Наталья Сергеевна с улыбкой показала на зятя:
— Это вот он!
Никита, осваиваясь понемногу в незнакомой обстановке, пожал плечами:
— Подумаешь, проблема! Взял телефонный справочник, нашел фамилию — там адрес.
— А я бы ни за что не догадалась! — призналась Машенька. — Вы ищете коня? Он вон, под креслом. Постойте, я сейчас достану.
Сунув руки в карманы тесных джинсов, Никита близоруко разглядывал полку с книгами.
— О, вот эта ничего! — оценил он, щелкнув по корешку.
«Будет просить… Отказать? Ведь не вернет!» Но Степан Ильич чувствовал, что отказать он не в состоянии.
— Может, в шахматы? — предложил Степан Ильич. — Одну партию, а? Я слышал, вы играете.
— Ну, что значит играю? — солидно возразил молодой человек, без всякого интереса глянув на доску с фигурами. — Так, двигаю чуть-чуть.
— Мужчины, мужчины! — решительно вмешалась Наталья Сергеевна. — Какие шахматы? Машенька, ты-то чего смотришь? Никаких шахмат! Сейчас будем чай пить. Степан Ильич, где у вас кухня?
Она оглянулась на дверь и понизила голос:
— Это ваша свояченица, да? Я ее как следует и не разглядела. Ничего, если я появлюсь на кухне?
— Вот еще… Конечно! Только зачем вам на кухню?
— Мы принесли с собой лимон. Мне его надо обварить. Ну и… вообще.
— Давайте, давайте его сюда, я все сделаю сам.
— Нет, нет, это не мужское дело! К тому же вы больной. Мы приехали ухаживать за вами. В следующий раз пожарю вам мясо. Это очень просто. Я умею.
Она ушла из комнаты, оставив его с молодыми. Машенька, присев на корточки, рылась в кипе старых журналов, сваленных как попало на нижней полке. Никита, сосредоточенно посапывая, переставлял фигуры на доске.
— Решаете задачу? — спросил Степан Ильич, страдая от неумения занять гостей.
— А? — вскинулся Никита. — Да, что-то в этом роде. Этюд. — Он еще посоображал немного и смешал фигуры. — Шахматы требуют серьезного занятия. И надо начинать как можно раньше, с детских лет.
— Ну, вам до старости еще далековато! — улыбнулся Степан Ильич.
Неуловимым движением лица Никита дал понять, что подполковник глубоко заблуждается.
— В шахматах я опоздал, — жестко, как приговор, произнес он. — Обратите внимание, что сейчас даже для армии людей готовят с детства. Я имею в виду суворовские училища. И это правильно.
«Гм… Он судит здраво», — подумал Степан Ильич, как бы заново присматриваясь к молодому человеку. Его уже не раздражала обтянутая фигура Никиты. Примелькался, что ли? «Черт, ну почему ему не поехать в лагерь? Как было бы хорошо! Я бы ему кое-что посоветовал, научил. В армии ведь на первых порах того, не очень-то… Но, может быть, я в нем все-таки чего-то не понимаю? Ну, не поедет — так уж сложилось. Да и лагерь не война». Словом, сегодня Степану Ильичу очень хотелось верить, что в случае чего не подведет и такой, как Никита.
А Никита, небрежно трогая дужку очков, продолжал:
— На что я сейчас могу рассчитывать как шахматист? Ну, кандидат в мастера. Ну, мастер! А выше — фиг! А ведь еще надо заняться языками. Серьезные шахматы связаны с постоянными разъездами, это автоматически требует знания языков. И не одного!
— Что, неужели и для языков уже поздно?
— А вы думали! Языки лучше всего усваиваются в раннем детстве. Это доказано.
Разговор с двадцатилетним парнем и забавлял Степана Ильича, и заставлял задумываться. «Какие они… рациональные! Все же в чем-то они как будто опытнее нас. Ну что вот я? Забота была одна — работать. На море впервые попал уже после войны. Там же в шахматы научился… Даже и не вспомнить, что за интересы были. Все как-то так… Но зато у этих! Что, вот это и есть акселерация?» Вслух он сказал, что не обязательно быть гроссмейстером. В шахматы можно играть и для себя, для удовольствия.
— Ти-ипичный онанизм для мозгов! — категорически отверг Никита.
Сконфузившись, Степан Ильич оглянулся на Машеньку, но она будто не слышала. «Гм… ну, ну!»
— Но пусть хоть языки! — сказал он. — Мы вот в Германии стояли. У нас многие за месяц, за полтора… вполне прилично…
— Да, в общем-то можно, — согласился Никита, — Только зачем? Я, например, уверен, что русский язык скоро станет мировым языком. Да, да, не улыбайтесь. Дело в том, что мы, русские, ленивы. А между тем интерес всего мира к нам растет. Колоссально растет! Разве вы не замечаете? Так как же бедным иностранцам общаться с нами? Учить нас языкам? Безнадега! Гораздо проще им самим выучить русский. И они выучат. Выучат, будьте спокойны!
Последние слова он проговорил, когда в дверях появилась Клавдия Михайловна. Она вошла мрачнее тучи, глаза нелюдимо смотрели в пол.
— Вы что, чаю хотите? А давеча я предлагала — отказались.
«Ну, начинается!»
— Клавдия Михайловна, — как можно сердечнее воскликнул он и даже приобнял ее, — ну, а сейчас мне захотелось! Да вы не беспокойтесь, полежите. Мы тут сами.
Вприскочку влетел Алешка. Мордашка его разрумянилась, глаза блестели. Клавдия Михайловна обошла его и удалилась. Ребенок, сразу притихнув, долго смотрел ей вслед.
— Что, расшумелся наш мужчина? — спросила Наталья Сергеевна, появляясь с чашками в руках. — У нас ему тесно, повернуться негде. А здесь он обрадовался.
— Да пусть бегает на здоровье! — поспешил успокоить ее Степан Ильич. — Кому он мешает?
— Хватит бегать, — сказала Наталья Сергеевна. — Сейчас будем чай пить. Машенька, пойди помой Алеше руки. Никита, помоги мне, убери газеты… А вы сидите, сидите! — напустилась она на Степана Ильича. — Раз умудрились заболеть, так уж теперь сидите.
В разгар чаепития Клавдия Михайловна снова появилась на пороге комнаты и, все так же глядя в пол, объявила:
— Он там ваш кефир разбил.
— Ну-ну-ну! — вскричал Степан Ильич и стал ее выпроваживать. — Подумаешь, разбил. Делов-то!
Свесив ножки, Алеша сидел в кресле Степана Ильича. Едва вошла Клавдия Михайловна, он спрятал лицо за кружку с чаем.
— Как же вы без кефира? — спросила Наталья Сергеевна. — Вот гости, а? Заявились, нашумели, да еще и…
— Перестаньте! — потребовал Степан Ильич. — Что за глупости! Я очень рад. Очень! И Клавдия Михайловна… — он запнулся, но тут же уверенно продолжил: — Да, и она тоже рада. Тоже! Просто у нее… ну, такой характер.
Но если Никита с Машенькой могли вообще не обратить внимания на какую-то старуху, открывшую им дверь, то от Натальи Сергеевны скрыть настроение свояченицы не удалось.
— Вы извинитесь перед Клавдией Михайловной, хорошо? — тихонько попросила она Степана Ильича, когда пришло время прощаться. — О, я знаю, женщины не любят чужих на кухне! А она у вас больной человек, ее надо пожалеть. Бедная: столько вынести! Ну, поправляйтесь, всего вам хорошего. Право, нам неловко: ворвались, все перевернули, перебили…
Заперев за ними дверь, Степан Ильич постоял, послушал, как они шумят, спускаясь по лестнице. Отчетливо доносился топот Алешки. Потом все стихло. Стало жаль, что они побыли и ушли. День снова показался пустым, нудным. Отправляясь к себе, Степан Ильич покосился на запертую дверь в комнату свояченицы и озабоченно потер лоб. Кажется, Клавдия Михайловна собиралась сегодня соорудить небывалый обед. Все кувырком!
Назавтра он решил, что не стоит заставлять Наталью Сергеевну беспокоиться о нем, лучше всего поехать самому. А что? Молодые пусть собираются, они же возьмут Алешку и отправятся в рощу. День, кстати, весьма хорош.
Все утро он был предупредителен с Клавдией Михайловной, сам вызвался сходить в булочную, обедать сели вместе. Обед, задуманный еще вчера, удался как нельзя лучше, он с аппетитом ел, нахваливал и добился своего: Клавдия Михайловна постепенно оттаяла после вчерашнего.
— Компоту много, — сообщила она. — Дать вам еще?
— О, разумеется! Отличнейший компот!
На самом же деле компот оказался соленым: Клавдия Михайловна перепутала соль с сахаром. Степан Ильич незаметно отставил недопитый стакан в сторону, а чтобы свояченица ничего не заподозрила, стал рассказывать, как года три назад Василий Павлович Барашков, которого Клавдия Михайловна отчего-то недолюбливала, выступал перед курсантами здешнего танкового училища. «Строй раньше, товарищи курсанты, — начал свою речь Барашков, — был шибко угнетенный…»
Досказать ему помешал звонок у входной двери. Степан Ильич и Клавдия Михайловна переглянулись.
— Я открою, — сказал он.
«А вдруг?» — подумалось, покуда шел к двери.
В тайной надежде он нетерпеливо повозился с замком, распахнул дверь и не удержался от восклицания: на площадке стоял Никита. Вот уже кого не ожидал!
— А я, знаете ли, шел мимо и — вот… — Никита поеживался от смущения, без нужды поправляя очки. — Тем более что вчера мы выглядели… ну, скажем, на троечку. Да и бапля выражает беспокойство: что вы, как вы?
Растерянный Степан Ильич благодарил и лихорадочно соображал, как примет неожиданного гостя Клавдия Михайловна, если пригласить его к столу. Нет, решил он, выйдет только хуже, и мимо кухни, где раздосадованная Клавдия Михайловна осталась за столом одна, провел Никиту в свою комнату.
— Сколько у вас газет! — Никита осмотрелся, будто попал в комнату впервые. — Все свежие? Это у вас запой. Мне кажется, достаточно читать какую-нибудь одну.
— Да, в общем-то… — Степан Ильич топтался, не догадываясь сесть и предложить садиться. Очень удивлял его этот визит — гораздо больше, чем вчерашний. Главное же — стеснял до беспомощности. «Зачем он пришел? Действительно проведать?» Степан Ильич ожидал, что молодой человек выговорит положенное в таких случаях и простится. Однако Никита и не показывал намерения уходить.
Как же его занимать, о чем с ним говорить?
Выручил его сам Никита, предложив сыграть в шахматы. Степан Ильич обрадовался:
— О, с удовольствием!
Услышав тарахтение фигур в коробке, Клавдия Михайловна с тяжким вздохом затворила дверь на кухне и принялась складывать в раковину грязную посуду.
Низенький журнальный столик был узок для шахматной доски. Никита поместился в кресле и выставил обтянутые джинсами колени. Всякий раз перед тем как сделать ход, он глубокомысленно мычал: «Угу…» — и тычком пальца в переносицу поправлял очки. По целому ряду признаков Степан Ильич определил, что Никита в шахматах далеко не новичок. Тем приятней ему было вынудить соперника к невыгодным разменам, в результате чего у Никиты образовалась изолированная пешка, защищать которую было чрезвычайно трудно. Степан Ильич принялся организовывать нарастающее давление. Выигрыш пешки давал ему ощутимый перевес, довести его до победного конца было, как говорилось у них в «клубе», делом техники. Он уже считался игроком, знающим цену пешке.