда фон Риббентропа.
К такому выбору руководство СССР подтолкнул и тот самый провал англо-франко-советских переговоров о заключении трехстороннего договора о взаимопомощи, длившиеся уже несколько месяцев, а также военные переговоры в этих же рамках, начатые 5 августа. Перед их остановкой руководитель французской военной миссии генерал Жозеф Думенк извещал свое начальство в Париже, что «СССР желает заключить военный пакт и не хочет, чтобы мы превращали этот пакт в пустую бумажку, не имеющую конкретного значения». Однако при этом он добавлял, что «провал переговоров неизбежен, если Польша не изменит позицию». Речь Посполитая ничего менять не собиралась. Переговоры, как и полагал Думенк, не привели к итогу, ради которого затевались.
Его пример — другим наука
Логика настойчиво ведет к выводу, что после провала тех переговоров, тем более вовсе не первого в отношениях со странами Запада, изменить формат своих действий на европейском политическом поле решило и руководство Советского Союза. Примером для него в данном случае послужил не кто иной, а польский маршал Юзеф Пилсудский, напоминание о чем упорно напрашивается на фоне нынешних варшавских — и не только варшавских — громких утверждений, что в развязывании Второй мировой войны виноват исключительно пакт Риббентропа — Молотова. Однако, если уж на то пошло, есть основания сказать, что в августе 1939 года Иосиф Сталин поступил точно так, как за пять с половиной лет до того сделал его тезка Юзеф Пилсудский. К концу 30‑х главный человек в СССР тоже потерял веру в возможность договориться о коллективных усилиях по обеспечению безопасности в Европе, потому, как и польский маршал, сделал ставку на «билатеральные», то есть двусторонние отношения со своими оппонентами и потенциальными противниками, решив поступать по принципу, из которого следовало, что, заботясь о собственной безопасности, каждый должен полагаться прежде всего на себя самого, даже только на себя самого. Поводов для подобного политического разворота у него уже стало больше, чем в свое время их имел Пилсудский. Если в 1934 году — при подписании польско-германской декларации о ненападении — соглашения о коллективной безопасности неприемлемыми считались только руководством Третьего рейха и Речи Посполитой, то в 1939‑м не стремились заключать такие пакты и главы других государств, во многом еще продолжавших определять политическую погоду в Европе или, как минимум, в значительной мере влиять на нее. Ни Великобритания, ни Франция не желали возлагать на себя какую-нибудь ответственность за развитие ситуации, они недвусмысленно настаивали на том, чтобы обязательства принимал на себя прежде всего Советский Союз. Но Сталин еще в марте 1939 года на очередном XVIII съезде ВКП(б) однозначно заявил, что «Россия не намерена таскать каштаны из огня для капиталистических держав». На старте третьей декады августа того же года он и дал согласие на приезд в Москву Иоахима фон Риббентропа и на подписание столь сильно ошарашившего многих соглашения.
Теперь катастрофу Польши, случившуюся в сентябре 1939 года, на берегах Вислы часто называют четвертым разделом Речи Посполитой, совершенным «двумя диктаторами», но и в данном случае есть основания сказать, что Сталин последовал польскому примеру. И не только в том смысле, что всего за год до своего исчезновения с европейской политической карты Польша приняла самое активное участие в разделе Чехословакии и изрядно на этом поживилась. За двадцать лет до того маршал Пилсудский собственными усилиями взял да и разделил литовские, белорусские, украинские земли, на которых были уже провозглашены суверенные национальные государства. Если же постараться быть еще более точным в историческом плане, то авторское право на подобного рода действия по отношению к своим соседям, даже многолетним союзникам по борьбе за выживание, принадлежит польскому королю Сигизмунду II Августу, который еще в марте 1569 года в ответ на нежелание представителей Великого княжества Литовского, Русского, Жемойтского и иных земель подписать Люблинскую унию с Польским королевством, усиливавшую польское верховенство в межгосударственной конфедерации, издал универсалы об отнятии у княжества и включении в свое королевство Подлясского и Волынского воеводств, а также Подолья, Брацлавщины и Киевщины. В составе ВКЛ после этого остались только его северные территории — менее половины того, что было до унии.
Однако, конечно же, было бы ошибкой полагать, что Сталин пошел на подписание договора с потенциальным агрессором, руководствуясь исключительно историческими прецедентами или торговыми соображениями. Можно не сомневаться, что записка начальника Генерального штаба Красной армии Б.М. Шапошникова о двух главных врагах СССР на западе — Германии и Польше — была известна ему с отнюдь не меньшими подробностями, чем военному наркому К.Е. Ворошилову. И вот один из названных противников — Германия — предлагает Советскому Союзу ненападение, что может, как минимум, на некоторый срок отдалить надвигающуюся войну. Вдобавок выясняется, что та же Германия — главный из потенциальных агрессоров в обозначенном дуэте — вознамерилась побить того, кого долгое время считала своей правой рукой в натиске на восток, ту самую Речь Посполитую, с которой Советы уже повоевали и какие-либо договоренности с ней для Москвы оказались недостижимыми, несмотря на весьма настойчивые и продолжительные усилия. По линии разведки Сталину, тоже нет оснований в этом сомневаться, было известно, что в Берлине с июня готов и план «Вайс», по которому Польша в случае ее несогласия с намерениями фюрера должна быть к концу лета подвергнута атаке немецкого вермахта. Какие выводы из этого проистекали для главного советского руководителя и его высокопоставленных военных? Весьма важный, можно не сомневаться, состоял как раз в том, что при подобном повороте событий на Западном фронте, угрожавшем СССР, становилось на одного заядлого противника меньше, а вместе с ним — на шесть десятков пехотных дивизий, на сотни самолетов, пушек, десятки кораблей. Могли ли у советских руководителей возникнуть в этой связи поводы пожалеть тех, кто не жалел их и собирался активно поучаствовать в их расчленении? Ответ не требует раздумий, он очевиден. Проанализировав ту ситуацию, Рольф-Дитер Мюллер пришел к выводу, что тогда «советский диктатор однозначно стал победителем в войне нервов летом 1939 г.».
Говоря о пакте Риббентропа — Молотова, после которого состоялся тот самый «четвертый раздел Польши», нельзя не вернуться к еще одному важному нюансу, который, как правило, тоже остается в дискуссионной тени. Суть его не только в том, что литовцам, белорусам, украинцам были возвращены принадлежавшие ей земли. Конечно же, Сталин был не против такого возврата. Но есть основания полагать, что не такая задача в те дни являлась для него самой приоритетной и до болезненности актуальной. Руководители СССР, имея информацию о подготовленном германским Генштабом плане «Вайс», в котором был расписан порядок нападения на Речь Посполитую, вряд ли сомневались, что Польша не устоит, хотя, скорее всего, рассчитывали, что упираться она будет значительно дольше. Но в любом случае если всю входившую в ее состав территорию заберет нацистский Рейх, то граница с Германией окажется рядом с Минском, Полоцком, Слуцком, а от того же Полоцка до Москвы по прямой ближе, чем от Берлина до Варшавы, примерно столько же — до Ленинграда, ныне Санкт-Петербурга. Тогда рядом с этой границей расположатся готовые к атаке корпуса вермахта — хорошо отмобилизованные, уже располагающие боевым опытом. Мог ли здравый политик, логично спросить и об этом, отказаться от попытки остановить такой рубеж за три-четыре сотни километров к западу?