Она выскакивала в коридор на телефонные звонки, может быть, это он звонит, что у них в школе собрание, вечер, какое-то неожиданное чепе.
Обычно он всегда приходил вовремя. А если и случалось, что он являлся поздно, то он предупреждал Надежду, перед тем как уйти, или же звонил по телефону. А на этот раз — полная неопределенность и неизвестность.
«Самое страшное, это когда решительно ничего не знаешь, — думала Надежда. — Москва — большой город, огромный город, с невероятно оживленным движением транспорта. Мало ли что могло случиться?»
Всевозможные картины, одна другой страшнее и чудовищнее, проходили перед ней. И чтобы хотя бы немного отвлечься, чтобы как-то обмануть саму себя, она пошла в ванную, начала стирать. Однако то и дело прерывала стирку, потому что звонил телефон, и она бежала к нему, снимала трубку, потом голос ее угасал, и она снова уходила стирать, пока вновь не раздавался звонок.
И она слышала, как Леля капризным тоном спросила:
— Почему у нас трубка такая мокрая?
Надежда долго развешивала белье на общем балконе, потом поминутно стала выходить на лестничную площадку, выкурила по крайней мере с десяток сигарет.
Когда она закурила одиннадцатую, явился Валерик. Еще сверху, со своего шестого, Надежда увидела, он бежит через две ступеньки на третью, насвистывая и напевая что-то про себя. Неожиданно замолчал, нос к носу встретившись с нею.
— Тетя Надя! Вот не ждал. Почему вы не спите?
Надежда несколько мгновений молча глядела в его простодушно улыбающиеся глаза: каков молодчик, мало того, что заставил ее волноваться черт его знает как, буквально места себе не находила, а он себе улыбается и невинно вопрошает, почему это тетя Надя не ложится спать?
Она не стерпела, схватила Валерика за вихор, легкомысленно торчавший надо лбом, хорошенько дернула несколько раз.
Он изумленно отпрянул от нее, а ей сразу же стало легче. Прежде всего наконец-то она видит его, живого, невредимого. И потом, потом утоленная месть всегда сладко успокаивает сердце.
— Неужели нельзя было хотя бы позвонить, чтобы я не волновалась? — спросила Надежда, когда они вошли в комнату.
— Я звонил, — сказал Валерик. — Честное слово, один раз позвонил из автомата, было занято.
Он не лгал. Она знала, что он не лжет, она уже привыкла ему верить.
Однако как бы наперекор самой себе сказала:
— Можно было бы еще позвонить или две копейки пожалел?
— Слушайте, тетя Надя, — начал Валерик, — невероятно хочу есть.
Надежда встала было со стула, он ринулся к ней, почти насильно усадил обратно.
— Нет, я все сам, к тому же я лучше вас знаю, что у нас есть.
Открыл дверцу холодильника, вынул яйца, кусок колбасы, масло.
— Сейчас соображу яичницу из четырех яиц.
— Давай из пяти, — сказала Надежда. — На мою долю останется одно яйцо.
Он засмеялся:
— Пусть будет из шести, вам и мне по три.
Потом они сидели за столом, дружно уплетали яичницу, на редкость вкусно приготовленную Валериком. Надежда как-то призналась, что такую яичницу, какую готовит Валерик, ей не приходилось есть. Это было пухлое, в то же время нежное, словно бы воздушное чудо кулинарного искусства, необыкновенного золотистого цвета, распространявшее упоительный аромат.
«Может быть, в этом и заключено счастье — думала Надежда, время от времени поглядывая на Валерика. — Это счастье, когда рядом тот, кого любишь, и знаешь, что можешь сделать для него хорошее, обрадовать его, даже осчастливить. Я же вижу, что он счастлив, что ему нравится, что я о нем тревожусь».
— Когда мы переедем на новую квартиру, я оборудую холодильник в стене, — сказал Валерик. — Вырежу кусок стены и вставлю туда холодильник, словно шкаф.
«Очень важно, чтобы человек чувствовал себя необходимым и, кроме того, хозяином. В нем сильно развито чувство ответственности, которое присуще далеко не всем взрослым, должно быть, это потому, что он рос без отца...»
— А я так и не знаю, — сказала она, — где это ты так поздно задержался. Может быть, теперь, насытившись наконец, удостоишь меня информацией?
Он кивнул.
— Я только что сам собирался это сделать, но вы, тетя Надя, опередили меня. Я был в машиностроительном техникуме, там у них день открытых дверей, ребята из нашего класса пошли, и я с ними. Вот тогда, по дороге, я позвонил вам, только не дозвонился...
— Это я уже слышала, — сказала Надежда.
— Я там был все время, — продолжал Валерик.
— Тебе понравилось?
Он ответил не сразу.
— Нет, не очень. Сначала педагоги выступали, потом мы говорили со студентами.
— И что же?
— Не по мне это.
— Почему?
— Сам не знаю. Только, по-моему, мне там будет очень непросто.
— А остальные ребята из вашего класса, они как решили? Пойдут туда?
— Пожалуй, один только Коля. Ну ему и карты в руки, у него и отец и брат машиностроители, что не поймет, все всегда ему разъяснят, помогут...
Может быть, против воли Валерика, или это просто показалось Надежде, в его голосе послышались завистливые нотки.
А почему бы ему и не завидовать Коле? Надежде как-то довелось видеть этого мальчика, он показался ей балованным, чересчур самоуверенным. И немудрено: вырос в благополучной интеллигентной, очень дружной семье, а семья — это все-таки самое главное в формировании характера ребенка.
— Разве я тебе не помогу, не разъясню? — спросила Надежда.
— Само собой, тетя Надя, я знаю, но все-таки...
Валерик замолчал, опустил голову.
— Что все-таки? — неподкупно спросила Надежда.
— Вот мы кончаем восьмой класс, — сказал Валерик, — надо выбирать, что делать дальше. Закончить ли десятый, или пойти в техникум, или в ПТУ, или еще что-то...
— Что именно?
— Я решил сегодня, когда шел домой.
— Что же ты решил?
— Пойду в ПТУ. Меня как-то Илья Александрович взял с собой на завод, там пэтэушников в рабочие посвящали...
Надежда невольно улыбнулась:
— И тебе это зрелище понравилось?
— Да, очень, — просто ответил Валерик. — Я представил себя на месте этих ребят, и мне тоже захотелось сперва учиться в ПТУ, потом поступить на завод, и чтобы на меня тоже надели красную ленту через плечо, и чтобы меня фотографировали, и музыка чтобы играла...
Валерик внезапно оборвал себя, взглянув в смеющиеся глаза Надежды.
— Тетя Надя, почему вам смешно?
Надежда не ответила ему.
«А он еще совсем ребенок, — подумала она. — Только ребенок мог бы сказать вот так, не стесняясь, открытым текстом...»
Она смотрела на мальчика, сидевшего напротив за столом, на его оживленное лицо с высокими скулами и добрым, большим ртом, на его крепкие мальчишеские ладони. Ее радовало, что он откровенен с нею, откровенен и как будто бы искренен, а это уже немало. Ведь далеко не все сыновья искренни и откровенны с родителями.
Ей хотелось приласкать его, прижать к себе эту вихрастую, свободно посаженную на неширокие плечи голову, сказать ему какие-то добрые, нежные слова, но она не привыкла открыто выражать свои чувства. Еще Артем некогда говорил, что она сухарь, именно тогда, когда она сгорала от любви к нему.
— Я тебе рубашку купила, — сказала Надежда. — Не знаю, понравится ли...
Встала со стула, взяла с тахты рубашку, показала ему.
— Нравится?
— Еще бы! Только, тетя Надя, я хочу померить, вдруг не мой размер?
— Размер твой, — сказала Надежда. — Но все равно, давай померь.
Он быстро надел рубашку. Она сидела на нем как влитая.
— Тютелька в тютельку угадали, тетя Надя, — сказал он.
— Ты еще сомневался, твой ли размер, — сказала Надежда. — Неужели ты думаешь, что я не знаю?
Глава 16. Эрна Генриховна
— Эрна Генриховна, миленькая, умоляю, одолжите двадцать пять рублей, — сбивчиво затараторила Леля. — Только маме не говорите, мне очень, очень нужно!
Она догнала Эрну Генриховну возле подъезда, когда та возвращалась домой из больницы.
Стояла, схватив ее за рукав, розовая, хорошенькая, глаза горят, губы полуоткрыты — хоть картину пиши с нее!
— Зачем тебе двадцать пять рублей? — спросила Эрна Генриховна, поймав себя на том, что невольно любуется Лелей, до чего все-таки хороша! — Новую тряпочку захотелось?
Леля не дослушала ее.
— Очень нужно, уж поверьте, Эрна Генриховна!
— А зачем? — не отставала Эрна Генриховна.
Леля поняла, что Эрна Генриховна не успокоится, пока не узнает правды.
— Говорят, в Марьинском мосторге не то французские духи выбросили, не то бельгийские сумочки...
— А чего тебе больше хочется — духи или сумочку?
Леля помедлила, мысленно выбирая.
— И то и другое, — призналась чистосердечно. — Если бы вы знали, до чего хочется!
— Знаю, — сказала Эрна Генриховна. — Сотни хватит на все про все?
Леля взвизгнула от радости:
— Спрашиваете!
Потом мгновенно стала серьезной.
— Только я буду отдавать по частям, не сразу. Ладно?
— Как хочешь.
— И не раньше чем через два месяца.
— Я на все согласна, — сказала Эрна Генриховна. Пользуйся моей добротой...
Обернулась, поглядела вслед Леле. Бежит, крепко зажав в ладони заветную сотню. Должно быть, помчалась в этот самый Марьинский мосторг, где будет сражаться с другими модницами не то за французские духи, не то за бельгийскую сумочку.
И будет вся лучиться радостью, если сумеет урвать хотя бы одно из мосторговских сокровищ.
Как мало, в сущности, нужно человеку для счастья. Флакон духов? Или колготки? Или нарядная косынка? Или еще что-нибудь в этом роде?..
«Илюша сказал бы: чего это ты, старуха, чем свои мысли занимаешь», — подумала Эрна Генриховна и стала решительно подниматься по лестнице — лифт привычно бездействовал.
Она открыла дверь, обвела взглядом комнату. Все кругом блестит, все чисто, надраено от пола до потолка. Ломкая белоснежная скатерть на столе, цветы в вазе, сервант и стулья протерты особым, принесенным Илюшей составом. Паркет сиял, хоть глядись в него. Илюша говорил: «Мне бы матросом быть, никто бы меня не перещеголял!»