— Пришлите мне снимки.
Сева, увлекающийся, пылкий, сразу же ринулся к Рене:
— Ренка, вот увидишь, мы еще побежим с тобой наперегонки...
— Перестань, — оборвала его Рена, но Севу уже невозможно было остановить.
— Сам Крутояров, понимаешь, светило медицины, берется за тебя?
Неизвестно, кто был сильнее взволнован, Рена или Сева, но спустя два дня Семен Петрович передал Севе, чтобы он снова позвонил Крутоярову. И Крутояров сказал:
— Снимки я посмотрел. Похоже, что наш случай. Но нужно, конечно, увидеть и больную. Я уезжаю в Штаты месяцев на шесть, а может, на семь. Конечно, если желаете, можно обойтись и без меня, послезавтра сюда приедет мой ассистент...
Но Сева не дал ему договорить.
— Если можно, хотелось бы, чтобы вы сами осмотрели.
— В таком случае ждите, — согласился Крутояров. — Ждите, когда я вернусь.
—… Стало быть, подождем? — нарочито бодро спросил Сева Рену, и Рена так же бодро, в тон ему ответила:
— Разумеется, подождем.
Она знала, Крутояров ничего не обещал; Сева в конце концов признался, что Крутояров так и сказал: «Обещать ничего не могу, снимки снимками, что еще осмотр покажет...»
Сева всегда в конечном счете говорил чистую правду Как бы ни увлекался, что бы порой ни сочинял, потом все же признавался, что немного присочинил, придумал, сфантазировал, вообразил, одним словом, принял желаемое за действительное.
— Будем надеяться, — повторила Рена. — Что нам еще осталось?
Снова улыбнулась, пытаясь улыбкой скрасить невольную грусть, прозвучавшую в ее словах.
Сева взял маленькую ладонь, подумал с горечью, какая же она тонкая, почти неощутимая, потерся щекой о Ренину щеку.
— Может быть, все будет хорошо? И мы с тобой рванем наперегонки?
— Все может быть, — сказала Рена.
Ночью, когда все спали, она не могла заснуть, думая все время, как оно будет. Что, если в самом деле? Ведь и вправду все может быть.
Временами казалось, что она уже успела привыкнуть ко всему, к своей неподвижности, к старому креслу, к дереву за окном, к дому напротив.
А временами на нее накатывала нестерпимая, ничем не побеждаемая тоска, отчаяние, от которого, как ни старайся, не уйти, не скрыться...
Хорошо, что так бывало с нею ночью. Потому что все спали, и мама, и Сева, и она тоже притворялась на всякий случай спящей, подолгу тихонько лежала с открытыми, не желавшими уснуть глазами.
Порой думалось, лучше бы ей не знать ничего о Крутоярове. Пусть бы шло, как идет, без всяких изменений, ведь может статься, что придется пролежать в клинике Крутоярова очень долго, полгода, год или даже больше и ничего не выйдет, и как были неподвижными ее ноги, так и останутся.
Потом она принималась как бы на зло себе считать, сколько месяцев, недель, дней остается до возвращения Крутоярова. Шесть месяцев — это двадцать четыре недели, или сто восемьдесят четыре дня.
Долго, ох как долго!
Однажды ей довелось прочитать, что такое время. Время — понятие неоднозначное, растяжимое. Оно может тянуться бесконечно и промелькнуть в один миг.
Рена наперед знала, что эти шесть месяцев будут тянуться невыносимо долго. Каждый день покажется годом.
Ну и что с того? Придется ждать, потому что ничего другого не остается.
Так думала Рена по ночам, а утром она вновь была оживленной, как бы искрилась неподдельным весельем, лихо передразнивала маму, пикировалась с Севой.
Можно было подумать, что нет человека веселее и беззаботнее Рены...
Глава 12. Валерик
— Ты спишь? — спросила Надежда.
Валерик притворился, что не слышит, крепко спит. Даже начал всхрапывать, будто бы спит без задних ног. Однако обмануть Надежду ему не удалось.
— А ну, хватит, — сказала она. — Хватит паясничать!
Валерик глубоко вздохнул, как бы просыпаясь.
— Давай, давай! — сказала Надежда. — Перестань лукавить!
Где-то в конце коридора, должно быть у Севы, пробило шесть раз. Еще самый сон, шесть утра...
Но Надежде не спалось, и она знала, Валерик тоже не спит.
Вчера примерно в этот самый час она проснулась: он сопел, время от времени всхлипывал.
— Что с тобой? — спросила Надежда.
Он долго молчал, потом ответил:
— Бабушку жаль...
— Ты же знаешь, что с нею все нормально, — сказала Надежда. — Я тут еще одно письмо от нее получила, да ты и сам читал...
— Читал, — согласился Валерик. — Но все равно ей ведь скучно в этом самом инвалидном доме...
Надежда не стала с ним спорить, убеждать его. Кто же не поймет, что скучно старушке в инвалидном доме, вдали от родных? Наверняка, тоска тоской...
В самом начале, как только Валерик поселился у Надежды, он сразу же рассказал ей обо всем. Рассказывал Валерик сравнительно спокойно, как все было. Как они жили все вместе, он, мама, бабушка. И про Славку тоже не позабыл рассказать, даже про его маму и папу.
И само собой, про хиляка, про то, как вошел хиляк в их дом, в их жизнь, быстро, умело переделав все так, как хотелось ему.
— Я никогда не видела твою бабушку, — сказала Надежда. — Но мне ее, честное слово, жалко.
— Как думаете, тетя Надя, маме ее тоже жалко? — помедлив, спросил Валерик.
— Думаю, тоже, только, наверно, она боится высказывать свою жалость...
— Из-за хиляка? — перебил Валерик. — Да? Из-за него?
— Наверно, — сказала Надежда.
Валерик снова замолчал надолго, потом сказал:
— Я домой ни за что не хочу возвращаться, только если вам, тетя Надя, трудно со мной, я лучше где-нибудь как-нибудь устроюсь, хотя бы на вокзале ночевать буду, а домой не поеду!
— Кто тебя домой гонит? — спросила Надежда.
Он жил у нее уже почти две недели. Поначалу Надежда порывалась было отправить его обратно, но постепенно незаметно для себя привязалась к нему. И уже трудно было даже представить себе, как же это она останется без него.
— Но ты должен поступить в школу, закончить десятилетку, — наставительно произнесла Надежда. — Иначе нельзя, понял?
— Понял, — ответил Валерик.
Ему и хотелось, и не хотелось учиться. Скорее все-таки хотелось. Надежда была, в общем-то, права: это, разумеется, не дело, в его годы болтаться и не учиться. Как же так можно? Нет, на этот раз она определенно права.
Он не мог заставить себя относиться к Надежде как к старшей. Впрочем, когда-то он точно так же, почти как к ровне относился к маме. И Надежда тоже представлялась ему чуть ли не его ровесницей, он так и сказал ей однажды:
— Мы с вами, тетя Надя, вроде сверстники, честное слово!
Надежда и сердилась, и смеялась:
— Как ты смеешь так говорить? Как-никак я же твоя тетка!
— Тоже мне тетка, — отвечал Валерик.
Поселившись у нее, Валерик заявил почти сразу же:
— Хозяйство, тетя Надя, беру в свои руки...
— Бери, — согласилась Надежда, не выносившая решительно никаких домашних забот.
— Перво-наперво я буду все покупать, — сказал Валерик. — И даже иногда готовить, я умею готовить, вот увидите...
— А кто будет относить белье в прачечную? — спросила Надежда. — Пока ты не учишься, давай ты, ладно?
— Согласен, — сказал Валерик.
— Нет, в самом деле, — сказала Надежда. — Неужели ты умеешь готовить?
— А вы проверьте, тогда поверите!
— Проверю, мне ничего не стоит.
— Я все умею, — сказал Валерик. — И все буду сам делать: полы натирать, капусту на зиму рубить и грибы мариновать...
Как бы там ни было, а он сумел кое-чему научиться у хиляка. Эрна Генриховна и Ирина Петровна только руками разводили, когда видели, как Валерик готовит отбивные: сперва мочит их в молоке, потом поливает яичным желтком, потом обваливает в муке.
— Это надо тебе только представить, — говорила Эрна Генриховна, — у меня отбивные чахлые, как завядший фикус, а у него они дышат, да, просто дышат...
— Пухленькие и аппетитные, просто на удивленье, — вторила ей Ирина Петровна.
Но иной раз случалось, Надежда возвращалась домой после работы — дома обеда нет.
На столе кекс, апельсины, орехи фундук.
— Это ваш обед, тетя Надя, — серьезно, без тени улыбки говорил Валерик. — Древние ацтеки предпочитали на обед только что-нибудь вегетарианское: плоды, травы или молоко кокосового ореха. Это мне Славка рассказывал.
Надежда шумно вздыхала:
— Но мы же не ацтеки...
Он возражал по-прежнему серьезно:
— Мы должны стараться походить на них...
— Почему?
— Потому что они понимали куда лучше нас, как следует жить, чтобы быть здоровыми. Думаете, есть мясо в вашем возрасте так уж полезно?
— Тоже мне нашел старуху, — обижалась Надежда.
Валерик смеялся:
— Тетя Надя, вы не старуха, конечно, но уже тоже не очень, простите, молодая...
— Не старуха, — стояла на своем Надежда. — А ты со мною, как со старой старухой, дряхлой до ужаса...
Все-таки в чем-то она была еще совсем молодой, неискушенной, умела обижаться совершенно искренне, быстро, как спичка вспыхивала, правда, так же быстро и остывала. И после сама же первая смеялась над собой.
— В самом деле, я совсем как девчонка, будто мы с ним ровни...
В конце концов она сдавалась, брала апельсины или начинала жевать ломтик кекса.
— Хорошо, — говорила. — Допустим, мне эта еда полезна до слез, потому что я уже достаточно выросла, но ты-то еще растешь, тебе необходимо, скажем, мясо...
— Обойдусь на этот раз, — отвечал Валерик.
Порой хлебосольная Эрна Генриховна приглашала Валерика:
— Зайди-ка, мальчик, ко мне, у меня сегодня на редкость удачное рагу.
И он на пару с Ильей Александровичем опустошал большое блюдо рагу, залитого соусом, обложенного по краям хорошо прожаренным картофелем.
Илья Александрович подмигивал Валерику:
— Уговор — не стесняться, идет?
— Идет, — отвечал Валерик. — Я и не думаю стесняться.
— В таком случае добавку дать?
Валерик кивал:
— Дать!
С Громовым он сошелся ближе всех. Конечно, Надежда была самая для него близкая, но интереснее всего было с Ильей Александровичем. Если бы Валерика спросили, кем он хотел бы стать в будущем, он не задумываясь бы ответил: