В редакционном коридоре Андрея встретил выпускающий Порфирьич с кипой длинных гранок в руке. Выпускающий сдернул картуз и, держа его на отлете, как учтивый приказчик, застыл в шутливом полупоклоне:
— Андрэ, мой юный друг, позвольте вас поздравить!
— Здравствуй, Порфирьич. С чем?
— С первым гонораром.
Андрей рассмеялся с наигранной беспечностью:
— Да ну, какой там у меня гонорар!
— Как? А отчет?
— Господи, какие-то копейки.
Порфирьич надел картуз.
— Не скажи, брат, я сам видел, как Сиротинский размечал. Он тебе выписал по-божески.
— Сиротинский? — Андрей с сомнением покачал головой. — Что-то плохо верится.
— Брось. Он мужик правильный. Иди-ка лучше в бухгалтерию.
Порфирьич дождался, пока Андрей получил деньги.
— Ну, что я говорил?
— Действительно… — Андрей все еще держал деньги в руках.
Выпускающий искательно заглядывал в глаза. Андрей усмехнулся:
— Порфирьич, у меня сейчас встреча с друзьями. Идем.
Старик сразу все понял и заторопился:
— Только одну минуточку, одну-разъединственную! Андрэ, голубчик, я сейчас! Надо сбегать в типографию. Метранпаж и так уже ругается.
— Ну хорошо, хорошо, — ответил Андрей. — Я пока позвоню.
Он прошел в отдел. Там никого не было. В день выдачи гонорара в редакции вообще бывало малолюдно. Андрей стал звонить Виктору:
— Жду тебя через час в кафе.
— Принято.
Павел приехать отказался: дела. Андрей принялся уговаривать: такое событие, пусть вырвется хоть на часок. Ему и в самом деле хотелось собраться с друзьями, посидеть, поговорить.
— Ну хорошо, — сдался Павел. — Я позвоню Лине и скажу, что не приду на обеденный перерыв. Устраивает?
— Вполне! — обрадовался Андрей. — Ждем.
Порфирьич уже томился на улице.
— Я готов, — доложил он.
В кафе Андрей потребовал бутылку пива. От еды Порфирьич отказался:
— Зачем зря деньги переводить?
Он держал свой кожаный картуз на коленях и сидел на краешке стула, как человек, забежавший на минутку.
— Тогда возьмем еще? — предложил Андрей.
— Что ты! Мне еще работать надо. А сегодня, как назло, номер тяжелый. Почти все идет в досыл.
— Сиротинский злой?
— Да как тебе сказать… Его же тоже надо понять. Ну, наорет он, накричит. А как ты на его месте поступил бы? Ему же газету надо делать. А с кем? С Пискуном?
— Ты хорошо его знаешь?
— Кого? Сиротинского?
— Пискуна.
— А чего его знать? Это же не газетчик. Ему директором бани быть.
— Как же он тогда начальством стал?
— Начальством… Ты погоди, он еще редактором станет.
— Редактором? А Ионин?
— Божья коровка. Сожрет его Пискун.
— Да-а… — Андрей задумался. — Может, выпьешь еще?
— Нет, нет! — запротестовал Порфирьич. — Не могу. Идти надо. Ты остаешься?
— Да, сейчас ребята подойдут.
— А-а. Ну, будь здоров. За угощение спасибо. А на Сиротинского не злись. Мужик он что надо. И тебя он считает способным, это я знаю. Ну, а то, что кричит… Такой уж человек. Ну, побежал я.
Андрей встал. Он смотрел, как Порфирьич, длинный, сутуловатый, в стареньком пиджаке и неизменном кожаном картузе, быстро шел к выходу. В дверях он посторонился: в кафе, близоруко протирая очки и высматривая, входил Виктор.
— Слушай, — обратился Павел к Виктору, когда друзья уселись за стол, — что ты наговорил тогда Августе Львовне?
— Какой Августе? — Виктор, едва в кафе вошел Павел, нахохлился и отчужденно замолк. Поздоровались они еле-еле.
— Ну, жене Николая Николаевича.
— Ах, супруге твоего начальника! А что?
— Дорогой мой, я понимаю и ценю твою принципиальность, но надо же, в конце концов, отдавать себе отчет в том, что делаешь, что говоришь…
— …И где говоришь? — ввернул Виктор.
— Ты намерен сегодня язвить?
Вмешался Андрей:
— Братцы, братцы, что с вами? Виктор… Хоть не в такой день. Ну, прошу вас.
— Нет, ты посуди сам! — горячо заговорил Виктор. — Щенок, в пятом классе, а уже ездит в школу на папиной машине.
— Да тебе-то что! — воскликнул Павел.
— Как что? А это, по-твоему, тоже пустяки? Андрей, представь себе, этот сосунок вздумал устроить у себя день рождения. И что же? Папа дает ему рудничный автобус, пацан является в школу и начинает отбирать ребят: «Ты поедешь, ты не поедешь…» Представляешь?
— Надеюсь, — холодно вмешался Павел, — он имеет право приглашать только тех, с кем дружит?
— На папином-то автобусе! Это же что-то вроде общешкольного мероприятия получается.
— Как ты любишь делать из каждой мухи слона!
— Не слона! И не криви душой. Ты же прекрасно все понимаешь.
Павел устало перевел дух.
— Слушай, дорогой ты мой, кто тебе дал право с налету так строго судить людей?
— А кто у меня отнимал это право, позволь тебя спросить? К тому же мой долг воспитывать ребят. А хорошенькое получается воспитание, когда отпрыск твоего патрона затевает в школе такие вот «мероприятия»! Представь себя на месте ребятишек.
— Ну хорошо! — не выдержал Павел. — Занимайся своим воспитанием, занимайся вообще чем хочешь! Но только, ради бога, не у меня в доме!
— А вот это другое дело, — совершенно спокойно согласился Виктор. — Это я тебе обещаю твердо.
— Ребята, — запаниковал Андрей, — ей-богу, нас выведут! Ну что это вы? Какое-то время пошло — как ни встретимся, так сразу же спорить.
Павел помолчал, успокоился.
— Слушай, дорогой мой, поверь мне на слово, что я знаю Семашко немного получше, чем ты.
— Не спорю, — откликнулся Виктор. — Не берусь спорить!
— Он прекрасный хозяйственник, отличный руководитель. Андрей, скажи, какое он на тебя произвел впечатление?
— Однако я сужу по тому, — стоял на своем Виктор, — что вижу. Порядочный человек не может позволить этого. Скажи: будь у тебя пацан, ты бы ему разрешил такие штучки? Разрешил бы? А я бы не разрешил! И Андрюха, я уверен, тоже.
— Витька, дружище, — мягко начал Павел, — только ты не горячись. Послушай, что я теперь скажу. Подумаешь, машина! Подумаешь, автобус! Да если хочешь знать, Семашко заслужил все это. Даже больше, гораздо больше!
— И сын его тоже? — насмешливо спросил Виктор. — Он тоже заслужил? А?
— Ах, перестань, пожалуйста, паясничать! Как дурачок какой-то. Неужели ты думаешь, что такая светлая голова только у тебя одного? Что кругом одни только мерзавцы, дураки и рутинеры? Один ты принципиальный человек!.. Принимай ты жизнь такой, какая она есть. Ведь она не сегодня возникла. И учти, что над ней трудились светлейшие головы. Зачем ты так все усложняешь?
— Скажи, — спросил неожиданно Виктор, — ты тоже будешь таким, как Семашко? А? Только честно: будешь?
— Почему ты обязательно все переводишь на меня? — защищался Павел. — Рассуждай абстрактно. Представь себе человека, который добился чего-то в жизни, в работе. Вполне естественно, что ему хочется как-то получше устроить жизнь и для себя, и для семьи. Что в этом предосудительного?
— О-о! Ты еще скажи, что от этого революция не пострадает!
— Вот демагог-то, скажи на милость!
— Братцы, — взмолился Андрей, — ну вас всех к черту! Замолчите! Своей властью прекращаю все споры.
— Извини, Андрей, мне уже некогда. — Павел взглянул на часы и поднялся. — Надо бежать.
— Рассердился, что ли? — хмуро спросил Виктор.
— Не болтай глупостей! С чего бы? — запротестовал Павел. — Ладно, давайте чокнемся на прощанье. Ну?
— Вот это дело! — повеселел Андрей.
— Черт с вами, — проворчал Виктор, поднимая стакан. — А все-таки ты не прав!
Павел засмеялся:
— Ладно, потом выясним!
Он убежал, поглядывая на часы. Виктор с Андреем молча переглянулись. Прощальная улыбка Павла обезоружила обоих. Все-таки он был и оставался для них Пашкой, старым студенческим товарищем. Но как он переменился за это время, что они не виделись! Павел словно нарочно забыл о прошлом. Приказал себе забыть — и забыл. Неужели он так умеет? Выходит, маловато они знали друг дружку.
— Слушай, — сказал Виктор, брезгливо отодвигая недопитый стакан, — а нельзя ли в этом заведении получить самого вульгарного чаю? Умираю, пить хочу.
— Сейчас спросим.
— Дурацкая манера — по любому поводу глотать эту гадость!
— Ну, ну, не кипятись. Это придумано не нами.
— Сомнительное утешение!
— А Павел, кажется, прав: характер у тебя действительно… того-с!
В секретариате было тихо и сумрачно. Сиротинский, наклонив бритую лобастую голову, при свете настольной лампы заканчивал макет первой полосы. Когда пришел Андрей, секретарь правил передовую. По тому, как он сердито фыркал, Андрей понял, что статья была Пискуна. Выпускающий Порфирьич, поклевывая носом, тихо сидел напротив — ждал макет. Он подмигнул Андрею: дескать, и грозен же сегодня! Андрей и сам видел, что верстка номера непростительно затянулась. Он хотел было отказаться от своей затеи и неслышно удалиться, но в это время Сиротинский кончил править и загремел отодвигаемым стулом.
— На! — кинул он Порфирьичу исчерканные страницы передовой. — Дашь на машинку, вычитаешь. Макет можешь забрать. И отвяжись от меня на сегодня!
Порфирьич забрал макет и передовую.
— Подверстка может понадобиться, Яков Ильич.
Сиротинский развел руками:
— Ну, я тебе ее не рожу. Вот, — ткнул он в сторону Андрея, — вот они, деятели подверстки. Что у вас есть?
Андрей ответил, что вчера он кое-что подготовил и сдал на машинку. До сих пор не могут отпечатать.
— Значит, у него и возьмешь. И иди, иди, ради бога! А то с такой версткой мы и к завтрашнему вечеру не выйдем.
Порфирьич молча проглотил пилюлю и вышел.
Секретарь устало положил голову на руку, закрыл глаза. Лицо его обмякло. Видно было, что человек прожил много и трудно. Впрочем, он скоро взял себя в руки — появились знакомые складки у рта, под глазом заиграл мускулистый злой живчик.
— Вот что, юноша, — серьезно сказал Сиротинский, надев пиджак. — П