Уже полночь, и Мэтт не видит смысла ждать.
Позади годы тренировок. Стик всегда напоминал, что обучает его ради какой-то высшей цели, и Мэтт чувствует: вот она, эта цель. Карать тех, кто преступил закон.
Мэтт надевает старую отцовскую мотоциклетную куртку, бордовую, в темноте кажущуюся почти черной. В шкафу он находит лыжную маску и натягивает на голову. Лицо чешется, но он не обращает внимания. Довершают боевое облачение джинсы и кроссовки, и, наконец, старая бейсбольная бита, давно пылившаяся в кладовке.
Мэтт решает передвигаться по крышам. Так удобнее. Никто не мешает, ни перед кем не нужно притворяться. А главное – никто его не видит.
Это важно. Если он попадется кому-нибудь на глаза, ненужных вопросов не избежать. Он и сам не может понять природу своих способностей, а уж объяснить другим – и подавно не получится.
Первый след он берет легко. Комбинация «Олд Спайса» и кисло-сладкой курицы встречается нечасто. Гиллиан и Макхейл почти всегда вместе, словно киношные копы-напарники. Они даже одеваются в одинаковые жеваные костюмы, постоянно заляпанные едой.
Мэтт обнаруживает их в баре на Западной Сорок первой и наблюдает за ними с крыши противоположного здания. Он слышит их голоса. Гангстеры смеются и травят пошлые анекдоты за пивом и виски.
– Видел, что с его глазом стало?
Это Макхейл. Его легко опознать по сильному бронкскому выговору.
– Видел, как он налился кровью?
– Разорвался, – говорит Гиллиан.
– А?
– Когда лопаются кровеносные сосуды глаза, говорят, что он разрывается. Видать, Слейд постарался, у него ковбойские сапоги с металлическими носками.
Они говорят об отце. Мэтт яростно вцепляется пальцами в бетонный карниз.
– Ох уж эти его причуды. Он ведь этальянец? – говорит Макхейл с акцентом. – На кой ему такие сапоги?
– Что поделать, он без ума от ковбоев.
– Чушь какая.
– А тебе-то что?
– Да ничего. А видел его галстук? Тот, кожаный, с пряжкой? Их вообще надо запретить.
– С каких пор ты знатоком моды заделался?
– Никакой я не знаток, просто у меня хороший вкус. За него денег не берут.
Макхейл громко рыгает.
– Ага. Ну что, пошли?
– Дай допить.
– Возьми с собой. Меня Анджело в «Волшебной шкатулке» ждет. Говорят, там новые девочки. Из Чехословакии.
– Чехословакия? Где это?
– А шут его знает. Где-то в России, кажется.
Они выбираются из бара и ковыляют по тротуару, передавая друг другу бутылку виски.
Мэтт следует за ними по крышам, выжидая подходящий момент – и такой момент вскоре представляется. Впереди тихий переулок. На улице ни души. Никаких свидетелей, превосходно.
Он прибавляет шагу, перескакивая с крыши на крышу и с легкостью огибая дымящие железные трубы закусочных и вентиляционные люки, – грохочущие и стонущие так, как будто живые. Мэтт перепрыгивает настоящую пропасть между домами, чувствуя под ногами бездну, и легко приземляется, не замедлившись ни на секунду. Он передвигается легко, ровно, спокойно. Как учил Стик.
Уцепившись за пожарную лестницу, Мэтт соскальзывает вниз на карниз, перелезает через перила и спрыгивает на землю с высоты около пяти метров. С битой наперевес он идет к выходу из переулка.
– Я ничего такого ей не сказал, – говорит Макхейл, приближаясь. – Просто заметил, что не следует лазить пальцами в банку арахисового масла. Это негигиенично.
– А она что?
– Сказала, что негоже спорить из-за такой ерунды, как банка арахисового масла, и что она будет совать свои пальцы куда пожелает. Ну я ее и выгнал. Сказал, чтоб глаза мои больше ее не видели.
– Эй! – окликает их Мэтт. – Это вы те ублюдки, что убили Джека Мёрдока?
Тишина.
– Чего? – бормочет Гиллиан.
– Кто здесь? – кричит Макхейл.
– Какая разница, – говорит Гиллиан. – Кто бы он ни был, он покойник.
Мэтт слышит лязг ножа-бабочки и мрачно улыбается.
Гангстеры медленно приближаются, выверяя каждый шаг.
– Темень-то какая, – шепчет Гиллиан. – Ничего не видно.
– Значит, и этому уроду тоже, – отвечает Макхейл.
– Верно, – шепчет Мэтт из-за их спин.
Макхейл резко оборачивается и нарывается на удар битой между ног. Толстяк с воплем перегибается пополам. Мэтт бьет его битой в горло, и он, задыхаясь, валится на землю. Бита становится продолжением руки Мэтта, и, описав полукруг, дважды бьет Гиллиана.
Слышно, как ломается нос. Сыплются выбитые зубы. Раздается яростный рев, и лезвие ножа просвистывает в воздухе.
Мэтт замахивается битой и резко опускает ее.
Раздается хруст ломающегося запястья и булькающий вскрик.
Гиллиан падает на колени.
Нож выпадает из его руки и бряцает об асфальт.
Мэтт мог бы убить их в два счета и таким образом отомстить.
Но он этого не делает.
Он никуда не торопится.
Они молят о пощаде – пока еще могут говорить.
Мэтт не останавливается. Он вспоминает лежащего в морге отца и отбрасывает биту, дав волю кулакам – повторяя любимые движения Джека, которым тот успел научить его, прежде чем запретил заниматься боксом.
Он не останавливается даже тогда, когда гангстеры теряют сознание. Ярость в нем бушует, извергаясь с каждым ударом кулака. Любой их всхлип, любое подергивание их тел пробуждает в нем желание мучить их еще и еще.
Мэтт искренне хочет их убить.
Но удерживается от шага в пропасть. Перед глазами встает образ отца, недовольно качающего головой.
Сынок, я же тебе говорил. Думай головой. Так ты, по-твоему, думаешь?
Папа, я же ради тебя это делаю.
Спустя двадцать минут после того, как гангстеры свернули в переулок, Мэтт Мёрдок подбирает окрасившуюся в цвет крови биту и вновь забирается на крышу.
Двое готовы, остались еще четверо.
Он знает, где искать Слейда. В спортзале. Мэтт привычно прокрадывается внутрь, в раздевалку. Там он выжидает. Слышно, как Слейд молотит грушу – но это не единственный звук. Есть еще и легкое пощелкивание. Мэтт пропускает этот звук через себя и определяет источник. Принюхавшись, он чувствует аромат имбиря и зеленого чая.
Марчелло. Чистит ногти ножом.
Мэтт пробирается через раздевалку в коридор и вспоминает, как много лет назад подслушал, как Риголетто угрозами завербовал его отца. Именно в тот вечер отец ступил на гибельную дорожку. Что там – уже тогда он, сам того не зная, и подписал себе смертный приговор.
Мэтт догадывается, что одолеть Слейда будет потруднее, чем Макхейла с Гиллианом. Слейд ведь возомнил себя боксером. Тут он вспоминает слова Стика.
Нельзя недооценивать противника.
Когда-то Слейд и правда занимался боксом. На профессиональном уровне не выступал, но роста и массы у него хватает.
Поэтому Мэтт решает уравнять шансы и выключает в зале свет.
– Слейд, в чем дело? – слышен голос Марчелло.
– Сам подумай! Свет отключили, – отвечает Слейд с ринга.
– Не, смотри, снаружи-то свет есть.
– Значит, замыкание. Сходи проверь генератор.
– Ну уж нет, в подвал я не полезу!
– Сопли не распускай, а иди!
– Вот сам и сходи.
Мэтт подкрадывается ближе, избегая скрипучих досок. Он поднимает биту, прислушивается к дыханию и наносит резкий удар. Марчелло падает как подкошенный. Раздается неприятный звук, и Мэтт опасается, что ударил слишком сильно.
– Марчелло, это еще что за хрень?
Скрипят канаты, и Слейд вылезает с ринга.
– Марчелло? Хватит дурака валять! Что это был за звук?
Мэтт ждет, пока Слейд приблизится. Его огромная туша плывет сквозь пространство, и воздушные потоки рисуют в сознании Мэтта картинку. Двухметровый волосатый Слейд кажется волкомоборотнем.
Слейд осторожно шагает к табурету, где сидел Марчелло, и спотыкается о распростертое тело коротышки. Мэтт чувствует, как здоровяк нерешительно склоняется и прикасается к голове Марчелло.
Почувствовав на пальцах кровь, Слейд выпрямляется и оглядывается по сторонам.
– Кто здесь? – рычит он.
Мэтт не реагирует. Из всех подручных Риголетто Слейда он ненавидит больше всего. Он – задира вроде тех хулиганов, что превратили жизнь Мэтта в сущий ад, когда тот учился в школе. Отец не обращал на Слейда внимания, но Мэтт за долгие годы присмотрелся к подручному Риголетто и разглядел его жестокость и садистские замашки.
Мэтт хочет, чтобы Слейд знал, кто ему мстит и почему.
Он снова включает свет, пробегает вдоль стены и взбирается на ринг. Там, под прожекторами, он ждет, пока Слейд его заметит, но тот по-прежнему таращится на Марчелло.
– Я тут.
Мэтт чувствует, как вихрятся воздушные потоки, когда Слейд поворачивается к нему.
– Давай, здоровяк, – говорит Мэтт, – покажи свое хваленое боксерское мастерство! Я даже дам тебе фору!
Он бросает биту.
Слейд не торопится. На его лице читается недоумение. Он не верит, что Мэтт пришел один, и гадает, где подкрепление.
Поняв наконец, что никакого подкрепления нет, он растягивает свою и без того широкую физиономию в зловещей ухмылке. По голосу Слейда Мэтт понимает, что ситуация забавляет того.
– Малец, да я порву тебя, как грелку.
Гангстер залезает на ринг. С каждым его шагом настил прогибается и дрожит. Человек-гора надвигается на Мэтта, пока не заслоняет собой прожекторы.
Мэтт поднимает голову. Громадная фигура Слейда напоминает ему о школе, о тех днях, когда он вынужден был сносить регулярные побои и насмешки. Когда он валялся на траве, весь в крови и слезах, и не сопротивлялся обидчикам, потому что дал обещание отцу. Раз за разом он стойко терпел.
Его кровь буквально вскипает от гнева. Руки трясутся. Мэтт чувствует, что готов в эту минуту драться с кем угодно до победного конца.
Адреналин переполняет его, и он пинает Слейда в колено. Коленная чашечка буквально взрывается, и здоровяк вопит, видя, как его нога выгибается под неестественным углом. Сломанная кость проходит сквозь кожу со звуком рвущейся ткани.
От боли у Слейда едва не перехватывает дух. Мэтт чувствует в воздухе привкус крови. Слейд боится.