— Вот балда, — огорчился Мишка. — Это же оживит отчет.
— Но я не видел! А вдруг этого совсем не было?
— Вот зяблик-то еще! Да какое тебе дело — было или не было? Важно, что никто этого не сможет опровергнуть. Пусть ты не видел, другой, третий. Но в то же время каждый прочитает и подумает: ага, а кто-то видел. Что тебе и нужно! У тебя же должен быть наметанный глаз. В нашем деле это много значит. Давай пиши.
Нечитайло ушел. Андрей медленно собрал разбросанные по столу листки отчета. «Зачем это ему? Да и как тут его пристегнешь, врача этого? Нет, видно, газетчик из меня, как из собачьего хвоста сито».
Из секретариата доносились взрывы хохота. Это мешало думать, но Андрей позавидовал беспечно веселившимся людям. Их не волновали какие-то там концовки, зарисовки, для них все было просто и ясно. Вон как раскатываются! Андрей знал, что в секретариате частенько собираются улучившие свободную минуту сотрудники и, слово за слово, начинаются бесконечные воспоминания из прошлой газетной жизни. А у каждого газетчика цепкая профессиональная память сохранила немало смешных и нелепых казусов. Андрей любил слушать эти рассказы, — была в них какая-то романтическая прелесть его нелегкой профессии, чуть ли не древнейшей в мире. Особенно интересно рассказывали Сиротинский, отдыхавший в такие минуты, и выпускающий Порфирьич, высокий сухощавый старик в кожаном картузе, за свою жизнь изъездивший чуть ли не всю страну.
Покусывая кончик ручки, Андрей вот уже несколько раз перечитал злополучный отчет. Дернуло же Нечитайло посоветовать ему эту дурацкую концовку! Хоть караул кричи!
Сердито перебирая исписанные листки, Андрей подумал, что Нечитайло соорудил бы эту концовку в какие-нибудь десять минут. Да и у любого из сотрудников это не заняло бы больше времени. «Эх, была не была. Будь что будет!» Андрей решительно вычеркнул последние два абзаца и принялся писать. Вначале ему показалось, что начал он нескладно. Он зачеркнул первые строки, написал заново и, перечитав, зачеркнул снова. «Седой врач, седой врач, — соображал Андрей. — Какой он? Скорей всего, в очках, с бородкой. Разумеется, с саквояжем. Разыскали его, конечно, родственники какой-то пациентки, которая лечится у него всю жизнь… А что? Подходяще!» Постепенно работа увлекла Андрея, он забыл о недавних сомнениях. Когда кончил писать и прочитал, то, к удивлению своему, обнаружил, что концовка пришлась довольно к месту. «Вот так, видимо, оно и делается», — подумал он и понес отчет на машинку. Окончательную оценку его работе даст Сиротинский.
Ответственный секретарь редакции Сиротинский правил и засылал в запас материалы, когда Андрей принес ему тщательно вычитанный отчет. В секретариате было пусто, накурено и грязно. Табачный дым стлался вокруг обритой головы Сиротинского. Сам секретарь, казалось, не замечал ничего, сжимал большой сильной рукой пылающий лоб и резко, зло черкал на страничках. Перед ним лежала груда сданных сегодня отделами материалов, валялись пластинки клише и обрывки телетайпной ленты. Все это нужно было прочитать, выправить, отослать в набор и заранее подумать о месте каждого материала на газетной полосе будущего номера. Андрей знал, что работа секретаря редакции — каторжная работа. Сиротинский сидел среди всего хаоса в несвежей рубашке с закатанными рукавами, лицо его страдальчески морщилось, и он сердито вычеркивал целые абзацы.
На вошедшего сотрудника секретарь не обращал внимания, — скорее всего, просто не заметил. Андрей терпеливо ждал.
Стремительными, легкими шагами в секретариат вошел Пискун, заместитель редактора, как всегда выбритый, отутюженный — полная противоположность секретарю. Взглянув на царивший повсюду беспорядок, поморщился.
— Где макет первой полосы?
Сиротинский взглянул на него и снова углубился в работу.
— Как видите, еще не готов.
— Так и доложить редактору?
— Так и доложите, — невозмутимо ответил Сиротинский.
Пискун хотел что-то сказать, но, мельком взглянув на Андрея, сдержался и вышел так же стремительно, как и вошел. Андрей знал о неприязни Сиротинского к заместителю редактора.
— Вы ко мне? — секретарь поднял усталое отекшее лицо. — Слушаю вас.
Андрей молча положил перед ним отчет. Секретарь крепко провел ладонью по лицу, встряхнул головой.
— Ах, черт, — проговорил он и машинально пробежал глазами первую страничку. Перо его само собой вычеркнуло какую-то строку. Он перелистнул страничку, потом другую и, не дочитав еще до конца, принялся покачивать обритой головой.
— Эк наворочал, эк накрутил. Ты бы еще голубков нарисовал.
Андрей покраснел.
— Яков Ильич, иначе сухота получается.
— Сухота? А от отчета ничего другого и не требуется. Ладно, садись. Сейчас будем вместе читать.
Он отодвинул в сторону груду бумаг, положил перед собой чистенький, страничка к страничке, отчет и плотоядно обмакнул в чернильницу перо.
— Все эти сравненьица твои вот так, — приговаривал он, безжалостно вычеркивая. — Такую дешевку развел! Пиши просто и ясно. Пиши, что видел и слышал… А это все коврики с голубками. Видал такие?
Андрей вспомнил обнаженную красавицу на коврике в комнате тети Луши и от души рассмеялся:
— Видал.
Он смотрел, с каким упоением Сиротинский кромсает его отчет, и не обижался. Секретарь был настроен ровно и почти доброжелательно: видимо, сказывалась нервная разрядка в минуты недавнего «трепа» — так называл веселые воспоминания в секретариате сам Сиротинский.
Андрей не сомневался, что такая же участь, как и его сравнения, над которыми он мучился сегодня ночью, ждет подсказанную Мишкой концовку. Однако, против всякого ожидания, к концовке Сиротинский даже не притронулся.
— А вот это хорошо, — похвалил он. — Это на месте. Такие вещи надо учиться наблюдать… Ну, у вас все? Возьмите, еще раз перепечатайте и хорошенько вычитайте. Все, идите. А то у меня еще работы по горло.
И Сиротинский словно забыл о нем.
Рассматривая в коридоре густо исчерканные странички отчета, Андрей обескураженно скоблил затылок: «Вот тебе урок. Надо будет запомнить».
Со своей развязностью газетчика Нечитайло моментально осваивался в любой незнакомой компании. И все же Андрей скоро раскаялся, что позвал его к столу. Павел, например, едва Мишка уселся и поискал глазами чистый стакан, умолк, отодвинулся и не произнес больше ни слова. Как всегда тщательно одетый, он с отсутствующим видом покачивался на стуле и, не слушая, что болтает Нечитайло, разглядывал гуляющих. Андрей понял, что его бесцеремонный неряшливый зав никому за столом не понравился.
Проворно подошел официант, в обеих руках принес полдюжины бутылок пива. Пока он расставлял и открывал бутылки, Мишка залез к нему в карман и достал чистый стакан. Андрей успел перехватить из рук Нечитайло бутылку и стал наливать сам. Павлу и Виктору он лишь долил. Мишка нетерпеливо придвинул свой стакан и, дожидаясь, не убирал руки.
— Сейчас не время сенсаций, — продолжал Нечитайло, жадно наблюдая, как пенится, вспухает в стакане и пышно переливается через край неостуженное пиво. — Не та эпоха. Нашему брату сейчас труба. В старое время, например, можно было начать репортаж так: «Труп лежал головою на восток».
— Тогда уж, — не удержался Виктор, с неприязнью наблюдая за газетчиком, — начните лучше так: «Труп обнаженной красивой женщины…»
— И молодой, — добавил Мишка, по-прежнему держась за стакан и не обращая ни малейшего внимания на язвительный тон Виктора. — Или так еще: «Он начинал раздевать ее с ботинок». Чувствуете? Сразу хватает читателя за нос. А то у нас стало классическим начало: «Борясь за…» Скучища! Чувствуешь, как медленно, но верно превращаешься в Пискуна.
— Это точно! — рассмеялся Андрей, отставляя бутылку. — Типичный Пискун. У него любой материал начинается с «Борясь за…».
Мишка нетерпеливо облизнул губы и поднял полный стакан.
— Ну, покончим с пьянством, как сказал критик Шпирт.
Не дожидаясь, он залпом осушил стакан и удовлетворенно смежил заблестевшие глаза.
Поставив стакан, Мишка отодвинулся от столика и полез за папиросами. Вне редакции, не за работой, он был удивительно усидчив.
— Вчера вечером, — сказал он Андрею, — Пискун поднял шум из-за твоего отчета. Потребовал снять концовку. Выпадает, говорит, из стиля.
— Ну и… — насторожился Андрей.
— Чепуха! — Мишка, борясь с икотой, потер горло, поморщился. — Надо же быть круглым дураком.
— Знаток стиля! — возмущенно фыркнул Андрей, вспоминая вылощенного Пискуна. Как-то на днях, встретив Андрея в редакционном коридоре, вечно озабоченный заместитель редактора суховато поинтересовался причиной ничегонеделания. «Думаю вот, Павел Петрович. Одна штука не вытанцовывается», — пожаловался Андрей. «Работать, работать надо, молодой человек! — по-начальственному назидательно и строго проговорил Пискун. — Думать потом будете…»
Павел, барабаня пальцами по столу, поглядывал на часы — Лина опаздывала. Они договорились встретиться сегодня вчетвером и вместе провести воскресный день. Павел сидел за столом отчужденный, словно посторонний, и маленькими глотками прихлебывал из стакана.
Мишка взял бутылку и налил себе сам.
— Я помню, попалась как-то Пискуну строка из стихотворения… Вы должны знать, откуда это, — обратился он к Виктору. — «С Капитолийской высоты…» Да, кажется, так.
— Ну, ну, — небрежно кивнул Виктор. — Тютчев. «Цицерон».
— Так Пискун эту строку выправил по-своему: «С капитализма высоты».
— Действительно! — усмехнулся Виктор.
— Так только ли это! — продолжал Мишка. Забавными рассказами он как бы вносил свою долю в застольную складчину. — Тебе, Андрей, еще не приходилось слышать о его перлах? Ну, это же классика! «Колхозники удовлетворяют свои потребности за счет коров, коз и других животных». Или вот: «Все дороги ведут, как известно, к коммунизму, а поэтому их надо поддерживать в проезжем состоянии». Цитата из передовой.
— Ну, Андрей, — рассмеялся Павел, — я гляжу, и работнички у вас!