— Вы имеете отношение ко мне, — ответил он. — Вы — моя тетя.
И она опять нисколько не удивилась. Тетя так тетя, мало ли сколько у нас у всех родственников, о которых порой даже и не подозреваешь... Сказала невозмутимо, улыбаясь глазами:
— Стало быть, здравствуй, племянник!
— А вы не смейтесь, — сказал Валерик. — Я ведь в самом деле ваш племянник. Сейчас выложу все наши родственные связи.
— Давай выкладывай, — сказала Надежда.
Отец Надежды, который некогда разошелся с ее матерью, тому уже лет тридцать пять, уехал в Миасс, там на окраине города жил его старший брат.
И он остался жить в рабочем поселке, поступил на механический завод начальником цеха, женился на местной жительнице из старинной семьи потомственных уральских рабочих, и она родила ему сына.
— Вот этот самый сын — мой отец, — сказал Валерик. — А вам он брат.
— Ну и как он там, мой брат?
— У папы другая семья, — не сразу ответил Валерик, — у мамы тоже. Папа давно на Север уехал.
— Понятно. И другие дети?
— У папы дочь, а у мамы две. Близнецы.
— А ты, мне думается, не ладишь с отчимом?
— Ненавижу его! — вырвалось у Валерика. — Ненавижу! — Взглянул на Надежду, сказал уже спокойнее: — В общем, я не мог больше жить дома.
— А бабушка осталась с мамой?
— Бабушка в инвалидном доме, — сказал Валерик. — Отчим заставил ее отдать, и мама согласилась, она ни в чем не может отказать мужу, и бабушку отправили под Челябинск, в инвалидный дом.
— Ясно, — сказала Надежда. — Сейчас ты поужинаешь и ляжешь спать, а завтра обо всем подробно потолкуем.
— Ужинать я не буду, — меня накормила ваша соседка, а спать хочу ужасно!
— И у меня глаза слипаются, — сказала Надежда. — Давай ляжем спать, завтра мне надо позднее в институт, можно поспать подольше.
Она постелила ему на раскладушке. Спросила:
— Тебе удобно?
— Великолепно, — сказал он.
— Тогда я потушу свет, или, может быть, ты желаешь почитать перед сном?
— Я желаю только спать, — ответил он.
— Тогда я почитаю, — сказала Надежда. — Я привыкла читать перед сном.
Он не ответил ей. Мгновенно заснул, полуоткрыв рот, лицо безмятежное, умиротворенное.
«А на самом деле, наверно, бесенок», — подумала Надежда. Он понравился ей, но все-таки, как бы там ни было, что прикажете с ним делать? Как поступить?
Кто-то тихонько постучал в дверь.
— Да, — сказала Надежда.
Вошла Эрна Генриховна. Стала на пороге.
— Спит? — кивнула на Валерика. — А я хотела его с Илюшей познакомить. Илюше будет интересно узнать его, он очень занятный и такой развитой для своих лет.
— Спасибо, — сказала Надежда. — Приятно слышать, когда такие вот комплименты говорят пусть не тебе, но все же родне, как-никак племянник.
— Он что, в самом деле родной племянник?
— В самом деле.
— Когда я увидела его, то сразу подумала, кого же он мне напоминает? — сказала Эрна Генриховна. — Никак не могла решить, гляжу на него, определенно на кого-то похож, а на кого? А потом наконец-то вспомнила, он похож на вас, дорогая!
— На меня? — удивилась Надежда. — Хотя саму себя все-таки трудно представить...
— Просто одно лицо, если бы я не знала, что у вас нет детей, я бы подумала, что это ваш сын...
— Да, — помедлив, сказала Надежда. — У меня бы мог быть такой сын. Мог бы быть и постарше.
— Конечно же мог быть, — согласилась Эрна Генриховна. Глянула на Валерика: — Спит без задних ног...
— Устал, должно быть, за день...
— Наверно. Я, как только увидела его, сразу подумала, кого же он мне напоминает? Так и Илюше сказала, как же этот мальчик походит на кого-то, кого я знаю...
— Теперь сразу стало спокойнее и легче на душе? — спросила Надежда.
Эрна Генрнховна с серьезным видом кивнула:
— Верно. Теперь стало спокойнее и легче...
Отец Валерика уехал на Север, на новостройку. Мама уезжать не захотела: какой смысл, говорила, за тыщу верст киселя хлебать, поди знай, что там ждет. Первое время отец слал пространные письма, потом письма были все короче и короче, пока не сократились до открыток к праздникам и маленьким припискам к денежным переводам.
Так в одной из приписок к переводу он и сообщил в один прекрасный день, что женился и ожидает ребенка.
Мама почему-то отнеслась к этой новости спокойно.
— У нас давно все усохло, — сказала она бабушке. — Мне бы даже трудно стало, если б он вернулся, так привыкла без него обходиться.
Валерик тоже отвык от отца, уже давно не тосковал по нему, лишь изредка подступала недолгая грусть, легко, впрочем, проходившая...
А однажды появился тот, кого Валерик с первого же дня назвал хиляком. Вадим Лукич Колбасюк.
Колбасюк работал инспектором райфо, был холост, обладал необычной для мужчины особенностью — умел превосходно готовить.
В рабочем поселке, где почти все знали друг друга, из дома в дом передавались легенды о его несравненном уменье стряпать всевозможные вкусные блюда.
Он прилежно изучил кухни различных народов, у него отменно получались русские пироги на поду, сибирские пельмени, кавказский шашлык и армянская долма, правда, вместо цициматы и тархуна приправленная среднерусской петрушкой, укропом и зеленым луком. Кроме того, он также готовил латышские клопсы — рубленое мясо с яйцом внутри, селедку «под шубой» по-эстонски и французское кисло-сладкое мясо с черносливом и пряностями.
Валерик с первого же дня невзлюбил его. Почему? Он и сам бы не мог ответить. Тут было все — и обида за отца, который теперь уже никогда не вернется обратно, и ревность к матери, и просто еще антипатия к этому худосочному, невзрачному на вид человеку с беспощадными глазами на костистом лице...
Бабушка тоже, когда появился Вадим Лукич, поняла: это серьезно. Все, что было до него, было преходящим, непостоянным. А этот ходил изо дня в день, разогнав всех остальных поклонников, целеустремленный, сосредоточенный и с каждым днем все больше вживался, все сильнее вбивал себя в еще недавно чужую для него семью. Он уже держал себя как добрый и давний друг. Приходя, первым делом отправлялся на кухню, надевал на себя бабушкин передник и с удовольствием отдавался любимому занятию — начинал стряпать.
Мама поначалу подшучивала над ним, порой шутки ее казались колючими, и потому Валерику думалось: нет, никогда хиляку не суждено перебраться к ним в дом. И бабушка тоже считала, что он чересчур неинтересен, некрасив для мамы.
Но хиляк не обижался ни на какие мамины шутки и продолжал терпеливо и методично являться по вечерам, и мама стала постепенно привыкать к нему. Она уже не подсмеивалась над ним, а, напротив, вместе с ним шла на кухню, подавала ему все, что он просил — муку, соль, перец, лавровый лист, чистила картошку, мыла мясо, шинковала лук и морковь. И с удовольствием ела все, что готовил хиляк, а Валерику кусок в горло не шел.
Славка Большуков, сосед и друг детства, сказал Валерику:
— Вот увидишь, грядет твой новый папа!
— Это мы еще поглядим, — ответил Валерик.
— И глядеть нечего, — уверил Славка. — Оглянуться не успеешь, как он твою мамашу окрутит.
Так и вышло. Однажды днем Валерик только что вернулся домой из школы, мать раньше обычного пришла вместе с хиляком, нарядная, волосы затейливо причесаны, одета в лучшее свое крепдешиновое, с бантом на шее платье.
— Поздравь нас, сынок...
И Валерик сказал:
— Поздравляю...
Потом побежал во двор, дождался бабушку, когда она вернулась из магазина, сразу же выпалил:
— Все-таки она вышла за него!
— Кто, мама? — спросила бабушка.
— Да, за хиляка, — сказал Валерик.
Кошелка, доверху полная картошки, выпала из бабушкиных рук, картофелины раскатились по земле. Валерик поднимал их одну за другой, складывал обратно в кошелку, а бабушка молча стояла возле, обреченно и грустно глядя на его стриженый затылок.
Через неделю была свадьба, самая что ни на есть современная: в городском ресторане, с оркестром.
Хиляк, одетый в черный костюм, казался еще более тощим и костлявым. Мама же выглядела очень мило в новом платье, кримпленовом, белом в красный горох, с красным поясом и красной розой в темно-золотистых волосах.
Бабушка не пошла на свадьбу, сказалась больной. Валерик тоже хотел было не пойти, но мама спросила:
— Неужели ты хочешь испортить мне весь мой праздник?
— Нет, не хочу, — ответил Валерик. Подумал про себя: «Какой это праздник! Горе одно, а никакой не праздник!» Но вслух не сказал ничего, и в самом деле, к чему отравлять маме настроение?
Он явился в ресторан на свадьбу, исправно ел, изредка поглядывал на маму, она была веселая, выглядела счастливой, довольной, и он дивился, неужели ей нравится хиляк? Неужели не тошнит от его холодных губ, когда гости кричат «горько» и он целует ее?
Почему-то Валерику казалось, что губы у хиляка непременно должны быть холодными...
Потом мама стала танцевать с хиляком, они были почти одного роста, он выше ее, может быть, всего лишь сантиметра на полтора.
Кто-то сказал:
— Пусть теперь мать станцует с сыном...
Мама подошла к нему, розовая, растрепавшиеся локоны упали на влажный лоб, веселая. Пригласила, улыбаясь:
— Идем, сын, потанцуем...
— У меня нога болит, — сказал Валерик, и мама сразу погасла, отошла от него.
А ему стало жаль ее, но уже ничего нельзя было поправить, он просто не мог пересилить себя...
Дома бабушка не спала, забралась к нему в светелку — у него была крохотная комнатка под самой крышей, которую все называли светелкой, — спросила:
— Как было, расскажи...
— Чего там рассказывать, — ответил Валерик.
И бабушка не стала больше ни о чем расспрашивать, посидела у него немного, подперев руками голову с редкими седыми волосами, стянутыми на затылке в жиденький пучок.
И он тоже молчал.
А Колбасюк с первого же дня повел себя как хозяин.
С Валериком оставался сух, немногословен, сразу же заявил ему: