Теперь я могу кусать его хотя бы за пальцы. Он не отдергивает руку — терпит цену моего молчания.
Под тесно сжатыми веками цветут космические узоры. А я чувствую себя сосудом для молний, по крайней мере. И они сейчас во мне — сотни электрических разрядов, врезаются в мои внутренние стенки, рикошетят и сталкиваются друг об друга,
Господи, да что же это такое?
Ну ведь так не должно быть, да?
Я его почти не знаю, я в него не влюблена, но при этом он одними только своими пальцами заставляет меня чуть ли не биться в экстазе.
А Назаров…
Нет, не будем сравнивать.
Там не с чем. За пять лет супружеской жизни — не с чем, да.
Зато сейчас — никаких имитаций не надо…
Этот парень — он точно выиграл бы в соревновании на самый быстрый женский оргазм.
Я не могла — так быстро, так просто, и просто — вот так, как оно сейчас было. Такого просто не могло быть. И тем не менее…
Он швыряет меня в оргазм — будто копье в мишень. И становится жарко, и становится сладко, и перестает хотеться даже дышать... Я обмякаю, практически повисаю на его плечах, наконец-то понимаю, что солоноватый вкус на моем языке — это следствие моих до крови искусанных губ, и слушаю звон. Теплый сладкий звон, заполняющий мое тело под завязку.
Секунда, две. Потом там, за занавеской, где-то в глубине магазина что-то падает, и я вздрагиваю.
До меня доходит — где я, с кем, в каком виде, чем мы только что занимались…
С рук Эмиля я соскальзываю быстрой змеей. Подтягиваю лямку платья, прикрывая грудь, кошусь в зеркало, и… Снова хочу зажмуриться.
Глаза блестят, губы кровят, на щеках — очень красноречивый румянец.
Шея…
Шея вся в красных пятнах — следах поцелуев-укусов Эмиля.
Ну и трусы… Насквозь сырые. Ужас!
Эмиль снова ловит меня — одернувшую юбку, прихватившую себя за плечи, и жадно стискивает, на этот раз прижимаясь к моей спине. Нужно сказать, моя слоистая юбка совершенно не справляется с задачей «скрасить» нюансы его возбуждения.
— Хочу тебя. Сейчас. Сию секунду, — и снова нежный плиссированный атлас мнется под пальцами Эмиля. И снова внутрь меня будто проскальзывает что-то раскаленное, подергивающее мир темной поволокой, быстро растекающееся по венам.
И господи, я и сама хочу…
Чтобы он трахнул меня у этого зеркала, попросту задрав мне юбку и порвав трусики одним только своим медвежьим рывком. А после унес их как трофей об этом безумном непотребстве...
— Нет, — в этот раз мне удается встряхнуть головой и выбросить эту мысль из головы. Хотя, боже, какая она сладкая, — мы с тобой не будем сейчас, Эмиль.
Нет — потому что нет.
Я просто не могу.
Я и так не знаю, как мне сейчас выходить наружу, а если все будет — я, наверное, просто предпочту скончаться в этой примерочной.
Он ничего не спрашивает.
Не уточняет — уверена ли я, даже не искушает меня подумать на эту тему. Это даже чуть-чуть обидно…
Он просто смотрит на меня, точнее — на мое отражение в зеркале, и именно в нем мы переплетаемся взглядами так, что я невольно ощущаю себя очень ветреной особой. Мягко говоря…
— Значит — позже, — Эмиль кивает и с такой скоростью покидает примерочную, что я начинаю его подозревать в умении телепортироваться.
Позже.
Господи, одно только слово, а какой у него насквозь прожигающий эффект. Даже странно, что я не дымлюсь.
Я прислоняюсь лбом к зеркалу, но оно, кажется, еще хранит тепло от нашего безумного нырка. Не охлаждает.
Значит — надо быстрее отсюда сбежать.
Я торопливо переодеваюсь — с такой скоростью, как никогда раньше, и ужасно удивляюсь мертвой тишине за занавеской примерочной.
Они что там, встали истуканами и меряются друг с дружкой взглядами? Или чем-то другим?
Высунуться из примерочной после того, что было — это все равно что ухнуть в омут с пираньями. Как бы мы не шифровались — но сколько шансов, что взрослая женщина не поймет, чем могут заниматься в одном узком замкнутом пространстве мужчина и женщина. Да еще и в тишине, с подозрительными перешептываниями…
Нет, без шансов — я в этот магазин ближайшую пару лет ни ногой!
Я почти угадала. Только они ни черта не на расстоянии друг от дружки стоят, а сцепились — и замерли. Эмиль держит Эрика за грудки, на его скуле багровеет красное пятно. Это от кулака Эрика, что ли?
Такое ощущение, что они спохватились посреди драки и решили её не продолжать. А продавщица стоит в дальнем углу, смотрит на них круглыми глазами и очень жалеет, что не может вызвать охрану…
— Du glömde snabbt din räv![8] — вдруг цедит Эрик, и я совершенно теряюсь с определением — на каком это языке.
Эмиль понимает.
И у этих слов оказывается просто волшебный эффект — Эмиль отшвыривает от себя Эрика, и даже не глянув на меня вылетает вон, звучно хлопнув дверью.
— Вы с ума посходили? — выдыхаю я, ощущая, как сипло звучит из-за ужаса мой голос. — Вы что вообще творите? Хоть бы из магазина вышли, петухи!
Змей старательно не смотрит на меня, уводит взгляд в сторону, и я вдруг замечаю, насколько отрывисто он дышит.
— Меряй туфли, — хрипло роняет он и кивает на пару скромных черных босоножек, ждущих меня ровно в шаге от примерочной, — и поехали. Сегодня ты будешь со мной танцевать, пока не сотрешь эти чертовы каблуки. Ну, или сдохнешь на паркете.
Судя по выражению его лица — второй исход ему кажется куда более заманчивым.
Одно непонятно — почему мне самой так неловко выдерживать его взгляд? Это ведь он затеял это свинское пари. И я ему ничего не обещала. Казалось бы...
26. Эрик и Настя. Дежавю
Она замирает в дверях зала так, будто все еще надеется сбежать. Только кто же ей позволит совершить хоть один шаг в сторону выхода?
— Нравится? — с деланным равнодушием интересуется Эрик, вставая над Настиным плечом. — Не бог весть что, но я не очень-то придирчив. Лишь бы паркет лежал ровно.
Он кривит душой. Студия первоклассная на самом деле. Ему просто хочется, чтобы Насте здесь понравилось, но показывать это прямо, после того, что это чертовка вывернула в магазине, он не собирается.
— Все отлично, — Настя ежится, проходит в зал и неловко стягивает с плеч плотный вязаный жакет, снова обнажая плечи.
На пару секунд Змей даже останавливается, любуясь этим зрелищем. Уж больно хороши эти хрупкие плечики.
Нет, она не фея — а ведьма, чистой воды. А он — с удовольствием бы побыл её личным инквизитором. И сжег её прямо сейчас.
Она переобувается, на этот раз сама, косясь на Эрика с опаской. Острая злость в адрес Эмиля снова сводит все нутро Эрика. Ведь там, в магазине — это он завел девчонку, по её глазам видел ту агонию, в которой она корчилась при его прикосновениях к её чутким ножкам.
За каким чертом Брух решил, что ему позволено снимать чужие сливки?
Сейчас-то она точно не позволит Эрику повторить тот эпизод. Знает, чем это для неё закончится, ведь её ахиллесова пята — точнее нежная сладкая пяточка — обозначена как слабое место.
Ладно. Не сейчас — так потом. Главное — не допустить больше, чтобы Бруха снова понесло. И вообще к ней его не допускать, раз старый друг забыл, что такое честная игра.
Настя замирает у зеркальной стены, обнимая себя за плечи.
На самом деле, понять её несложно, пять лет без танцев — и вот такое возвращение в прошлое. Наверняка еще и налажать боится, не в форме ведь девочка.
Вот так бы и взял её прямо здесь, разложив прямо на паркете, так, чтобы запрокинув голову, в этих зеркалах она видела только себя, захлёбывающуюся от восторга под ним.
Не сейчас. Все еще будет, а сейчас момент точно не подходящий.
— С возвращением? — мягко хмыкает Эрик, вставая за спиной, проходясь ладонями по её бокам, уже предвкушая, как именно он обойдется с этим телом, когда она сдастся. — Тебе нужны шампанское или какие-нибудь фанфары? Даже если и да — сейчас ты о них забудешь.
— Я готова, — Настя встряхивается, собирается воедино, в одну цельную картинку и разворачивается к Эрику, — что мы танцуем?
— Все! — Эрик не без садистского удовольствия улыбается Насте, обещая ей очень много работы. — Мы танцуем все, вишенка.
Для клипа нужны будут разные кадры, с медленным пьянящим танго и задиристой самбой, и все это должна выдавать одна танцовщица. Которую еще предстоит «разоблачить» — заставить преодолеть те барьеры, что она вокруг себя возвела.
— Ну, все так все, — Настя кивает, будто примиряясь с этой мыслью.
Первый раз он сжимает её пальцы в своих, первый раз касается ладонью её спины именно как танцор.
Первый раз за последние пять лет она делает свой первый шаг по паркету танцевального зала — как будто заново учится ходить в принципе.
Первый раз — сырой. Только для того, чтобы она уяснила общую ритмику танца и хотя бы приблизительно начала запоминать последовательность связок.
Второй раз — медленный, с проработкой острых точек танца, для того, чтобы после долгой завязки девушка ощутила хотя бы вкус, опьяняющую суть того, от чего пыталась отказаться.
Третий — уже более энергичный. Чтобы у неё запылали глаза, чтобы раз за разом пересыхали губы, но после пары глотков воды она снова бросалась в бой. С самой собой, с упрямым телом — и с Эриком, конечно.
С Эриком, который не понимает — откуда у него с самого начала этой репетиции чувство острейшего дежавю.
Можно плохо знать язык друг друга. Но язык тела — не подделаешь. И Эрику точно знаком этот — в котором есть любовь к глубоким прогибам в танго, или совершенно безумной амплитуде в самбе.
Пятый прогон, шестой…
С каждый разом это становится только очевиднее.
Бред. Нет, он ведь приехал к ней только через два года после Берлина. И её тогда не было в студии. Он не танцевал с ней, не держал в своих руках, сегодня — первый раз прикоснулся…
А вот мозг считает иначе.
Но если так задуматься, насчет Берлина…