Женщина уходит, оставляя после себя ауру безмятежности, и в этот момент голоса уходят куда-то на второй план. Мэтт готов зарыдать от благодарности. Наконец-то он может нормально подумать и вспомнить, кто он такой.
Выходит, что голосами, запахами и всем остальным можно управлять? Пусть лишь на мгновение, но их можно прогнать.
Он чувствует себя сильнее. Спокойнее. Он научится управлять своими чувствами. Они – вовсе не враг, стремящийся его сломить, они – часть него самого.
И кроме них у него теперь ничего не осталось.
Это непросто. Напротив, очень трудно, и Мэтт почти теряет терпение.
Сперва он учится разделять звуки: голоса, шумы, крики, дорожное движение, мышиную возню, шаги, звон посуды. Город в целом.
Он выделяет отдельные звуки и задвигает их на второй план. Следом он возводит мысленную стену, границу, внутри которой его повседневные мысли не будут подвергаться бесконечной бомбардировке. Все прочие ощущения необходимо убрать за стену, а потом задвигать все дальше и дальше, чтобы поднять стену выше и дать разуму свободное пространство. Пустой кабинет, где он сможет работать.
Вернуть тишину – таков первый шаг.
Второй шаг – подчинить себе чувства. Пригласить их обратно и научиться руководить ими из своего личного пространства, имея возможность выбрать, что именно слышать, осязать и обонять. Мэтт пытается вернуть их под свой контроль одно за другим, сосредоточившись лишь на тех, что нужны в данный момент.
Это сложнее всего. Каждый раз, когда он открывает в стене проход, все чувства разом врываются внутрь, снося стену и заставляя его выстраивать ее заново.
Проходят недели. Недели на больничной койке, с покрывшимися коростой глазами. Недели кровавых и гнойных слез.
Но Мэтт учится. Учится укрощать чувства и подчинять их своей воле. Он представляет себя полицейским в комнате наблюдения, получающим информацию с разбросанных по всему городу камер и микрофонов и собирающим данные в кабинете за стеной.
Ему тяжело, но понемногу он становится прежним Мэттом Мёрдоком.
Джек Мёрдок дежурит у палаты сына, пока врач в последний раз перед выпиской осматривает глаза Мэтта. Джек взволнован. Обеспокоен. Он прибрался в квартире, убрав все вещи, способные повредить Мэтту, но полностью избежать риска вряд ли удастся.
– Джек Мёрдок?
Джек поднимает взгляд, ожидая увидеть врача, но перед ним двое мужчин в дорогих костюмах.
– Чему обязан?
Говоривший протягивает визитку. Джек мельком смотрит на нее и узнает, что тот – адвокат.
– Мы слышали, что вашего сына сегодня выписывают.
– Вам-то какое дело?
– Наш работодатель желает убедиться, что не произойдет никаких недоразумений.
– Каких еще?
– Ваш сын выскочил на проезжую часть. Он виновен в аварии.
Осознав, кто эти люди, Джек вскакивает на ноги.
– Чертовы крючкотворы! Из-за вас мой сын ослеп!
– Вовсе нет, мистер Мёрдок. Нашей вины тут нет, и лучше бы вам впредь воздержаться от подобных слов. Клевета – штука серьезная. Мы можем рассчитывать на ваше молчание? Очень надеюсь на положительный ответ. Не усложняйте ситуацию, иначе нам придется предать огласке вашу связь с мистером Риголетто.
Джек молча таращится на юриста.
– Прежде чем отвечать, хорошенько подумайте, – говорит другой адвокат. – В конце концов, если вас посадят в тюрьму, то за Мэттом некому будет ухаживать.
После месяца на больничной койке Мэтт готов отправиться домой. Врачи больше ничем не могут ему помочь – только направить в местный филиал Американского Общества Слепых. Они сообщают отцу, что Мэтт может получить там консультацию и пройти обучение, которое поможет адаптироваться к потере зрения.
Мэтт не хочет туда идти. Когда отец впервые об этом заговаривает, он запирается в комнате и с головой накрывается одеялом. Он к этому не готов. И не собирается быть готовым.
Это будет значить, что он смирился с той жизнью, которая его ожидает.
Глава 4
Шесть месяцев спустя
Мэтт любил сидеть на крыше и наблюдать за уличной жизнью. Смотреть, как живут семьи в доме напротив. Ему нравилось быть частью этой жизни. Видеть соседей, но при этом оставаться невидимым для них. Быть частью родного района, где их с отцом хорошо знали.
А теперь…
Теперь все изменилось.
Он перестал быть частью чего-либо. Больше никто не приветствует его по-дружески. Лишь с жалостью, грустью или горечью.
Бедный мальчик. Вся жизнь погублена! Может, лучше ему было бы умереть.
Мэтт с этим не согласен. Он в смятении. Ему всегда казалось, что ослепнув, ты потеряешь все. Будешь обречен жить во мраке на веки вечные.
У него все не так. Он чувствует объем и форму предметов и может определить, что находится вокруг. Например, сейчас. Внизу, на улице, зимний ветер обдувает ствол дерева, придавая тому форму, которую Мэтт может представить. Он чувствует… видит… изгиб ствола и раскидистые ветви.
Нет, «видит» – неверное слово. Наверное, это память рисует то, что он должен был бы видеть.
Так вот как это работает? Ветер сообщает ему нужные измерения, а воображение создает картинку?
Мэтт встает, не обращая внимания на порывистый ветер, и шаркает вперед, пока кончики кроссовок не оказываются на самом краю крыши. Он подставляет ветру лицо, вдыхает морозный воздух, а с ним запах приближающейся бури, смешанный с ароматами еды – мяса, картошки, пиццы и хот-догов.
Он склоняется над бездной, думая, что для случайного прохожего выглядит сейчас как самоубийца.
Эта мысль порождает улыбку. Нет уж. Напротив, он заново учится жить.
Ветер вновь обдает его лицо и уносится вниз, мимо припаркованных у тротуара машин. Мэтт следит за ним и «видит», как ветер придает автомобилям формы, растекаясь вокруг крыш, колес, брызговиков и зеркал. Мэтт уверен, что сможет пройти вдоль машин, расставив руки, и ни разу их не задеть.
Он понемногу привыкает жить без зрения, но счастья ему это не прибавляет. Совсем наоборот. Каждое утро он просыпается полностью опустошенным, и справиться с этим чувством помогают лишь тренировки в зале. По-прежнему после закрытия – ему не хочется ощущать на себе жалостливые взгляды окружающих, сочувственные покачивания головой. Как и прежде, он проникает в зал через окно. Свет не включает – зачем он ему?
Каждый вечер он оттачивает остроту своих чувств, тренируясь на гимнастическом бревне и с боксерской грушей.
Выходит совсем не так, как на улице. В помещении, где нет ветра, где ничего не помогает оценить форму предметов, ему куда труднее выбирать нужную дистанцию и определять амплитуду груши, и он получает куда больше шишек и синяков, чем прежде. Но он не сдается. День за днем, неделю за неделей он гоняет себя, стремясь заставить свое тело видеть вновь, каким-то образом вернуться к привычной жизни, как будто у него и нет никакого увечья.
Каждый вечер после тренировки он падает без сил. Сегодня Мэтт лишь перекатывается на спину и неподвижно лежит. Он устал. Устал от всего. Почему это произошло именно с ним? Почему не с кем-то другим, хотя бы с тем стариком? Почему он? У него вся жизнь была впереди. Он ставил себе четкие цели, хотел стать адвокатом, судьей или полицейским. Да кем угодно, лишь бы отец был счастлив.
А теперь? Теперь он никто.
Из него и боксера-то не выйдет. Такую карьеру отец счел бы наихудшей из всех возможных, но и на ней теперь можно ставить крест.
Мэтт плачет. Он держал слезы в себе с тех пор, как вышел из больницы, но теперь, сидя на старом, потрепанном мате, пропитанном запахом пота, опилок и табака, он дает им волю.
– Стыдоба-то какая. Пацан, хватит себя жалеть!
Мэтт замирает. Вытерев нос, он оборачивается по сторонам в поисках говорящего.
– Кто здесь?
– Вставай, – продолжает низкий, скрипучий голос. – Ты что, не только слепой, но и глухой? Вставай, говорю.
– Но…
– Неправильный ответ.
Мэтт слышит в воздухе свист, и что-то больно бьет его по голове.
– Ай! Вы что?!
– Вставай.
– Какого черта?
– Неправильный ответ.
Снова свист и очередной болезненный удар, на этот раз по щеке. Мэтт ползет назад, прижимаясь к стене.
– Вставай.
Мэтт поворачивает голову то налево, то направо, стараясь определить источник звука. Он делает глубокий вдох. Опять свист.
Мэтт резко выбрасывает руку и хватает палку прежде, чем та ударит его в третий раз. Его мучитель хохочет.
– Так-то лучше! Ничего сложного, а?
Незнакомец вырывает палку из рук Мэтта.
– Вставай.
В этот раз удар следует без предупреждения. Палка движется так быстро, что Мэтт слышит свист уже после того, как получает по лицу.
– Прекратите!
– Вставай, и прекращу.
Мэтт поднимается и неторопливо поворачивается.
– Медленно соображаешь, пацан.
– Кто вы?
– Неправильный вопрос.
Палка просвистывает в воздухе, но Мэтт уклоняется от удара. Прежде чем сказать что-то еще, он пытается придумать, как сбежать от этого психопата и вызвать полицию.
Тут его осеняет. Он поворачивается туда, где, как ему кажется, стоит его мучитель.
– Зачем вы здесь?
Он напрягается, привстав на цыпочки, готовый увернуться. Но удара не следует. Этот вопрос – правильный.
Стик – так представляется незнакомец. Они вместе выходят из зала на холодную улицу. Мэтт волнуется. Снаружи ему неуютно – по крайней мере, теперь. Улица для него – как минное поле. Он носит выданную врачом белую трость, но так и не научился правильно ей пользоваться. Он машет ей слишком быстро и ходит с привычной для себя скоростью, так что регулярно спотыкается и цепляется за стоящие вдоль тротуара велосипеды.
Ему приходится постоянно сбавлять шаг и идти медленно, как старик.
Мэтта это бесит.
– Пацан, я за тобой наблюдал, – говорит Стик, пока они бредут по тротуару.
– Зачем?
– Ты особенный. В тебе есть кое-что, что могло бы нам послужить.