— Ах вот что у вас произошло! Жаль, я не слыхала.
— А что бы вы сделали? Оставьте! Вы бапля, и этим все сказано.
— Не сердитесь, — попросила она с кротким выражением.
— А вы не забыли еще детишек в чайной, на пристани? Помните?
— А что хорошего? Скажите, что? Один пряник на двоих? Да я бы…
— Разве в прянике дело?
— Да разве только я одна такая? Все!
— Но они-то, они, потребители ваши! Им что, обязанности надо, как оспу, прививать? О своем долге они понятие имеют?
— При чем здесь долг? Все-то вы усложняете! Пусть поедут, отдохнут.
— Да от чего, простите? Где они устали?
— Ну, как же! А учебный год?
— О, титанический труд! — рассмеялся Степан Ильич, покачивая головой. — Вот сами мы развращаем их, сами! Причем с малых лет. «Только учись хорошо…» И за это им все: и клубы, и стадионы, и лагеря.
— Так, а они? — возражала Наталья Сергеевна. — Вот кончат институт, станут работать.
— А пока? Почему не поехать в стройотряд? Да мало ли у нас работы! Не хватает проводников, почтальонов, нянь в больницах. Что за аристократическая брезгливость? Откуда? Это тоже труд, работа.
— Ну уж вы скажете! — усмехнулась Наталья Сергеевна.
— А что в этом такого? Ничего страшного. Почему вы можете работать в каком-то там киоске, а она…
— Нет, нет, перестаньте! — твердо заявила Наталья Сергеевна. — Я этого не допущу.
— И зря. Главное — заработать самому, своими руками. А уж там пускай тратят как хотят: туфли, брюки ли, магнитофон. Ведь в сто раз приятней тратить собственные, заработанные, так сказать, своим горбом. Разве не так? Так не лишайте же их этого удовольствия!
Задумавшись, Наталья Сергеевна наклонила голову.
— Ка-акой вы! Ух, вы и… — она поискала слово, — строгий! А мне, например, самой хочется делать им… ну, приятное. Да, да, не смейтесь, не качайте головой! Некоторые, например, отказываются возиться с внуками. Вот не хотят, и все! А мне — наоборот. Я — с удовольствием. Так и сейчас: вы их ругаете, а мне самой хочется проводить их на юг. Понимаете: самой! Ну что им преть в городе?
— Насколько я знаю, больших капиталов у вас как будто нет! Или имеются?
— Не иронизируйте. — Она подавила вздох. — Она моя дочь, а я ей мать — вот весь мой капитал. Как я могу жить, если знаю, что ей трудно? Я хочу умереть с сознанием: сделала все, что в моих силах. Ей потом не в чем будет упрекнуть меня.
— Упрекнет, будьте спокойны!
— Это ее дело, — устало произнесла Наталья Сергеевна. — А я исполнила свой долг. И если бы жив был ваш Борис, вы делали бы то же самое. Ну, не вы, так ваша жена. Что она — не мать? И я тоже хочу счастья своей дочери. Вы представляете, если у них с Никитой… ну, что-нибудь произойдет? Что тогда? Нет, нет, извините, но я слишком хорошо знаю, как тяжело приходится одинокой женщине.
Сердясь, Степан Ильич ссадил ребенка с колен.
— Нельзя! Вы совсем не думаете, что с ними будет после вас. Что они будут делать? Воровать, как Покатилов? Или как тот, на пристани: «Папашки-мамашки»? Вас же потом и будут упрекать: «Плохо воспитала!»
— Как умею.
— Это не воспитание. Вы путаете воспитание с кормлением.
— Опять вы волнуетесь!
— Как же не волноваться! Да мой Борис ни за что не позволил бы себе забрать у меня последнее. Ни за что! Я в этом уверен!
— Так, а мои? Что-то они уже наскребли. Что-то еще… достанут. Вот и…
— Ох, Наталья Сергеевна, Наталья Сергеевна, — зловеще покачал он головой. — Не хотел я говорить, но уж скажу. Сильно, очень сильно я подозреваю, что Владислав Семеныч не увидит и этой свой книги! Вот позвонит он опять — так ему и скажите.
Побледнев, она надменно вскинула подбородок.
— Интересно, о своем Борисе вы были такого же мнения?
Он холодно поднялся, одернул пиджак.
— Бориса прошу не трогать. Пр-рошу!
— Ну конечно! — вспыхнула она; такой он еще ее не видел. — Это же ваш сын! А все чужие — воры, жулики, тунеядцы. Паразиты!
— Да, паразиты! Да, жулики! — Он даже притопнул. — И тунеядцы… Спросите своего профессора, если вам противно меня слушать.
— Замолчите! Ради бога, замолчите!
— Не замолчу!
Не выдержав, она сломилась, зарыдала.
— Вы несносный человек! Несносный! Я вас ненавижу! — Топнула ногой. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу!
Он выпрямился и сжал кулаки, думая, что этим сдерживает себя.
— Пр-рекрасно! Давно бы так! Давно бы!.. — и, выдвинув подбородок, пошел к двери с такой решимостью, точно собрался пробиваться силой. — Пр-ровожать не нужно!
Утром Степан Ильич, не вставая с постели, попросил свояченицу подать свежие газеты, на вопрос о самочувствии сердито ответил, что ничего страшного нет, и, раздражаясь, отказался как от предложения вызвать врача, так и от своего обычного утреннего кофе. Он чувствовал себя слабым, разбитым, слева в груди ощущался неприятный ком. Морщась, Степан Ильич старался улечься так, чтобы этот противный комок не беспокоил.
Разворачивая газеты, он пробегал их глазами и швырял на пол. Громкий шелест бумажных листов раздавался по всей квартире.
Клавдия Михайловна поскреблась к нему в дверь.
— Я сплю! — крикнул он.
— Вас к телефону.
Он изумился:
— Кто спрашивает?
— Какая-то женщина… — В голосе свояченицы был испуг.
Сдирая с лица очки, он кое-как оделся и наступил на ворох сваленных газет.
— Вечно вы… — ворчливо проговорил он, обходя ошеломленную старуху. Схватил трубку, рявкнул по-служебному: — Я слушаю!
В первое мгновение, узнав знакомый тихий голос, Степан Ильич стрельнул взглядом в свояченицу и быстро повернулся к ней спиной.
— Позвольте… — лепетал он, — как вы узнали мой номер?
Несколько раз оглянулся, проверяя, продолжает ли стоять Клавдия Михайловна.
— Какая разница? — слабым голосом издалека говорила Наталья Сергеевна. — Подумаешь, трудно узнать номер телефона!
— Да, в общем-то… Да.
— Я не спала всю ночь.
— Да, знаете ли… Да. Дико получилось. Мне нужно извиниться. Это моя вина. Вы уж… того… не держите зла.
— Ах, я совсем не об этом! У вас не сохранилось фотографии вашего Бориса? Бедный мальчик! Особенно эти дрова, этот велосипед… Почему вы молчите?
За Клавдией Михайловной со скрипом затворилась кухонная дверь. Все же, разговаривая, он прикрывал трубку ладонью.
— Мы сегодня увидимся?
— Наверное, нет. Нет, не удастся.
— Но почему? Что-нибудь случилось?
— Н-ну… вы же понимаете!
— А, ваши ребятки! Но тогда я повторю все, что сказал вам вчера. Вы понимаете? Ну, предложение, предложение! И жду ответа… Слышите, жду! Ответьте мне сразу, откровенно.
— Ну зачем вы так? — жалобно протянула она.
— А что мне делать? Предложите сами. Может, выкупить вас у ваших ребяток? Как крепостную! Или, может, украсть? Умыкнуть? Под покровом, так сказать, ночной темноты. Прекрасно, давайте я договорюсь с Василием, у него теперь своя машина.
— Перестаньте! — взмолилась она. — Ради бога, перестаньте!
Кажется, он действительно переборщил.
— Ладно, извините. А вообще вам, знаете ли, пора уже привыкнуть, что у меня… это самое… Ну, иногда срывается.
— Как вы себя чувствуете? — перебила она.
— Да как? Никак. Лежу вот. С утра что-то немного не того…
— Сердце, да? — всполошилась она. — Я так и знала! Ах, как нехорошо! Ну вот какой же вы — ведь вам нельзя волноваться, никак нельзя! Ах, бедный вы, бедный! Но ничего, мы вам погибнуть не дадим. Нет, нет, не позволим! Немедленно ложитесь. Слышите — немедленно! Врача не вызывали? Лекарство у вас есть? А что вы ели? А обед?
Опрокинутый лавиной заботливых вопросов, очень тронутый, почти счастливый, он закончил разговор с ней совершенно выздоровевшим, бодрым. «Как все-таки нам мало нужно! Словечко, два, и все».
Ложиться больше он не стал, а, напевая тихонечко под нос, подобрал с пола газеты и принялся читать их заново. Клавдия Михайловна, видимо слышавшая весь разговор по телефону, вдруг спросила, что приготовить ему на обед; он, удивившись, великодушно предоставил ей решать это самой.
— Какая разница? — сказал он. — Что-нибудь… да все равно!
К еде в их доме отношение было такое: лишь бы не быть голодным.
После газет Степан Ильич осторожно попытал — побаливает ли в груди? — затем побрился и, придирчиво рассматривая в зеркале свое лицо, вдруг показал себе язык. Видела бы Клавдия Михайловна! Его непроизвольно дернуло оглянуться, словно свояченица могла за ним подсматривать, но она в эти минуты самозабвенно орудовала на кухне. Чем это она собралась его сегодня удивить?
Время до обеда Степан Ильич решил убить разбором любопытной шахматной партии, помещенной во всех сегодняшних газетах.
Он уже расставлял фигуры, когда в квартиру осторожно позвонили. Это было удивительно — обычно к ним звонили крайне редко. Разве только почтальон с пенсией? Но еще как будто рановато… Степан Ильич различил грузные шаги свояченицы. Но вот брякнул замок, он с недоумением прислушался и вдруг, толкнув доску с фигурами, кинулся в коридор.
Нет, это невероятно! На лестничной площадке, не решаясь переступить порог, стояла Наталья Сергеевна.
— А мы к вам в гости! Можно?
За ее руку держался маленький Алеша, сразу же узнавший Степана Ильича. Затем показались Машенька и Никита.
— Налицо весь гарнизон! — пробормотал Никита, стараясь скрыть неловкость.
Бедная Клавдия Михайловна потерянно стояла у распахнутых дверей, точно привратница.
— О, вот уж! — засуетился Степан Ильич. — Клавдия Михайловна, вы бы… Да проходите, ради бога! Проходите! Что вы там стоите?
Гости у них в доме не бывали, ни встретить, ни принять обычая не было. А тут такое сразу! Степан Ильич сбивался с ног, не зная, что сказать, что предложить. Скользнув впереди всех в свою комнату, он чуть не наступил на рассыпанные по полу шахматные фигуры. Хорошо еще, что хоть немножко прибрано!
— Но как вы нашли, где я живу? — изумился он, перестав подбирать фигуры.