— Вот как, — сказала мама, нисколько не удивившись. Лелю отличало некоторое непостоянство в дружбе, она умела быстро сходиться с подругами и так же быстро остывала к ним. И мама иной раз говорила папе:
«Наверно, как вырастет наша Леля, будет вот так же своих поклонников щелкать, сегодня один нравится, завтра другой...»
«Ну и что? — спрашивал папа, — Пусть будущие поклонники переживают...»
«Да, пусть поклонники, — соглашалась мама. — Лишь бы не она...»
Леля подошла к ней, спросила, не сводя с мамы глаз:
— Это правда, что ты мне неродная?
— Что? — переспросила мама, щеки ее вспыхнули разом, стали малиновыми и даже на глаз горячими. — Что ты сказала? Что за глупости!
— Аля говорит, что ты за вдовца на ребенка, значит, на меня, пошла, у тебя никогда своих детей не было, и это все знают, моя мама умерла, а ты неродная мама...
— Ну и люди, — мама покачала головой, вздохнула, и Леле сразу же стало жаль ее, и она подумала про себя, может быть, не надо было передавать маме Алины слова...
— Ну и люди, — повторила мама. Притянула Лелю к себе, прижалась щекой к Лелиной щеке. — Надо же такое придумать!
— Это неправда? — спросила Леля.
Мама засмеялась:
— Конечно, неправда! Ты у меня самая-пресамая родная дочка! Неужели не видишь?
— А почему же Аля так сказала? — не сдавалась Леля. — Откуда она взяла, что ты у меня неродная?
— Не знаю, — ответила мама. — Просто взяла и ляпнула, а чего, наверное, и сама не поняла.
— Она говорит, что ты за вдовца с ребенком пошла...
— Ну что за люди! — снова произнесла мама. — И как только не совестно такой ерундой детям мозги засорять?
— Я сейчас пойду и скажу, чтобы она... — начала было Леля, но мама решительно оборвала ее:
— Никуда ты не пойдешь, дочка, и вообще, о чем тут говорить. Мало ли какие люди глупости придумают, а ты что, со всеми спорить будешь?
— Я с ней больше не буду водиться, — сказала Леля.
Мама пригладила ладонью Лелины растрепавшиеся на висках волосы.
— Веришь мне, дочка?
— Верю, — помедлив, ответила Леля.
— Ты моя самая что ни на есть родная, поняла? И никогда не слушай всякие глупости и сплетни, слышишь? Не будешь слушать?
— Не буду, — пообещала Леля.
— Верь мне, я — твоя мама, самая настоящая, родная...
Вместо ответа Леля потерлась носом о мамино плечо.
У нее уже окончательно отлегло от сердца, она понимала, мама права, Аля вместе со своей мамой придумали ерунду и все это, само собой, враки, и сейчас она поест творожка, который принесла бабушка, потом побежит на берег, там наверняка сейчас купаются Катя с Верой и братья Сережка и Костя...
Но тут мама сказала озабоченно:
— Вот что, доченька, я забыла тебе сказать, мы же сегодня уезжаем...
— Сегодня? — удивилась Леля. — Ты же хотела, по-моему, дней через десять, сама же говорила бабушке, что еще дней десять побудешь...
Глаза Лели мгновенно наполнились слезами, день за окном, сияющий, лучезарный, полный солнечного тепла и блеска, как бы разом померк и потускнел.
Сколько же было планов на эти самые десять дней! Во-первых, бабушка обещала повести Лелю в телятник, показать новорожденных телят, потом Слава, тот самый, который встречал их в Огородском, обещал покатать Лелю на мотоцикле, и еще Леля задумала сделать бабушке сюрприз — вышить ей полотенце красными петушками, и вот неожиданно, в один миг мама решила — уезжать...
Леля заплакала, а мама, словно бы не замечая Лелиных слез, начала собирать вещи.
Леля поплакала немного и перестала. Странно все-таки, обычно мама мгновенно сдавалась на ее слезы, стоило Леле заплакать, как мама сразу же говорила:
«Ну хорошо, ну ладно, пусть будет по-твоему, только не плачь!»
А теперь мама словно бы не замечала Лелиных слез, собирала вещи, укладывая их в чемодан и рюкзак.
Потом пришла бабушка, удивилась.
— Ты что, Маша? — спросила. — Никак, собираешься уехать?
— Собираюсь, — ответила мама. — Дел в Москве много, и потом Семена надо пожалеть, каково ему там одному?
Бабушка кивнула:
— Это так, конечно, только я думала, еще немного у нас побудете...
— Хватит, — сказала мама. Слегка улыбнулась, как бы желая смягчить свои слова, но, несмотря на улыбку, сразу же можно было понять, что, как она решила, так и будет.
Леля вышла на крыльцо. Альма подошла к ней, бесконечно жмурясь и позевывая, должно быть, лежала в палисаднике под тенью яблони, дремала, укрывшись от всех.
— Уезжаю, Альма, — сказала Леля, глаза ее вновь налились слезами. Она села, обняла собаку.
Альма, как бы сочувствуя ей, положила большую белую лапу на Лелино колено.
Леля встала, пошла обратно в горницу. Когда открыла дверь, услышала, как мама говорит бабушке:
— Понимаешь, почему нам нельзя...
Мама увидела Лелю, разом оборвала себя. Улыбнулась Леле:
— Завтра мы с тобой в Москву приедем и сразу же пойдем в парк культуры, будешь на «чертовом колесе» кататься.
— На «чертовом колесе»? — повторила Леля. — Ты же раньше никогда не хотела, чтобы я на нем каталась...
— Мы поедем вместе, — сказала мама.
— Честное слово? — спросила Леля.
— Хоть два, — ответила мама.
Бабушка накрыла на стол, поставила горшок с румяной гречневой кашей, кувшин молока.
— Ешь, Леля, — сказала. — В Москве такого молока не найдешь...
— И не надо, — сказала мама.
Бабушка нахмурила брови.
— А все-таки не дело вот так вот уезжать, по-быстрому, надо бы людей позвать, проводить как полагается...
— Дальние проводы — лишние слезы, ненужные разговоры, — мама выразительно глянула на бабушку, и бабушка не стала больше ни просить, ни уговаривать.
Все тот же румяный Слава посадил Лелю и маму в коляску своего мотоцикла, и они быстро домчались до станции Огородское. На прощание Слава крепко, словно взрослый, пожал Лелину руку.
— Ну, бывай! Приезжай на будущий год...
Вместо Лели ответила мама:
— Не будем загадывать. Поживем — увидим.
Помахала Славе рукой и вместе с Лелей вошла в вагон. Поезд тронулся, зажглись на перроне фонари, поплыли назад деревья, здание почты, клумба с ноготками перед почтой...
— Довольна, что домой едешь? — спросила мама.
Леля не знала, что ответить. И довольна, и не довольна, вот, пожалуй, самый верный ответ. Она так и сказала маме:
— И да, и нет...
— Почему? — спросила мама.
Леля пожала плечами.
— Аля, наверно, меня повсюду ищет, как думаешь?
— Ну и что с того? — спросила мама. — Пусть себе ищет.
— Она думала, я еще долго проживу в деревне...
— А разве ты не соскучилась по папе? — спросила мама.
Леля кивнула:
— Соскучилась...
— Папе скучно без нас, — продолжала мама. — Уходит на работу, приходит с работы, и все один да один. Надо его пожалеть.
— Я жалею, — сказала Леля.
Леле всегда казалось, что мама жалеет папу. Почему? Леля не могла ответить, просто ей так казалось, что мама сильно жалеет папу. Мама говорила о нем: «Наш папа очень много работает... Наш папа сильно устает...»
Если утром он спал, мама чуть слышно двигалась по комнате, чтобы не разбудить его.
В простенке между окнами стоял письменный стол. Папа за этим столом работал. Мама говорила:
— Папа работает, ему нельзя мешать...
Папа садился за стол, лицом к окну. Перед ним были разложены чистые листы бумаги. Иногда папа брал ручку, писал что-то на листке бумаги, отрывался и подолгу смотрел в окно, потом вставал, говорил маме:
— Не могу, ничего не получается...
— А ты старайся, — уговаривала его мама, совсем так, как уговаривала Лелю, чтобы не ленилась, аккуратно выводила буквы в тетради. — Постарайся, глядишь, и получится...
— Нет, ты ничего не понимаешь, — с досадой отвечал папа и уходил куда-нибудь, а мама подходила к столу, смотрела на немногие строчки, которые папа написал на листке бумаги, вздыхала, задумывалась...
Леля слышала, мама говорила однажды соседке Эрне Генриховне:
— Уверяю вас, Семен Петрович еще станет писателем и очень даже хорошим писателем...
— Что ж, — ответила Эрна Генриховна. — Все может быть...
Но по лицу Эрны Генриховны было видно, что она ни капельки не верит тому, что Семен Петрович может стать писателем, а вообще ей решительно все равно, станет он писателем или нет...
Иногда папа с мамой ссорились. Мама просила:
— Бога ради, не надо, перестань, нас же Леля слушает...
— Пусть слушает! — кричал папа.
Обычно он начинал первый, вдруг взрывался, кричал визгливым, немужским голосом:
— Ты, только ты одна тянешь меня назад! Если бы не ты, я бы давно уже стал настоящим писателем...
— Леля, иди, дочка, погуляй, — говорила мама, потом натянуто улыбалась папе.
— Ну-ну, — говорила, словно внушала что-то маленькому неразумному мальчику. — Я все понимаю, милый, только не волнуйся, не надо...
Но папа кричал все громче, и мама в конце концов замолкала, а если Леля все еще оставалась в комнате, быстро одевалась и уходила вместе с Лелей. Леля спрашивала:
— Почему папа кричит? Кто его обидел? Неужели ты, мама?
Став значительно старше, Леля сама себе признавалась, что с мамой ей повезло. Мало у кого из подруг была такая вот мама, волевая, с сильным характером, все понимающая, умеющая дать дельный, умный совет, не назойливая, не зануда...
Леля знала, что мама любит ее больше всех на свете, нет никого для мамы дороже Лели, но она старалась не потакать Леле и в то же время не давила ее своей властью, не вынуждала делать то, что почему-то было не по душе Леле.
Папа, напротив, разрешал Леле все, но не из-за любви, а потому, что так было удобнее и легче, не надо спорить, убеждать, настаивать. Папа был слабый, на него трудно было положиться, он казался переменчивым, неровным, словно был ненамного старше, чем Леля.
Леле никогда не приходило в голову, что мама у нее неродная.
Алины слова, сказанные некогда в деревне, давным-давно бесследно изгладились из Лелиной памяти; правда, с той поры они больше не ездили в деревню к бабушке, хотя Леля иной раз просила маму: