ак кто-то её удовлетворяет, и вопросы, и все остальное.
Такая не испорченная и такая безумная.
На секс втроем никогда не соглашались девочки с её закрытостью. Лишь раскованные, уже чего только не перепробовавшие, на которых пробы было ставить некуда.
И ни одна из них не отдавалась этому процессу с такой самоотверженностью, терпеливо, раз за разом принимая в себе двух озабоченных придурков, коими они, по большему счету и были.
А она, горячая, чокнутая девчонка их не остановила.
А насытиться ею они сами не смогли.
Да и нереально это было.
Эрик чуть приподнимает голову, бросает на Эмиля насмешливый взгляд.
— Друг мой, ты решил всем рассказать, что в нашем тандеме главный извращенец — это ты?
— Какая? — терпеливо повторяет Эмиль, не сводя глаз с темных сосочков, по которым медленно, чувственно поглаживая, проходились Настины пальчики. Эта девочка неплохо представляла, как поддразнить саму себя и того, кто за ней наблюдает. Вкупе с её блестящими глазами эти легкие ласки, доставшиеся соскам, смотрелись как вызов.
Подойди и приласкай их сам. Ты ведь хочешь!
Он хотел. Хотел искусать эти сосочки, чтобы бессовестная мышка поняла последствия своих провокаций. Хотел вылизать бы её с головы до пят, всю эту покрытую легкой золотистой патиной загара кожу, чтобы мышка дразнила его так и позже. Он хотел…
И не мог.
Он и так нарушает свои же правила, оставаясь здесь. Не нарушать же сразу все.
— Она — абрикосовая, — Змей как завзятый сомелье начинает с того, что с оттягом проводит языком меж девичьих ножек, заставляя Настю в первый раз за утро захлебнуться первым стоном удовольствия, — да, точно, нежная как абрикос. Бархатная девочка.
Член в штанах упрямо бодается с тканью, требуя свободы. Ему в принципе не нужно было много, а зрелище, доставшееся глазам Эмиля, это даже не много — это очень много. Ну что ж, можно дать ему простора и воздуха.
И её глаз.
Хочется большего, хочется всего и сразу, но все-таки нужно сдержаться. Не стоит менять краткосрочное увлечение на отказ от той, что перевернула Эмилю всю его жизнь. Но хотя бы малое-то он может себе позволить?
Расстегнуть ширинку, выпустить член наружу, полюбоваться, как порочного тумана в глазах мышки становится еще больше. Она тоже не против посмотреть.
— Спелая? — Эмиль без особой спешки проводит пальцами по члену. Пока — просто настраиваясь на нужный лад и обеспечивая мышке ответное зрелище. Он видит, как зрачки возбужденной девчонки не отрываются от вздыбленного органа, по которому пока лениво, играючись скользят его пальцы.
Она и вправду запала на них обоих.
— Спелая, — Эрик смакует каждое слово, абсолютно так же, как и каждое прикосновение его языка к чувствительной девичьей плоти, — тугая. Горячая. Мягонькая. Готовая к удовольствиям.
Она ему нравится — это очевидно. Действительно нравится, что для Змея уже виток в эволюции. Обычно-то он даже имена девчонок для перепиха не запоминает, а через неделю — так и вовсе не узнает бывшую любовницу. Сейчас все по-другому. Еще не понятно как, но точно по-другому. Это слегка облегчает Эмилю жизнь, но и утяжеляет тоже.
Оставить мышку Змею? А ему не жирно владеть ею единолично?
— Насколько она красивая? — Эмилю забавно наблюдать, как мышка вспыхивает от каждого его откровенного вопроса. А уж когда Эрик отодвигается, чтобы развести пальцами нежные складки, чтобы оценить каждый дюйм, каждый миллиметр выбранного ракурса мышкиного тела, она и вовсе задыхается от смущения.
— Она похожа на орхидею, — пока Эрик болтает, его пальцы не делают никаких перерывов, — свежая, едва распустившаяся, изысканная. Которую очень хочется сорвать и унести с собой.
Это не ложь, не преувеличения, Змей и вправду любуется этой сладкой девочкой, и чем дальше — тем меньше он хочет болтать.
— Срывай же.
Это не команда, это спусковой крючок. Альтернатива словам: «Выеби её прямо сейчас», которые Эмилю по-настоящему хочется сказать.
За них обоих.
Два раза Змею предлагать не надо. Эрик падает вниз как настоящий голодный хищник, увидевший свою добычу. А как выгибает мышку от этой атаки — от этого зрелища член Эмиля испытывает первое желание лопнуть. Его можно понять — девушка буквально бьется на простыне, раздираемая чувственным удовольствием, колотит по ней маленькими ладошками. Это удовольствие — сладкое и нестепримоее одновременно. И мышка хочет продолжения, и сходит с ума.
Ладонь, сжатая на члене, двигается энергичнее с каждой секундой. С каждым мгновением все громче вскрикивает Настя — в битве с языком Эрика она просто обречена проиграть.
Давай, мышка, давай. Еще немножечко! Расслабься и забудь о всем, что тебя сдерживает, получи настоящий кайф от происходящего.
Получается!
У него получается кончить вместе с ней, в одну и ту же секунду — как он и планировал, и его прорывает именно тогда, когда Настю буквально выгибает сильной судорогой оргазма, мощно так выгибает — до стиснутой её коленками головы Змея. И пока она тихонечко всхлипывает, мелко подрагивая на совершенно сбитой простыне, Эмиль стирает липкое семя с пальцев краем вчерашней майки. Невыносимо хочется курить. Хотя бы сигарету. Чтобы хоть на десяток минут отодвинуть то, что нужно сейчас сделать.
И все-таки он поднимается и пересаживается на край её кровати. Настя все-таки нашаривает под рукой одеяло, натягивает его на себя, будто обозначая, что пока все, на большее этим утром она не готова.
И больше всего на свете хочется вышвырнуть это чертово одеяло куда-нибудь на пол, и заняться делом, но все-таки Эмиль ласково касается пальцами острого подбородка.
— Спасибо, мышка.
У неё удивленно вздрагивают брови. Но покуда она собирается с ответом, как всегда вмешивается это бесконечное трепло…
— И спасибо, Эрик, — самодовольно роняет Змей, падая на кровать за мышкиной спиной, — на что бы ты смотрел, если бы я не постарался, герр Брух?
— И вправду, — Эмиль мягко хмыкает, а мышка смущенно ежится, пряча голое плечико под одеяло, — и все же, кончала ты, моя фея. И благодаря тебе кончил я. Так что спасибо тебе. Это был волшебный последний раз.
37. Трое. Уходи по-плохому
— Последний?
У некоторых слов оказывается болевой и в то же время анестезирующий эффект. Будто Эмиль залепил мне оплеуху, и за гулом в голове спрятался тот дискомфорт, что беспокоил меня до этого.
Я все-таки слетаю с кровати, уворачиваясь от длинной руки Эрика, и практически с головой ныряю в шкаф. Блин, как же категорически мало одежды, я, черт побери, взяла с собой. Нужно будет доехать до старой квартиры и забрать остатки. Ну, или сжечь все это тряпье и купить хоть что-нибудь приличное. Почему-то я сейчас испытываю внезапную острую неприязнь к привычным мне вещам. Ладно, сейчас не до этого!
Я все-таки нахожу и мешковатую футболку, и широкие черные джинсы не менее вольного покроя и, натянув их, чувствую себя спокойней и готовой к серьезным разговорам.
Эрик по-прежнему не одет, более того, он настолько живописно раскинулся на моей кровати — хоть Давидов с него лепи, да фотографии для журналов для взрослых недотраханных девочек делай. Еще и руки за голову закинул, и улыбка на губах самая что ни на есть бесстыжая.
Все, что я могу — швырнуть в него подушкой.
— Прикройся хотя бы, черт возьми.
— Я тебя отвлекаю? — Эрик смахивает подушку и улыбается еще шире, еще откровеннее. — Так зачем мне прикрываться? Любуйся, моя змейка. Любуйся и завлекайся ко мне обратно.
— Эрик! — у меня получается сделать такое страшное лицо, что Змей все-таки впечатляется, закатывает глаза и опускает подушку обратно. Не сказать, что это в корне переменило ситуацию, но я хотя бы краем глаза не вижу его член. А это уже сильно помогает не коситься в его сторону.
— Последний раз? — повторяю, оборачиваясь к Эмилю и скрещивая руки на груди. Порочный налет с нашей сцены слетел, Эмиль уже тоже привел себя в порядок, только испачканную липким семенем ладонь держит на весу, подальше от своей одежды.
— Да, последний, мышка, — Эмиль опускает глаза, а у меня в горле начинает леденеть воздух, — я выхожу из этой игры.
Последний. То, что я и ожидала, этим утром. Что оба они встанут и уйдут, глядя сквозь меня, как на девицу второго сорта, слишком распущенную, чтобы их заинтересовать. И все же…
Я давлю в себе все рвущиеся наружу вопросы. Какая разница «почему»? Это выставит меня только более зависимой, я и так оказываюсь слишком расстроена уходом Эмиля Бруха гораздо сильнее, чем мне бы хотелось.
— Я тебя провожу, — отчаянно стараюсь говорить не сквозь зубы.
До моей прихожей немного шагов — пять или семь до двери из комнаты и еще столько же — до входной двери. Вечность. Маленькая, мучительная вечность, вгрызающаяся в мои босые стопы холодными ледяными осколками. Как за мной не остается кровавых следов — ума не приложу.
Это больно. Слишком больно выныривать из этой жаркой ночи и не менее жаркого утра в ледяную реальность.
Я не ожидала, что у нас будут хоть какие-нибудь долгие отношения. Я вообще ни на что не рассчитывала, напротив — я хотела бы, чтобы никто вообще ничего не говорил, не обещал, не конкретизировал.
Просто чтоб они были. Как вчера ночью, как вчера в магазине, как… тогда в Берлине. Оба сразу, потому что из этих двоих мне не хотелось выбирать.
Нет. Сбылся только мой страх, тот самый, что меня вышвырнут после первой же ночи как потерявшую ценность игрушку.
Нужно было еще покрепче задавить эту неуместную фантазию. Может, она и сдохла бы.
— Прошу, — я распахиваю дверь и гляжу в стену перед собой. Не хочу я смотреть ему в глаза. После всего того что было — не хочу. Уж больно сильно хочется рыдать.
— Почему твое «прошу» так похоже на «проваливай»? — тихо спрашивает Эмиль, и я закусываю губу. Потому что так и есть!
— Уходи, — холодно требую я.