— Интересно знать, с чего вы это взяли?
— С чего! Ваша теща экономит на желудке, чтобы только снарядить вас к морю. Вам это известно?
Никита выпятил губу:
— Да бросьте выдумывать! Она у нас питается прекрасно.
Степан Ильич испытующе посмотрел на молодого человека.
— А вы знаете, что она любит мясо? Жареное! С кровью!
— Еще чего! — отрезал Никита. — Мясо ей вредно.
— Кто это вам сказал?
По губам Никиты скользнула усмешка превосходства.
— Читать все-таки надо, дорогой подполковник. Об этом пишут. И довольно много.
— Это где же? — ехидно осведомился Степан Ильич. — Не в «Театре» ли, случаем?
В ответ на это Никита присел на подоконник и стал с таким вниманием изучать возбужденное лицо подполковника, словно хотел определить, в своем ли он уме.
— Знаете что? — вдруг улыбнулся Никита и поднял палец. — Постойте, не будем много говорить. Давайте теперь я скажу, да и пойду. Я все понял. Вы просто злитесь, что у вас все плохо. Вы хотите, чтобы и у других было так же. Да так это, так — не спорьте! Но только кто виноват? Кто? Жить надо с самого начала так, чтобы потом не кусать локти. Что же вы — не знали, что на войне убивают? Ведь знали же! Ну так вот.
— А-а… при чем здесь война? — опешил Степан Ильич.
— Ну как же! Сына-то у вас где убили? Ну так вот. И вы что, не могли его спасти? Не было у вас возможности… ну, посодействовать… устроить? Да не поверю! Что же вы меня за дурака-то считаете? А вот теперь и злитесь. У всех дети, внуки, а у вас… Я же вижу, не слепой.
— Вон! — тихо, одним дыханием произнес Степан Ильич, поднимаясь. Лицо его было страшным.
— Что? — нахмурился Никита.
— Вон! — крикнул Степан Ильич и, стукнув по столику, свалил на пол доску с фигурами, — Вон! Вон отсюда!
Что было дальше, он плохо помнил.
Упрек развязного, на диво предприимчивого парня ударил Степана Ильича в самое сердце. Он ходил по комнате и, как оглушенный, мотал головой. Потом остановился у окна и прижался лбом к холодному стеклу. «Да, этот прохвост прав — задержи я Бореньку, спаси его, и он остался бы жить. Сейчас я тоже мог бы таскать на руках внучат, ощущать на шее их нежные душистые ручонки. Кому не хочется? Но время, время, черт возьми! Какое время мы все вынесли! Мы и наши бедные прекрасные дети…»
В комнате стало совсем темно, но Степан Ильич не зажигал света. «Интересно, жалел бы Борис, если бы я не пустил его в ополчение? Жалел бы! О, те парни были людьми долга! Борис наверняка возненавидел бы меня за такую заботу о нем. Он уже много понимал тогда и сам решил так поступить. Я знаю, на свою спасенную жизнь он смотрел бы как на существование. Он стыдился бы. Он потерял жизнь, не приняв существования… Но почему я сейчас не умею ничего этого доказать? Если бы кто-нибудь мог заглянуть мне в душу! А без этого… Нет, не хватает слов. Да и нужны ли здесь слова?»
Ему пришел на память сын, каким он его видел и запомнил навсегда с тех давних дней перед войной. Закрыв глаза, Степан Ильич в невыносимой муке потряс головой. Он все еще думал не о себе, теперешнем, а о нем, тогдашнем. «Как я его понимаю! Он просто не мог поступить иначе, мой мальчик…»
Клавдия Михайловна неслышно отворила дверь и увидела его лежавшим головой на подоконнике. Приволакивая больные ноги, она приблизилась и опустила руку на его согнутую спину.
— Ты что это, Степа? Да господи… Ну, чего уж теперь…
Оттого что она, не постучав, вошла и впервые назвала его по имени, на «ты», Степан Ильич, не вставая, с трудным всхлипом повернулся и, протянув руки, ткнулся, как ребенок, лицом в ее теплый бок.
Собираясь на прогулку, Степан Ильич старался ничем не выдать своего намерения позвонить. В кармане старого плаща на вешалке была целая горсть мелочи, и он захватил этот ненужный плащ с собой, чтобы порыться, отыскивая двухкопеечную монету, не на глазах Клавдии Михайловны. После вчерашнего он почему-то стыдился свояченицы. Пусть думает, что на всей этой свалившейся после путешествия истории поставлен крест. А новые звонки — новые волнения… Но самому Степану Ильичу хотелось позвонить еще вчера, он до сих пор стискивал зубы, вспоминая наглого, отбросившего всякую вежливость парня. Неужели Наталья Сергеевна и теперь будет защищать своего зятя?
День уже набирал силу, припекало, на площадке с песком убавилось детворы. Бросив плащ через плечо, Степан Ильич занял телефонную будку.
Голос Натальи Сергеевны показался ему болезненным, слабым — ясное дело, тоже переживала.
— Ну, зачем вы так? Он же пришел к вам… Ах, как вы не поймете! У мальчишки никогда не было отца. И он к вам… Неужели так трудно догадаться?
— Но он же… он же говорил черт знает что! Вы бы только слышали!
— Что он еще понимает? Вы же старше, умнее. Нашли с кем!
Ее мягкий терпеливый упрек внес в душу Степана Ильича разлад. Ведь все началось вчера с просьбы Никиты поговорить с полковником Свидерским. «А может быть, все теперь так поступают? Поддерживает же мать своего ребенка, когда он учится ходить! И полковник Свидерский… Недавно его дочь, студентка, получила квартиру в центре города. Каким, спрашивается, образом, за какие заслуги?»
— Так что они у вас — едут, не едут? — грубовато спросил он.
— Поедут, конечно. Да им и нужно съездить.
— А-а… со справкой этой?
— Что-то там… Он же действительно на учете, у него неважно с легкими. Он кашляет по ночам. Я же с ними живу и слышу…
По каким-то признакам Степан Ильич догадался, что она намеренно сгущает краски, желая хоть немного обелить в его глазах эгоизм молодых. Ясно, она же целиком на их стороне!
— Так мне что теперь, — все тем же тоном спросил он, — извиняться?
— Разве в этом дело? Бедный ваш Борис… Он бы с вами намучился.
— Хватит, — обрезал он, — оставим Бориса! Мне нужно вас увидеть, поговорить. Слышите?
Она стала отказываться, он рассердился:
— Да ну их к черту, ваших ребяток! Вы что, на цепи? На полчаса не сможете вырваться из дома?
— Опять вы волнуетесь, Степан Ильич!
— О, — издевательски хохотнул он, — какая заботливость!
— Ну хорошо, — сдалась она. — Мне, кажется, все равно нужно в магазин.
— Вот видите. Когда вы идете?
— Наверное… н-ну через час.
— Я вас встречу. До свидания.
На улице он взял такси и, пока ехал, часто посматривал на часы. Выйти и ожидать ее лучше всего у писчебумажного магазина. Он так и сделал. Этого места ей не миновать. Вон оттуда покажется и пойдет здесь… Она сказала — через час. Остается еще минут пятнадцать. А вот и скамейка, можно сесть.
Он увидел ее издали и вскочил. Одной рукой она вела ребенка, в другой несла кошелку. Малыш заметил его первым.
— Дя-дя! — закричал он.
«Узнал!»
Ребенок помог ему одолеть первую неловкость.
Опустившись на краешек скамейки, Наталья Сергеевна отодвинула его плащ и с тревогой посмотрела по сторонам.
Он рассмеялся:
— Да перестаньте вы! Раньше так горничные убегали на свидания.
— Вы все шутите…
— Они же уезжают, собираются. Вам не следует мешаться у них под ногами.
— Еще столько нужно сделать!
— Вы-то при чем?
— А собрать их? А погладить? А постирать? А билеты?
— Погладить! Билеты! Сами-то они что — без рук, без ног?
— Не кричите, пожалуйста, — попросила она, опуская голову.
Он перевел дух.
— Я смотрю, вы их только на руках не носите!
Потом взглянул на ее опущенную голову и замолчал.
Она первая нарушила молчание:
— Вы с плащом, да? Разве передали, что будет дождь? Я сегодня не слушала радио.
— Да нет, — смутился он, — это так. Вы лучше вот что… Я же жду! Вы мне так и не ответили на предложение.
Голова ее склонилась еще ниже. Рукой она погладила его старенький офицерский плащ. Молчание затянулось. Маленький Алеша начал с испугом поглядывать на строго спрашивавшего подполковника.
— Я рассказала им… — с усилием призналась Наталья Сергеевна, глядя себе в колени. — Вернее, не им, а Машеньке.
— Рассказали? — не понял он. — О чем?
— Что мы… ну, о вашем предложении.
— Так, так. Ну, и что же они? Вернее, она?
Он ждал. Наталья Сергеевна упорно не поднимала лица.
— Она мне… запретила. Она вообще не хочет… ну, чтобы мы… ну, чтобы вы даже звонили… — Помедлила и с глубоким вздохом сказала: — Вот.
Он откинулся на скамейке, губы его скривились.
— Прекрасно! Так сказать, отказано в благословении на брак!
— Мама! — вдруг закричал малыш, указывая в сторону.
Наталья Сергеевна вздрогнула. Первым ее стремлением было вскочить. Бледная, она смотрела на подходивших дочь и зятя. На лице Никиты, едва он увидел подполковника, появилось снисходительное выражение.
— Мама, — Машенька подчеркнуто не замечала подполковника, — ты же сказала, что идешь в магазин! Хорошо, дай мне сумку. Алешенька, идем со мной, детка.
— Почему ты не поздоровалась со Степаном Ильичом? — спросила Наталья Сергеевна.
— Здравствуйте! — бросила Машенька в сторону и взяла ребенка за руку. — Идем за кефиром, милый. Тебе давно пора пить кефир.
— Оставь его, — несмело попросила Наталья Сергеевна. — Мы сейчас идем.
— Ничего, мы сами сходим. Дай только мне сумку… Да дай же, вот еще!
Во время всей сцены Степан Ильич сидел, испытывая стыд. Видимо, следовало вмешаться, что-то сказать. А с другой стороны, что станешь говорить?
Увидев, что Наталья Сергеевна встает, он попросил:
— Не уходите. Одну минуту.
— Нет, нет… Нет! — Едва не плача, она затрясла головой.
— Хорошо, тогда один вопрос: когда они уедут?
— Через два дня.
— Гм… Ну хорошо, идите. Но я вам позвоню!
— Вы плащ забыли, — напомнила она, и это женское внимание к мелочам снова тронуло его и заставило подумать о том, как она ему необходима.
Глядя ей вслед, в беззащитную спину, он легко представил, с какими минами встретят несчастную Наталью Сергеевну дома молодые. «Нет, надо вырвать ее оттуда!»