Я хочу шепнуть ему: «Еще…», — отдать свою ногу в развратный плен его горячих, сладких пальцев, что даруют столько удовольствия…
Какое счастье, что этому слишком многое мешает!
Белый день, например, публичное место… Людмила Георгиевна, наконец. Она и так смотрит на сцену с моим обуванием как на очень странное кино от лучших мастеров артхауса.
— И что дальше? — язык мой по-прежнему сух и неуклюж, меня должно утешать хотя бы то, что он все-таки шевелится.
— И я прилетел тогда в Россию в первый раз, — улыбка Эрика становится только шире, будто он понимает, о чем именно я сейчас думаю. Гаденыш!
А я, увы, сейчас — как закипающий чайник.
— Я прилетел в Россию, — Эрик сжимает мои пальцы и тянет меня вверх, заставляя встать на ноги, — нашел сеньориту Гацкан, в своем единственном интервью для DanceMagazine ты рассыпалась в тысяче благодарностей ей и её студии.
— Только порадовать этого очаровательного юношу мне, увы, было нечем, — спокойно добавила Людмила Георгиевна, — мы всем преподавательским составом моей школы тогда третий год носили траур по твоим безвременно почившим достижениям.
— Ну, прям траур, — я смущенно закусываю губу.
— А ты думаешь, я одна была расстроена твоим уходом? — Людмила Георгиевна невесело улыбается. Как улыбаются прошлому.
И ведь не скажешь, что «вот сейчас я вернулась». Потому что: а) не вернулась и б) уже потеряла пять лет жизни. На паркете этого года уже есть свои звезды, для меня там припасено максимум место аутсайдера.
— Что ж, мне пора, — Людмила Георгиевна будто спохватывается, вспоминая о какой-то важной встрече, встряхивает на руке чехол с платьем, чтобы убедиться, что он все еще при ней, и шагает к двери, — Эрик, простите, я сомневалась в ваших возможностях. Настя… Забеги ко мне на днях, девочка. Хоть чаю попьем, расскажешь, как у тебя дела…
Хех, было бы что рассказывать.
Но забегу я с большим удовольствием, на самом деле. Интересно сравнить студию Людмилы Георгиевны сейчас с тем, что я помню.
Мы остаемся одни. Я, Змей, все так же стоящий в шаге от меня, и Эмиль за моей спиной, тяжелый, широкоплечий, его просто невозможно не ощущать лопатками, даже если не видишь.
Где-то там, на периферии моего зрения из соседнего отдела выглядывает продавщица, но пока не рискует к нам лезть, и вправду — что нам подсказывать, мы уже сами со всем справились.
Он приехал в Россию, чтобы танцевать со мной? По крайней мере, три года назад так и было.
Я…
Я даже не представляла, что такое возможно.
Да, это, конечно, немного не то, чем если бы он все-таки вспомнил, что один раз он со мной уже танцевал, но это…
Это все равно слишком безумно. Но Людмила Георгиевна точно не из тех женщин, что согласилась бы подмахивать этому нахаленку в его пари.
Мое сердце не то что замирает, оно будто боится лишний раз трепыхнуться, потому что ему, хрупкому и растрескавшемуся, от неловкого движения можно и разбиться об эти безжалостные гранитно-серые глаза, что сейчас меня раздевают.
— Ну, и как тебе туфли? — вкрадчиво интересуется Змей, позволяя мне прийти в себя.
— Не для репетиций, — деловито диагностирую я, для верности переступая несколько раз с ноги на ногу и проверяя туфли на шаткость, — слишком нарядные. Но очень удобные.
— Пойдут для номера, — парирует Эрик, — там несколько локаций. Будем танцевать на песке босиком и на сцене при полном параде. А что для репетиций… Сейчас, подожди, я посмотрю, что у них тут еще есть. Можешь пока переодеться, а это платье пусть отнесут на кассу.
Он сошел с ума.
Я видела этот ценник и… Он точно сошел с ума. Он ведь его тоже видел.
Ладно. Плевать. Это для номера. Я не буду на него дышать, а потом — отправлю обратно в этот магазин, пусть вернут Эрику деньги.
Эрик ускользает в соседний отдел, уводя за собой продавщицу, а я торопливо ныряю в примерочную — скорее бы вернуться в свои шмотки… Они хотя бы не такие броские. Хотя Алинкина юбка, найденная забытой в одном из шкафов — она, конечно, усугубляет мою ситуацию. Жаль, что в моей верной антисекс-юбке особо не потанцуешь, уж очень она сковывает движения.
Я не успеваю переодеться — только выгибаюсь, чтобы дотянуться до язычка молнии на спине, как наталкиваюсь спиной на мощную мужскую грудь.
Эмиль! Неслышной тенью скользнул за длинную занавеску, что скрывает шикарную примерочную Alliera от взглядов других посетителей.
— Помочь, мышонок? — многозначительно прикасаясь к моей спине в районе злополучной молнии спрашивает Эмиль.
— Ты что тут забыл? — шиплю я недовольно, и мне на рот тут же падает тяжелая ладонь.
— Тише, — тихим шепотом требует Эмиль, — ты что, хочешь, чтобы сюда весь магазин сбежался?
Он с ума сошел!
Я впиваюсь зубами в его ладонь, заставляя отдернуть руку.
— Ну, вот и сравнялись мы по укусам со Змеем, — хмыкает Эмиль на пределе слышимости, а потом шагает ко мне, прижимая меня к зеркалу за спиной. Его намеренья столь однозначны, что их даже озвучивать не надо.
— Сюда могут войти, — шиплю я и пытаюсь его отпихнуть. Ага, еще бы в салочки со стеной поиграла бы — эффект тот же. Рука болит, стене хоть бы хны.
— Никто сюда не войдет, — выдерживая едва слышный тон парирует Эмиль, — даже Змей не войдет, если ты не позовешь. У наших пари есть правила. И не мешать текущему маневру соперника — одно из них.
— Ты его уже нарушил…
Этот чертов медведь мне напоминает лозоплета. И как бы ни брыкалась лоза — её все равно пустят по нужной траектории, вплетут в корзину, стиснут в цепких тисках медвежьих объятий.
— Да, я нарушил, — горячим шепотом отрезает Эмиль, — потому что ты совершенно срываешь мне крышу, мышка.
25. Настя и Эмиль. Штормовое предупреждение
Если вы оказались в примерочной магазина, и вас в ней зажимает отчетливо возбужденный мужик с комплекцией гризли — ни в коем случае не открывайте рта.
Зацелует…
Или — пожалуй, тут лучше подойдет слово «засосет».
Эмиль вгрызается в мой рот так, будто и вправду — изголодавшийся и озверевший хищник, которого бесполезно просить о пощаде. Нет, это не Змей, что смакует, оттягивает, доводит до изнеможения одним только многообещающим взглядом.
Эмиль — завоеватель, эксперт по «быстрым маневрам». Которому нужно здесь и сейчас. Настолько, что за считанные секунды он залезает ко мне под юбку и сгребает за ягодицы.
Твою ж…
Вот тут начинается марафон «надо одно — делаю другое».
Мне надо его оттолкнуть — а я выгибаюсь к нему навстречу.
Мне надо его послать — а я тянусь выше, чтобы он еще глубже забрался своим языком в мой рот.
Мне надо дать ему по слишком длинным рукам, а я — сама впиваюсь когтями в мощные плечи.
Господи…
Его ладонь ныряет мне между ног — и такое ощущение, что мое сердце провалилось именно туда, до того там горячо и все пульсирует. Сдохну. Прямо сейчас. От стыда и… Возбуждения.
Я срываю ему крышу?
Да он-то чем лучше?
Я не знаю, что это и как это лечить, но именно сейчас мой мозг точно знает, что надо сделать — и что я сдохну, если сделаю «как надо».
Не хочу…
Хочу сгореть, расплавиться, растаять в этих горячих руках.
Единственное, что дарит мне прохладу — глаза Эмиля. Кипучие, но такие свежие, льдисто-голубые…
— Еще разок, мышка, — тихо-тихо, в самое ухо шепчет мне Эмиль, — кончи для меня еще разок.
Это не вопрос.
Он не спрашивает моего разрешения. Он уже залез своей лапищей в мои трусы и безошибочно нашел там самую чуткую точку.
Кончить? Сейчас? Он серьезно, что ли?
— Я не смогу, — шепотом выстанываю я, — не здесь…
— Да ладно! Давай попробуем, — его ухмылка совпадает с первым резким движением у меня между ног. Боже…
Меня выгибает так, будто именно так и спланировано встроенной в меня программой, а Эмиль просто нашел нужную кнопку.
Так, будто все так и должно быть, и никак иначе.
Под затылком — холодное зеркало, под плечами — тоже оно, но этот холод быстро отступает под натиском атакующей меня духоты.
Черт возьми, я не должна быть такой возбужденной посреди дня, в людном месте, в примерочной магазина, куда может ворваться разъяренная нашим непотребством продавщица. И вообще, все это какое-то безумное извращение. А я таким не увлекаюсь!
Ну, не увлекалась… Раньше!
Сейчас же меньше всего я хочу думать о приличиях. А вот зажмуриться, впиться зубами в нижнюю губу и насладиться — да. Хочу. Очень!
Господи, что за пальцы, что за пальцы. В принципе, можно было не давать ему этих литых мускулов, этих бездонных глаз, этой коварной ухмылки, и то чудовище, что тыкается мне в бедро, угрожая вот-вот проткнуть его тонкие джинсы — все это можно было раздать тем, кто в этом больше нуждался.
Хватило бы только пальцев, и у рук этого парня бабы бы все равно складывались ровными штабелями.
Но бог решил не мелочиться и выдал ему сразу все. И рот ему тоже хорошо удался.
Добрая сотня не то поцелуев, не то укусов достается моей шее, моим плечам моим ушам… Такое ощущение, будто я — мороженое, а Эмиль — только-только вернулся с жаркого пляжа. И хочется только выгнуться и подставить ему другой мой край.
А вот с этой стороны ты меня еще не пробовал! — безмолвно.
Все это безумное действо происходит в тишине.
Я просто боюсь даже лишний раз пикнуть, я задыхаюсь, умираю, но молчу. Там, за широкой портьерой — магазин, продавщицы, Эрик…
При мысли о Змее мне становится не то что неловко… Стыдно? Некомфортно? Пусто! Пожалуй, это слово подходит лучше всего.
Увы, у меня нет времени осознать эту мысль поглубже.
Эмиль мне не оставляет даже мизерной возможности
Тонкая бретель платья сползает вниз, и шершавый влажный язык с оттяжкой проходится по моему соску. Че-е-ерт!
Мое тело снова сводит горячей судорогой. А рот — он просто не успевает ничего выдать звучного, на него снова падает широченная ладонь. Спасибо…