— Никак не хочет слушаться? Ну, проходите. Народу уже много.
В квартире стоял слитный праздничный гул. Из коридора через высокую стеклянную дверь Андрей и Виктор видели залитую ярким светом комнату, обилие гостей, долетали уверенная речь и громкий смех, пахло хорошими духами.
Виктор смущенно потер руки:
— Файв-о-клок. А мы-то с тобой как пегашки.
В комнате напротив, полутемной и прохладной, мерцал приготовленный стол. Андрей засмотрелся на торжественное убранство. За таким столом хотелось думать и говорить о красивых и возвышенных вещах. За таким столом человек невольно становится лучше.
Маленький очкастый Виктор все еще потирал руки.
— А мама-то хотела нас котлетами, а?
Андрей не мог оторвать глаз от роскошного стола. «Как он многого добился за это время!..» Павел окончил институт на полтора года раньше, изредка писал друзьям и звал к себе, и они при распределении добились назначения в тот же далекий город.
В коридор выглянул Павел.
— Ну, чего вы застряли? Идемте, идемте, хватит вам прихорашиваться. Идемте, я вас буду знакомить.
Но в это время раздался долгий решительный звонок. Так мог звонить человек, сильно уверенный в себе. По тому, как по всей квартире прокатилось короткое волнение, чуть заметная сумятица, которая затем сменилась выжидательной тишиной, Андрей и Виктор поняли, что это и был тот звонок, которого за прикрытием разговоров, шуток и смеха давно ждали. Хозяева полетели встречать.
Лина пронеслась мимо друзей, стремительная, надушенная, с голыми холеными руками.
— Мальчишки, здравствуйте! — просияла она на ходу очаровательной улыбкой. — Я так рада! Проходите…
Павел распахнул дверь, распахнул так широко, как только можно, и Андрей впервые увидел знаменитого Семашко близко, совсем рядом. Директор рудоуправления стоял с женой, величественной снисходительной дамой.
— Принимаете? — шутливо спросил Семашко, не решаясь переступить порог.
— Пожалуйста, Николай Николаевич!.. Пожалуйста… — наперебой приглашали Лина и Павел.
Чета Семашко вступила в комнату. Начались знакомства, произошло первое движение среди собравшихся, посыпались первые неуверенные шутки. Однако скоро все закрутилось в совершенной простоте и непринужденности — этому способствовал сам Семашко. Даже впоследствии, не раз встречаясь с директором рудоуправления, Андрей не мог забыть то впечатление, которое производил при первом знакомстве этот волевой, умный и обаятельно умелый в обращении с людьми человек.
Вконец захлопотавшийся Павел на ходу бросил друзьям:
— Братцы, хоть вы-то ведите себя по-свойски. Чего скуксились?
— Ничего, ничего, — поспешно откликнулся Андрей. — Ты давай… Ты не обращай внимания.
— Линочка, — позвал Павел жену, которую Семашко не отпускал от себя, — Линочка, я сейчас проверю, все ли готово, и можно начинать.
И снова заметался в полнейшем беспокойстве. Таким ни Андрей, ни Виктор его еще не видели. Хотя Павла сегодня можно было понять.
Наконец в торжественной комнате вспыхнул свет. Засверкал праздничный стол. К нему, как к святыне, благоговейно тронулись гости. Не прекращая разговоров, шуток, смеха, стали рассаживаться. Послышалось хлопанье пробок и звон бокалов, стук вилок и ножей.
Разграбление стола началось как священнодействие. Постепенно гости приобщились и настроились. Табачный дым потянулся к потолку, пропадала скованность, креп многоголосый слитный гул. Стол сделал свое дело. Дальнейшее опустошение его походило на кощунство. Но так оно и должно было быть, если только вечер удался. А вечер явно удался.
Перекрывая шум и гам, раздался тонкий требовательный звон вилки о пустой бокал: Семашко просил тишины. Поднялся взволнованный Павел.
— Тост! Тихо, товарищи, тост.
Павел дождался полной тишины.
— Мне бы хотелось, — неуверенно произнес он, не поднимая головы и глядя в бокал, который нервно сжимал в руке. — Мне бы хотелось… — И, взволнованный, не находил подходящих слов.
Все ждали и смотрели на него. Лина в тревоге положила свою красивую руку на рукав сидевшему рядом Семашко. Директор рудоуправления смотрел на растерявшегося Павла с улыбкой.
Вдруг Павел отчаянно махнул рукой:
— Да чего там говорить! Давайте выпьем — и все! — И, перекрывая разом поднявшийся говор и смех, крикнул: — Выпьем за всех нас, за нашего…
Его не стало слышно. Павел полез чокаться с Семашко.
Снова зазвенела вилка о бокал: поднялся сам Семашко.
— Товарищи, друзья… Я возьму на себя смелость поправить, вернее, дополнить нашего дорогого Павла Васильевича. Давайте выпьем за наших дам… как галантные кавалеры, за нашу прекрасную именинницу, — он ловко и непринужденно поцеловал Лине руку, — выпьем за нашу молодежь, которая почему-то совсем закисла в своем углу.
Среди гама Андрей плохо соображал. Он увидел, что Семашко, чуточку хмельной, но неподдельно веселый, с широкой дружеской улыбкой тянется к ним через галдящий стол чокаться.
— Пьем все, до дна! — крикнул Семашко. — И — танцевать. Хозяин, даешь музыку!
Гости повалили Из-за стола. Поднялось что-то невообразимое. То и дело слышался громкий бесшабашный голос Семашко, в общей толкотне мелькала его мощная фигура а рубашке с расстегнутым воротом, — он танцевал, он от души веселился.
Разговаривая с соседом справа, спокойным, сосредоточению курившим парнем, за весь вечер ни разу не вставшим со своего места, Андрей случайно обратил внимание, что среди общего гвалта, среди всей этой вакханалии только, у этого парня, да разве еще у Виктора, сохранился холодный трезвый взгляд.
Виктор сидел рядом, и Андрей быстро спросил у него:
— Ты чего закис? Скучно?
— Нет, ничего, — ответил Виктор и отхлебнул из бокала.
Сосед справа, закинув ногу на ногу и держа перед собой дымящуюся папиросу, наблюдал, как веселится Семашко, и не очень громко говорил Андрею:
— Хватка, смелость, размах! Иной раз идет на такие вещи, что только диву даешься. Что-то американское в нем… Не случайно при нем впервые вытянули план. Большого полета человек!
К ним подлетела возбужденная Лина.
— Мальчишки, ну чего же вы? Как старики. Пойдемте, пойдемте!
Она силой увела Виктора и усадила его на диван к скучавшей величественной жене Семашко. Потом вернулась и потащила Андрея танцевать.
— Ну, как Семашко? — спросила она, откидывая голову и глядя в лицо Андрея шальными, отчаянно блестевшими глазами.
— Прелесть, — ответил он. — Никогда не подумал бы.
— Правда? — засмеялась она. — Удивительный человек! И что в нем покоряет — простота. Забываешь обо всем.
Они еще долго танцевали и говорили. Постепенно возбуждение Лины проходило, начала сказываться усталость: видимо, она много хлопотала, готовясь к приему гостей. Кое-кто стал собираться уходить. Время было позднее.
Андрей сел на забытый у стенки стул и огляделся. Он вспомнил жалкую комнатку, которую снимал у тети Луши, папку для напечатанных материалов, вспомнил бутылку вина, до сих пор сиротливо стоявшую в тумбочке. М-да… Через опустошенный, разграбленный стол он увидел Виктора. Жена Семашко, и в усталости не терявшая величественности, что-то снисходительно говорила ему. По тому, как Виктор наклонил голову и сжал губы, Андрей понял, что разговор идет неприятный. «Как бы он чего не ляпнул ей!» Однако подойти и вмешаться-в разговор было бы неловко.
— Я умираю, мама! — позвал жену Семашко, усталый, похожий на подгулявшего студента. Из кармана пиджака у него торчал небрежно засунутый галстук.
Поднялся и Андрей.
На улицу вышли вместе с четой Семашко. Директора рудоуправления ждала машина.
— Молодые люди, подвезти? — предложил он.
— Спасибо, — отозвался Андрей. — Нам не так уж далеко.
Семашко открыл дверцу и грузно завалился в машину. Его жена что-то говорила Павлу, кивала головой и улыбалась своей снисходительной улыбкой. Павел помог ей сесть в машину.
Виктор остановился за спиной Павла и вызывающе процедил:
— Смотри не надсадись. Это не производственная травма, пенсии не дадут.
Павел поспешно захлопнул дверцу и, не оборачиваясь, продолжая улыбаться в стекло, сквозь зубы ответил:
— Сделай одолжение, оставь свои идиотские шутки до лучших времен!
— Очумел совсем! — Андрей в испуге дернул Виктора за руку и потащил за собой. — Вот болван-то!
Он продолжал ругать и стыдить его, не понимая, что могло случиться. Виктор, угрюмо вышагивая рядом, молчал. Только перед домом, прощаясь, он тихо спросил:
— Слушай, тебе сегодня ничего не показалось?
— Н-нет… — неуверенно ответил Андрей. Он не знал, куда Виктор клонит.
— Совсем, совсем?
— Да нет же! В чем дело?
Виктор помолчал, потом сказал:
— Ладно. В общем, видимо… Нет, нет, это я так. Будь здоров!
— До свидания… — отозвался недоумевающий Андрей. Он долго стоял и смотрел, как удаляется согнутый, нахохлившийся Виктор. «На что он намекал? Что все-таки произошло?..» Но сколько ни стоял он, ожидая, Виктор так и ушел, не обернувшись.
На рудник Андрей ехал впервые.
Вчера он дежурил по номеру. Пискун подписал очередную полосу и отослал рассыльную. Оставалась последняя полоса. Ждать нужно минут тридцать. От нечего делать Пискун принялся разводить в пепельнице костер. Как будто согревая пальцы, он подкладывал в огонек обгоревшие спички, окурки, клочки измятой прочитанной полосы. Огонек трепетал, то разгораясь, то припадая, — безукоризненно выбритое лицо заместителя редактора было задумчивым, добрым.
Пользуясь случаем, Андрей решил заговорить с ним о заветном. Вот уже несколько дней он носился с мыслью предложить редактору серию критических зарисовок из разных областей городской жизни. Каждая зарисовка — небольшая, строк до ста. Но печататься они должны ежедневно. Читатель должен привыкнуть, что, открывая свежий номер, он обязательно найдет какой-нибудь острый, бичующий неполадки материал А. Чернявина (наедине с собой грезилось: «А ну-ка, — говорит утром читатель, — что тут Чернявин откопал?» или: «Читали фельетон Чернявина?» — «Ну как же!» — «Мо