— Входите же! — прошептала Наталья Сергеевна отдельно для него.
Дальше все получилось само собой: взяв протянутую ему руку, Степан Ильич медленно-медленно склонился и признательно приник к ней губами, ощутив теплую живую плоть любимой женщины. Он не спешил выпрямиться, и Наталья Сергеевна, поцеловав его в седую, аккуратнейше причесанную голову, ласково проговорила:
— Ух, злючка!
Этим было все исчерпано, забыто — по крайней мере, на сегодня.
Благоухающий одеколоном Барашков стоял рядом и наблюдал, все понимая, во все посвященный.
— Веник-то свой отдай! — пробормотал Степан Ильич.
— И то! А я как вошел, так сразу нюхать стал. — Барашков потянул носом в сторону кухни. — Знакомым чем-то пахнет, а не пойму!
— Сейчас поймете. Немножечко терпения.
— Да уж подождем!
— Только прошу вас — в комнату пока не заходите. У меня еще не все готово. Идемте со мной на кухню… А лучше всего так: вы, Василий Павлович, пошли со мной («Слушаюсь!» — пристукнул каблуками тот), а вас, Степан Ильич, я попрошу сходить за Алешенькой. Я выпроводила его на улицу. Он так мне мешал, так мешал!
Малыша Степан Ильич нашел играющим в песке на детской площадке. Алеша поднял голову, узнал его и радостно вскочил, отряхивая ручонки от песка.
— А мы с бабушкой ждали тебя, ждали и перестали!
Искренний порыв ребенка растрогал подполковника, он опустился перед ним на корточки, привлек к себе, затем взял на руки.
— А мама уехала! — докладывал Алешка домашние новости.
— Я знаю. Знаю, брат…
Старухи на скамейках проводили их одобрительными взглядами.
На лестнице в подъезде им встретился Митасов, выутюженный, затянутый галстуком.
— Уходите? — спросил Степан Ильич. — А я рассчитывал — вы с нами.
Сегодня ему хотелось обнять и обласкать всех вокруг. Нарядный интендант оглянулся наверх и остановил его пальцем.
— У нас новость, — сообщил он. — Наследника арестовали. Вы представляете?
Сначала Степан Ильич не понял, о каком наследнике идет речь. Оказалось, о сыне Покатилова. Парень захотел выпить и не нашел ничего лучше, как обокрасть ларек.
— А ведь к этому шло, — сказал Степан Ильич, пересаживая ребенка с руки на руку, — А что сам?
Митасов взял его за пуговицу и еще раз посмотрел наверх.
— В том-то и дело, что я его не узнаю. Он сегодня впервые заговорил со мной. Представляете? Мы столько лет прожили и не сказали ни словечка. Только ругались. А тут!..
— А что ему надо?
— Я знаю? Просто заговорил. Намолчался. Как вы считаете, он ничего с собой не сделает?
— Не думаю, — сказал Степан Ильич. — Едва ли… Так куда же вы? Вернуться не хотите? Ах, на танцы! Ну, тогда желаю вам успеха. Самого настоящего. Понимаете?
Вяло скривившись, интендант изобразил: дескать, какой уж там успех!
Перед дверью в квартиру Степан Ильич взял ребенка под мышки и поднес его к звонку:
— Звони. Пусть открывают.
Малыш засмеялся и обеими ручонками ударил в дверь. Оказалось, не заперто. Навстречу им из кухни пронеслась захлопотавшаяся Наталья Сергеевна. Что она несла в руках — не разобрать: в коридоре было темновато.
— Еще секундочку… чуть-чуть! — крикнула она и скрылась в комнате.
Остался сильный запах чего-то горячего, печеного.
— Тэ-эк-с! — крякнул подполковник. Если бы не ребенок, он непременно потер бы ладони.
На кухне раздавался голос Барашкова. «С кем это он там?»
— Степан, — позвал Василий Павлович, — ты слышишь? Человек-то, оказывается, под Вязьмой был!
Он представлял другу Покатилова как случайно встреченного сослуживца, фронтовика. Впрочем, это была простительная радость: всей истории углового жильца Василий Павлович не знал. Но сам-то Покатилов!.. И Степан Ильич вырос на пороге кухни.
Воровато оглянувшись, Покатилов затравленно глядел на подполковника мгновение, другое, затем не выдержал и, бросив кастрюльку на огне, сбежал. По дороге он запнулся о приготовленную кем-то сетку, полную бутылок из-под молока.
— Чего это он? — оторопел Барашков, взглядывая то на подполковника с ребенком, то на комочек каши, капнувшей с покатиловской ложки на пол.
С лица Степана Ильича сходила бледность.
— Потом, — поморщился он.
Чуя недоброе, Барашков с подозрением посмотрел на дверь. Его обритая душистая голова возвышалась посреди тесной коммунальной кухоньки.
— Эва! — он ногой потрогал сетку с бутылками. — Это кто же столько накопил?
— Осторожнее! — воскликнула Наталья Сергеевна, влетая в кухню. Сетку с бутылками она быстренько запихнула под плиту.
— Как я догадываюсь, — не удержался подполковник, — это ваш основной и оборотный капитал?
— Степа-ан Ильич! — протянула Наталья Сергеевна. — Хоть бы в такой-то день!
Сегодня ей не хотелось никаких споров, никаких ссор.
— Как они? — поинтересовался он. — Не пишут?
— Рано еще… А знаете, я всю войну боялась писем. И теперь вот — тоже. Они уехали, а у меня сердце не на месте. А тут еще эти телефоны!
Но она прогнала все свои заботы и стала строгой.
— Прошу, — торжественно пригласила она и повела рукой. — У меня все готово.
Мужчины чинно направились в комнату. Наталья Сергеевна, забрав ребенка, шла за ними.
Круглый стол, выдвинутый на середину, стоял без скатерти. На его голой облупленной поверхности гостей ждало скудное угощение суровой военной поры: буханка черного хлеба, кусок сала, лук, печеная картошка, соль в бумажке, алюминиевые кружки и фляга в потертом защитного цвета чехле. Убранство стола дополняли два или три письма — красноармейских треугольничка.
Мужчины остановились. Наталья Сергеевна заметила: у того и другого напряглись спины.
— Ну, мать… — Барашков широко простер к ней руки и заключил ее в объятия.
Растроганный Степан Ильич стоял рядом.
— Ах, мать, мать… — проговорил Барашков, отпуская хозяйку. В его глазах стояли слезы.
Степан Ильич прошел к столу и остановился, взявшись за спинку стула.
— Садитесь, — произнесла Наталья Сергеевна, прижимая к носу платочек.
Расселись. Василий Павлович руками разломил буханку, солдатским ножом раскромсал толстыми ломтями сало. Свинтив пробку, поровну плеснул в три кружки.
— А нашему герою что? — заметил он притихшего ребенка.
— Я ему припасла мороженого, — сказала Наталья Сергеевна.
— Ну? — предложил Барашков и поднял кружку. — Не чокаемся.
Встали, выпили. Наталья Сергеевна поперхнулась, замахала в рот ладошками. Мужчины, промаргиваясь, вгрызлись в луковицы.
— Ты, мать, хлебца, хлебца нюхни, — севшим голосом советовал хозяйке Василий Павлович.
После первого насыщения настала пора расслабиться. Мужчины расстегнули пиджаки. Барашков содрал с шеи и спрятал в карман проклятый галстук.
— Степан, а помнишь Шарлоттенбург? А? Лесового?
— Ну, спросил!.. — Степан Ильич повесил голову.
Барашков пояснил хозяйке:
— Парень такой был, Лесовой. Ох, парень был!
— Я знаю, — отозвалась Наталья Сергеевна.
Ушедший в свои мысли Степан Ильич глядел в пустую кружку.
— И вот мы тут, — вздохнул он, — старые уже, а он…
Барашков, засмеявшись, махнул на него рукой:
— Старые… Ты еще вон с каких пор себя в старики записал! — Он повернулся к Наталье Сергеевне. — Его, понимаешь, девка танцевать зовет — и хорошая девка! — а он: «Отставить!»
Хозяйка посмотрела на задумавшегося подполковника с нежностью:
— Колючий… как ежик!
Василий Павлович, умело разливая по кружкам, вдруг залихватски, всей щекой, подмигнул:
— А что, может, чокнемся да заорем: «Горько!»
— Вас-ська!.. — зашипел Степан Ильич, сделав страшные глаза.
Смущенная Наталья Сергеевна занялась ребенком: подвинула ему блюдечко с мороженым к самой груди, утерла губы.
Подполковник смотрел на Барашкова зверем.
— Ну что я такого сказал? — стал защищаться тот.
— Язык твой… поганый. Так и вырвал бы! Ух!.. — Замахнулся.
Ребенок, весело наблюдая за ними, рассыпался колокольчиком. Расстроенный Барашков сказал Наталье Сергеевне:
— Все! Теперь опять надулся на полгода. Вот человек… ох и человек же! Весь из шильев! — и, растопырив пальцы, изобразил колючки.
Сравнение понравилось хозяйке.
— Ужас! — пожаловалась она. — Вы бы послушали, Василий Павлович, как он недавно на меня накричал.
— Это он может. Чего бы доброго!
— Когда, когда это было? — ворчливо спросил Степан Ильич. — Чего вы выдумываете?
— Встал как аршин проглотил. «Пр-ровожать не надо!» И зашагал: топ, топ, топ!
— Похоже! — захохотал Барашков. — Узнаю. Ох, Степан, железный ты человек, и я тебя за это уважаю, но… — и с сокрушенным видом покачал обритой головой.
— Спелись, — бормотал подполковник. — Навалились двое на одного. Обрадовались!
Маленький Алеша, доедая мороженое, увлеченно возил ложечкой по блюдцу.
— Нет! — отказался он, когда Наталья Сергеевна сунулась помочь ему. — Я сам.
— Это верно: не мешай! — заметил Барашков. — Положительный мужик!
Побалтывая в кружке остатками водки, он сощурил глаз, точно прицелился.
— Опять ты сейчас, Степан, раскипятишься, а я все ж таки скажу. Сойтись вам надо и жить. Вот что. Не молоденькие — ухаживанья разводить. Сколько можно!
— Ей вот говори! — мотнул головою подполковник. — Все от нее зависит.
Схватив кружку, он выпил одним большим солдатским глотком и с заслезившимися глазами понюхал кусок хлеба.
— Степан Ильич, — жалобно проговорила Наталья Сергеевна, — ну зачем вы? Мы же говорили… Вы же знаете.
Барашков, ничего не поняв, требовательно посмотрел на друга. Степан Ильич рассердился:
— Ну, чего вылупился? Я же говорил: она крепостная. Ее надо выкупать. Или красть! Поможешь мне, Василий? Машину дашь? Мы бы с твоими парнями…
— Тихо, тихо, Степан. Чего ты мелешь? Красть! Ты что, абрек какой?
— А ты ее спроси. Вот же она сидит. Спроси! — Весь динамит в душе подполковника был готов взорваться.
— Нет, Степан, пить тебе больше не надо. Хватит.