Джек удивляется.
– Мэтт здесь?
Слейд кивает в сторону. Джек встает и сразу замечает сына – тот будто островок спокойствия посреди пьяной и кровожадной толпы.
Как он сюда попал? Он же и бой видеть не может.
– Наверное, решил поддержать своего старика, – во все зубы улыбается Слейд. – По крайней мере, он не увидит, как ты будешь падать. Во всем есть положительные стороны.
Звучит гонг.
Джек встает. Зрители тоже на ногах, орут, словно дикари – все, кроме Мэтта. Тот сидит, зажав между колен белую трость. В стеклах темных очков отражается свет прожекторов.
Он ждет.
Слушает.
– Мэтт, это для тебя.
Ему показалось, или Мэтт слегка дернул головой, будто услышал его слова? Нет, это невозможно. Сквозь такой рев ничего не разобрать.
Но сын медленно встает и поворачивается лицом прямо к отцу. Джек смотрит на него и чувствует умиротворение. Сын – его гордость, важнее его в жизни ничего нет. Мэтт идет прямо к нему, улыбаясь, и Джек понимает, что он все знает. Знает, что в этом раунде отец победит.
Джек улыбается в ответ.
Он вкладывает в удар всю свою мощь. Всю накопившуюся за многие годы ярость. Всю ненависть к Риголетто. Всю боль от потери Мэри. Все. Все его эмоции питают один-единственный удар.
От его апперкота парня аж подбрасывает в воздух.
Джек отходит назад, опуская руки.
Парень шлепается на ринг, будто тряпичная кукла. Приземляясь, он прикусывает язык, и кровь хлещет изо рта. Его голова болтается туда-сюда.
Рефери бросается к нему и начинает отсчет.
Один…
Два…
Три…
Четыре…
Пять…
Шесть…
Семь…
Восемь… Девять… Десять…
Нокаут. Рефери подходит к Джеку и вздергивает вверх его руку. Он победил.
Толпа безумствует. Джек пытается найти Мэтта, но того со всех сторон обступили беснующиеся болельщики.
Джек оглядывается на свой угол и видит, что Слейд смотрит на него с… сожалением? Гангстер скрывается в толпе. Пошел искать Риголетто.
Джек не боится. Он поступил так, как должен был. Доказал и себе, и Мэтту, что способен на последний подвиг. Пусть он неудачник, но он не обманщик.
Он отворачивается и не торопясь пролезает между канатами. За ним наверняка наблюдают, так пусть знают, что ему не страшно. Все вокруг кажется нереальным: цвета чересчур яркие, звуки непривычно громкие и отчетливые. Джек чувствует запах попкорна, пива, хот-догов и пота.
Он уходит с ринга под одобрительные похлопывания по спине. Кто-то хочет пожать ему руку, кто-то, наоборот, осыпает его ругательствами. Джек ни на кого не обращает внимания. У него осталось мало времени.
Прятаться от Риголетто Джек не собирается. Если бы собирался, то придумал бы план побега. Собрал бы вещи, купил бы билеты на самолет или взял напрокат машину. Уехал бы подальше, предварительно отослав куда-нибудь Мэтта.
Или попросту не явился бы на бой. Они с Мэттом могли бы уехать из Нью-Йорка, своего родного города. Но куда бы они отправились? Он совершенно не знает страну. Да и как представить Мэтта в бегах?
Нет, он собирался выполнить указания, как обычно. Быть хорошим мальчиком и слушаться доброго главаря мафии. Сделать что велено. Но увидев среди зрителей Мэтта, он изменил решение.
Он не мог так поступить. Не мог подвести сына. Сын верил в отца, и ни один отец в мире не мог бы закрыть на это глаза.
Пусть ему и придется за это заплатить.
Джек покидает арену с черного хода и оказывается в подворотне. Капает дождик, капли мерцают в свете уличных фонарей. В маслянистых лужах на асфальте отражаются огни проезжающих машин.
Раздаются шаги и плеск воды.
Джек останавливается. Вздохнув, он сует руки в карманы. Риголетто легок на помине.
Он даже не оборачивается.
– Валяйте, – говорит он.
Слейд, Макхейл, Гиллиан. Анджело и Марчелло налетают на него с кулаками и железными трубами. Он не сопротивляется, в этом нет никакого смысла. Джек понимает, что выкрутиться не удастся. На ринге он подписал себе смертный приговор.
Сыплются удары; кто-то ломает ему запястье трубой. Джек кряхтит от боли, но не молит о пощаде. Нет, такого удовольствия он им не доставит. Новый удар трубой, теперь по лодыжке. Кажется, это Гиллиан его бьет. Снова хруст ломающихся костей. Это уже здоровяк Слейд приложился кулаком.
Нос сломан, глаза опухли и ничего не видят. Джек лежит у мусорного контейнера, но избиение не прекращается. Он уже не чувствует боли – его разум свил некий защитный кокон и воспарил над ней. Он лишь слышит сочные звуки ударов и чувствует их на себе.
Но Джек по-прежнему не жалеет о том, что сделал.
Он жалеет лишь о том, что оставляет Мэтта одного. Одновременно он рад, что вчера они смогли поговорить. Мэтт справится. Его сын справится.
Удары прекращаются. С трудом приоткрыв один глаз, Джек видит, что его обидчики отступили. Теперь их не видно. Смертные тени убрались обратно в ад.
К нему подходит другой человек. По мокрому асфальту клацают каблуки.
Прежде Джек не обращал внимания на то, как старомодно одевается Риголетто. Этот костюм, плащ и шляпа – он будто вылез из пятидесятых. Пережиток прошлого, последний в своем роду.
И настоящий болван.
Джек смеется сдавленным, хриплым смехом, брызжа кровью сквозь сломанные зубы и порванные губы.
Риголетто в недоумении останавливается в паре метров от него, но вскоре подходит ближе, пока Джек не в состоянии разглядеть его лицо в свете фонаря.
Он хмур.
– Чего ржешь, Мёрдок? Совсем спятил?
Джек не прекращает смеяться, пока смех не переходит в кровавый кашель. Он давится и кашляет, пока не выплевывает кровяной сгусток. Вот теперь ему в любом случае конец.
Что ж, зато он выдал впечатляющую победную серию. Не каждый может такой похвастаться.
Больше не чувствуя боли, он улыбается Риголетто задорной юношеской улыбкой. Тем не менее боль на мгновение возвращается, когда Джек из последних сил заставляет сломанные кости руки сложиться в кулак, выставляет два пальца и изображает, будто стреляет в Риголетто.
Гневно взглянув на него, Риголетто достает из-под плаща револьвер – такой же старомодный, как и он сам.
– Мёрдок, какой же ты тупой сукин сын.
Риголетто сует дуло револьвера Джеку в рот. Тот чувствует на языке холод стали и привкус масла.
Конец Джек встречает с облегчением.
Глава 7
Семь лет назад
Тело Джека некому опознать, кроме Мэтта. Он – его единственный родственник.
Сначала Мэтт думает, что случилась какая-то ошибка. Не может этот труп на металлическом столе в морге быть несгибаемым Джеком Мёрдоком. Не может. Мэтт протягивает руку, чтобы прикоснуться к лицу отца, но судмедэксперт останавливает его.
– Сынок, лучше не надо, – ласково говорит он. – Тут… огнестрельное ранение.
Мэтт не может сдержать слез. Тяжело дыша, он цепляется за стол так сильно, что пальцы белеют.
В конце концов он опознает отца по старой поблекшей татуировке на плече. Мэтт чувствует чернильные линии на холодной коже отца, определяет форму изображения. Джек рассказывал, что они с матерью Мэтта сделали себе парные татуировки на выпускной. Две половинки сердца. «Полная безвкусица, – говорил он, – но мы были молоды и в то время это казалось нам самым романтичным поступком в нашей жизни».
Тем же вечером Мэтт возвращается в Мэдисон-сквер-гарден.
«Ты же знал, что так могло случиться», – думает он. Отец устроил тот разговор неспроста. Неспроста советовал Мэтту думать о будущем, уехать из Нью-Йорка. Покинуть родные пенаты. Отец знал.
Мэтт заходит в подворотню. Слышит, как на холодном ветру болтается и хлопает о крышку мусорного бака оборванная оградительная лента.
Он подходит ближе, не забывая постукивать перед собой белой тростью. Необходимости в этом нет, но делать это приходится, дабы не привлекать внимание случайных прохожих и избежать лишних вопросов.
Нужное место Мэтт определяет сразу, почуяв запах отцовской крови с легким привкусом железа. Остановившись в полушаге от темного пятна на асфальте, он набирает в грудь побольше воздуха и принюхивается. С улицы пахнет хот-догами, пиццей, карри, бараниной из греческого ресторана в паре кварталов. Он чувствует все ароматы, включая пиво и вино – красное, белое, сухое и сладкое.
Эти запахи ему не нужны, и он отодвигает их на второй план, сосредоточившись на тех, что прямо под носом. По этим запахам Мэтт может восстановить всю картину происшествия. Вот копы в кожаных ботинках. Вот пропахший хлоркой и очистителем судмедэксперт.
Мэтт медленно поворачивается вокруг своей оси. Отца определить легко. Отцовский запах он учует где угодно: смесь талька, виски и трудового пота. И грусти. Мэтт не знает, как можно унюхать грусть, но он это может.
Поверх всего этого – стойкий запах крови.
И многое другое. Порох. Оружейная смазка. Помада для волос.
Дорогой лосьон после бритья. Золотые кольца.
Эти запахи ему знакомы. Риголетто.
Он был не один.
Слейд. При каждой встрече со Слейдом от того разило креветками с чесноком – его любимой едой. Мэтт чувствует этот запах и здесь, в подворотне.
Макхейл («Олд Спайс», резкий, но неспособный перебить запах тела; пот настолько въелся в его одежду, что никакая стирка его не выводит).
Гиллиан (азиатская еда, лапша и непременная курица в кисло-сладком соусе на обед).
Анджело (фирменный лосьон и дорогой крем для лица).
Марчелло. Носатый коротышка-итальянец, постоянно хмыкающий, будто простужен (гомеопатические средства, имбирь, кора дуба, коренья, зеленый чай и подорожник от синдрома раздраженного кишечника).
Всего шестеро. Шестеро на одного.
Мэтт догадывается, что произошло. Риголетто потребовал от Джека сдать бой. Джек не стал этого делать и поплатился жизнью. Должно быть, Риголетто потерпел огромные убытки, раз решился на крайние меры.
Что ж, с сегодняшнего дня деньги станут его наименьшей головной болью.