кавит, у него все статьи начинаются с классического: «Борясь за…» Интересно начинает свои редко появляющиеся заметки Варвара Ивановна Гнатюк. Сразу видно, что когда-то была сильным журналистом… Но с чего же все-таки начать?
От нетерпения Андрей стал подправлять буквы красиво выведенного заголовка. Постепенно буквы расплылись, украсились всевозможными крючочками, завитушками.
Мысленно Андрей хорошо представлял себе героя своего очерка — громадного роста мужчину в металлической каскетке и спецовке. Едва не задевая головой о крепь, он, не сгибаясь, вел свою бригаду на штурм рекорда. Грохочут перфораторы, лязгают вагонетки. Бригада вгрызается в скалистые недра земли… Жаль все-таки, что не удалось побывать в забое. Трудно писать о том, чего не видел. Как это Мишка умудряется? Сейчас для начала хорошо бы зацепиться за какую-нибудь деталь. Андрей полистал исписанный блокнот: «партийная организация», «администрация», цифры, цифры, цифры.
Андрей встал, прошелся по комнате. Черт возьми, наткнуться на такое событие и так опозориться! Будь на его месте кто-нибудь другой, он бы себе имя сделал. Шутка сказать — рекорд. И какой! На всю страну прогреметь можно.
Вспомнился слышанный в первые дни рассказ Сиротинского. Еще в бытность свою корреспондентом ТАСС Сиротинский наткнулся на каком-то плохоньком заводике на бригаду, которая взялась использовать отходы производства. Дело на первый взгляд незаметное, рядовое. Но Сиротинский дал информацию в ТАСС, немного погодя оттуда пришел запрос рассказать о начинании подробнее, — появился очерк. А потом пошло и пошло. Впоследствии из этого, казалось бы, незаметного начинания выросло всесоюзное движение. А кто стоял у его истоков? Корреспондент со своей информацией. А ну-ка попади Сиротинский на рудник сегодня! Да он такое бы дело раздул, в центральной газете напечатали бы! А тут — упустить такую возможность… Типичная бездарность!
Андрей сердито сел за стол, ткнул перо в чернильницу. Отчаянным усилием он представил себе какую-то хаотическую картину и стал быстро, зло писать. «Под гулкими сводами подземных магистралей грохнул и раскатился взрыв…» Перо летело по бумаге. Лицо Андрея было ожесточенным. «Ну нет, — думал он. — Упустить такой случай! Дудки!» То-то разинет завтра рот Сиротинский. А Пискун, бедный Пискун, ведь он ничего, кроме передовых, и написать-то не в состоянии. Да и те как две капли воды похожи на статьи из центральных газет. Свое разве что «борясь за…». Андрей писал: «Первая вагонетка была нагружена в какие-нибудь несколько минут…» Правда, кто может отнестись к очерку по-человечески, так это сам редактор Ионин. Вообще он, кажется, мужик отзывчивый; Зайдет в отдел, спросит, над чем работает, над чем думает работать. Ободрит, похвалит — и на том спасибо. Конечно, уж кто-кто, а он-то схватится за очерк. Еще бы не схватиться: развороты в газете бледней бледного, читать абсолютно нечего. А о таком событии и областная газета с удовольствием напечатает.
Закончив страницу, Андрей перевел дух: бригада Малахова нагрузила вторую вагонетку. Андрей отложил перо и обескураженно потер лоб: что же дальше? Не описывать же до десяти вагонеток! Жаль, очень жаль, что не удалось побывать в бригаде. Даже фамилий горняков не записал. А без этого и диалога не построишь.
Он вылез из-за стола, походил. Был поздний час. В доме тихо: тетя Луша ложилась рано. Она, конечно, догадалась, что Андрей будет работать, на кухне, без всякого сомнения, приготовлен крепко заваренный чай. Но не до чаю сейчас! Андрей, не присаживаясь, перечитал написанное и застонал от злости: ну надо же наворочать такое! «В какие-нибудь несколько минут…» Это, пожалуй, похлеще, чем «борясь за…». Он сгреб и смял исписанные листки. Свежая, чистая страница смотрела на него укоризненно и пугающе.
Может быть, попробовать начать строже, определеннее? Скажем, так: «Включившись в соревнование за достойную встречу праздника шахтеров, больших производственных успехов добился и добивается…» Ой, нет, только не так! «Включившись», «добился и добивается»… Да и вообще все это ни к черту не годится! Еще один смятый лист полетел в угол.
В ярости от собственного бессилия Андрей плюхнулся на постель. Кто это говорит, что написать заметку в газету — пара пустяков? Пускай бы попробовал, узнал бы тогда, что это за легкий труд газетчика!
Но что же делать? А ведь делать надо. Стыдно, перед Семашко стыдно, перед Мишкой, перед Павлом. Перед всеми! Семашко-то старался. Теперь каждый день будет просматривать газету: не появится ли очерк? Как же, появится! «Боже мой, какая я все-таки дубина. Ничего из меня не получится!»
Андрей еще несколько раз принимался писать и каждый раз комкал и выбрасывал страницы: получалось все хуже и хуже. Перед самым рассветом он отчаялся и торопливо, почти не думая, набросал небольшую информацию. Перечитал, поморщился: а, теперь уж все равно! Подписав свою фамилию, он с омерзением посмотрел на руки, словно они только что совершили грязное, постыдное дело.
— Только-то! — удивился Мишка, когда утром в редакции Андрей протянул ему написанную ночью информацию. Однако, взглянув Андрею в лицо, он спохватился и забормотал: — Ага, ладно, ладно. Ты посиди, я сейчас… — И стал читать.
Худой, непричесанный Нечитайло перекидывал во рту из угла в угол потухшую папиросу. Желтое, пергаментное лицо его морщила привычная гримаса. Андрею казалось, что Мишкина гримаса — от чтения его информации. «И правильно. Взял бы еще и выругал, как последнюю тупицу».
— М-да, — промычал Мишка, дочитав до конца. — Что ж, вроде ничего. Дай-ка я только вот тут подправлю малость — и вали на машинку.
Андрей благодарно встрепенулся: «Ты знаешь, Миша…» Ему хотелось поделиться вчерашними восторгами и неудачами, но Мишке было не до него.
— Теперь слушай, — перебил он Андрея. — Информация твоя в самый раз. Сейчас ее отпечатают, ты вычитаешь и сдашь в секретариат. В номер у нас затравка есть. Да я еще вчера кое-что подбросил. А я сейчас смотаюсь на рудник. Семашко начинает штурм, надо делать его статью.
— Об этом самом? — удивился Андрей.
— Да, об этом самом. Дело, как мне кажется, начинается большое. Пусть выступит сам. — Мишка подмигнул. — Так что не расстраивайся. На всякий случай пойдем к Сиротинскому, я ему скажу о твоей информации. Пусть имеет в виду. Пошли вместе.
Мишка раскурил папиросу и, немилосердно дымя, ринулся в секретариат. Андрей направился за ним.
В секретариате был час пик — сдавался номер. Сиротинский, бледный, отечный, с засученными рукавами несвежей рубашки, орудовал над макетами. Он отправлял материалы в набор, прикидывал строкомером размер гранок, гремел пластинками клише. Выпускающий Порфирьич, худой, высокий старик в неизменном кожаном картузе, помогал ему вычитывать телетайпную ленту.
— Чего там? — спрашивал его Сиротинский.
— Забастовка в Англии. Железнодорожники.
— Давай. Сколько строк?
— Немного. — Порфирьич, по-стариковски отнеся кусок ленты подальше от глаз, быстро сосчитал количество строк.
— Давай. — И Сиротинский фигурной стрелкой отвел заметке место в макете, на четвертой полосе.
— А тебе чего? — заметил он топтавшегося у стола Мишку.
— Ударный матерьяльчик, Яков Ильич. — И Мишка ловко подсунул ему информацию Андрея.
— Ударный? Ну, ну… — Почесывая строкомером щеку, Сиротинский стал читать. — Кто писал? Вы? — он взглянул на Андрея.
— Интересная информация, Яков Ильич, — вмешался Мишка. — Хоть в ТАСС посылай. Я думаю, на первую полосу.
— Все аллилуйю поете.
— К празднику же, — настаивал Мишка. — Я вот еду статью Семашко делать.
— Ладно, оставь. — Сиротинский отбросил строкомером информацию в сторону. Мишка успел на лету поймать ее. У Андрея упало сердце — все! Он с ненавистью поглядел на бритую голову Сиротинского.
— Можно на машинку, Яков Ильич? — как ни в чем не бывало спросил Мишка.
— Вы с кем говорили на руднике? — отрывисто спросил Андрея секретарь.
— С Семашко, — несмело ответил обескураженный Андрей. — С самим Семашко.
Сиротинский фыркнул:
— То-то и видно, что с самим. — И — Нечитайло: — Ты бы лучше научил человека материал брать. Сколько он у тебя уже в отделе? А что толку? Ладно, идите. И думай, думай же над тем, что пора серьезные материалы давать! Сколько будешь розовой водицей пробавляться?
— Вот еду на рудник, Яков Ильич! — бодро откликнулся Мишка. — Большое дело начинаем.
Сиротинский махнул рукой:
— Катись!
Порфирьич, с невозмутимым видом разрезая рулончик ленты, украдкой подмигнул Андрею: дескать, что, достается? Андрей вышел в коридор. «Стуконожка лысая! Брать материал… Подумаешь, секрет нашел!»
— Не унывай, старик, — утешал его Мишка. — Плюй на все, береги здоровье. Значит, информашку твою я сдал на машинку. Вычитаешь сам. А я лечу… И не сердись на него, не стоит. Что поделаешь, любит ежей под череп загонять. Значит, вот тебе папка, посмотри, кое-что подправь. Я потом гляну. Если меня кто спросит — я на руднике. Ну, бывай здоров. Полетел.
Нечитайло оставил Андрею папку с рабкоровскими заметками, рассовал по карманам блокноты и исчез. Энергии у него, когда он загорался чем-нибудь, было хоть отбавляй.
Андрей опустился на стул. Бессонная ночь, неудача, унижение в секретариате — все это теперь чувствовалось разом. Боже мой, как легко и беззаботно было в университете! А ведь они рвались на работу, рвались к настоящему делу. Вот и дорвались! Перед глазами Андрея стояло отечное презрительное лицо Сиротинского. «Сухарь! Будто сам никогда не был начинающим!»
Потом он успокоился и принялся за работу. Дело было знакомое — править присланные в редакцию заметки. В уголке каждой заметки стоял порядковый номер и замысловатый росчерк заведующего отделом писем Чекашкина.
Из машинописного бюро принесли отпечатанную информацию. Андрей без всякого интереса вычитал ее. Написал, называется! Получилось то же, что и в первый раз, когда Андрей звонил на рудник по телефону. Так что стоило ли ездить? Снял бы опять трубку, позвонил бы, и все. «Учиться, ох, многому еще надо учиться!»