— Яков Ильич… — только и мог произнести Андрей.
— Ну… Ты это самое… — сурово сказал ему секретарь. — Ты… не того. Твое тут дело десятое.
Андрей брякнулся на стул. Сиротинский сочувственно покряхтел.
— Эхма… Ну ладно, ладно, чего ты… Что там, Порфирьич, дальше-то?
Выпускающий, покосившись на Андрея, продолжал рассказывать. По его словам, подписывать сегодняшний номер в свет должен был Пискун. Когда ему принесли материал на подпись, он тут же позвонил редактору, поднял его с постели и заявил, что подписывать номер не будет, пока не снимут статью «За спиной ведущих», что он сейчас же станет звонить секретарю горкома. Редактор испугался.
— Слюн-тяй! — процедил Сиротинский.
Пискун сам пришел в редакцию. Он долго рылся в папках, подыскивая, что поставить взамен статьи Андрея, — на глаза ему попалась знаменитая чекашкинская «Как хранить картофель в зимних условиях». Она как раз подошла по размеру, ее и послали в набор.
— Анекдот! — Сиротинский ругнулся. — Так сказать, смелее критикуйте отдельные недостатки. Когда теперь все будет готово?
Порфирьич задумался.
— Считайте сами, Яков Ильич. Линотипистки и стереотиперы уже домой ушли. За ними рассыльная побежала. Хорошо, хоть корректоров успели задержать. Считайте: пока наберут, прочитают, выправят…
— Устроил он нам, ничего не скажешь!
В это время из типографии позвонил метранпаж: что делать, только что отключили свет!
— Как отключили? — взвился Сиротинский. — Хотя да, среда же сегодня!
Он бросил трубку. Номер был сорван окончательно.
Среда в редакциях городских газет вроде второго воскресенья в неделе. В среду газета не верстается, и в этот день в редакции обычно решаются все накопившиеся дела: проводятся летучки, производственные совещания. Профсоюзное или партийное собрание бывает в редакции только в среду.
В этот день редакционная жизнь сбивается с привычного лихорадочного ритма. На работу можно явиться с опозданием — этого постараются не заметить. Материал в секретариат нередко сдают под вечер, — в худшем случае попеняют: не могли, мол, пораньше? В среду в редакции удивительное затишье: не слышно окриков секретаря, машинки уже не стрекочут наперегонки и нет никакой беготни, потому что Нечитайло заливается куда-нибудь на целый день, а Порфирьич может не являться совсем, а если и придет, то празднично одетый, чисто выбритый — для него среда настоящий праздник, желанная отдушина в чуть ли не круглосуточной маете в остальные рабочие дни. В этот день Порфирьич, если забредет в редакцию, обосновывается в секретариате, и начинаются воспоминания из газетной жизни — казусы с секретарями, ошибки в газетах, похождения в командировках и многое другое, за что среду Андрей считал лучшим днем недели.
Однако в эту среду все пошло иначе с самого утра. Правда, и сегодня ни разу не раздался зычный голос секретаря, и сегодня машинки стрекотали без должного усердия, но какое-то ожидание чувствовалось во всем. Ионина и Пискуна с самого утра вызвали в горком, а ближе к обеденному перерыву вдруг раскричался на учетчицу писем тишайший Чекашкин, чего с ним никогда не бывало.
После того как позвонил метранпаж и сказал, что отключили свет, Порфирьич заявил, что теперь поправить положение немыслимо. Если даже редакция добьется, чтобы свет все-таки дали, то за это время остынут линотипы. Сиротинский подождал, не придут ли из горкома Ионин или хотя бы Пискун, и сам поехал в энергоуправление.
— А ты лучше всего мотай-ка из редакции, — посоветовал он Андрею, — Как куда? Иди куда хочешь. Потом придешь.
Сиротинский уехал, отправился соснуть на часок Порфирьич. Редакция опустела. Андрей посидел у себя в отделе, потом решил, что Сиротинский прав: в самом деле, чего здесь изводиться?
Из комнаты, где помещались отделы культуры и писем, вышла заплаканная учетчица. «Вот у человека тоже беда», — подумал Андрей. Через открытую дверь он увидел Варвару Ивановну Гнатюк. Развернув на столе газетный сверток, она обедала.
— Андрюшенька, — позвала она, — зайди-ка на минутку. Завтракал сегодня? Вот это зря. Садись со мной.
Маленьким перочинным ножиком Варвара Ивановна очищала желтый кривой огурец. Андрей засмотрелся, как вьется тонкая влажная стружка огуречной кожуры.
— Я понимаю, что не хочется, — говорила Варвара Ивановна. — А ты возьми и съешь через силу.
Она разрезала очищенный огурец на две дольки, присолила и принялась тереть их одна о другую.
— Чувствуешь, как пахнет? Аромат. Мертвый встанет! На, держи. Вот так. И возьми-ка еще вот это.
— Так что же вам-то останется, Варвара Ивановна?
— Обо мне не беспокойся. Ну, нравится? Это у моей хозяйки последние огурцы. Больше ни у кого в городе нет. А вот скоро у нее будет квашеная капуста — это, я скажу тебе, объедение! Я уж говорила Сиротинскому, он все в гости набивается… Куда он уехал?
— Яков Ильич? В это… в энергоуправление.
— Вон что! Да, да, сегодня же среда. Среда… — Варвара Ивановна притихла. — Эх, Андрюшенька, как же это тебя угораздило?
Андрей, снова вспомнив все, отложил надкушенный кусок. Разве полезет в горло?
— Черт с ними! — пробубнил он, ожесточаясь. — Пускай меня гонят с работы, пускай вешают, четвертуют, режут на куски! Но разве я в чем-нибудь не прав? Что-нибудь напутал, поступил против совести?
Глаза его искали, требовали ответа. Варвара Ивановна осторожно погасила горькую усмешку.
— А вот горячиться, Андрюшенька, не следует. Это, я тебе скажу, самое последнее дело. Ешь вот лучше, ешь.
— Что вы меня успокаиваете? Вы мне по правде, по совести скажите! В чем я не прав? И разве я один? Я же с десятками, если не с сотней человек переговорил. Михеева того же спросите…
— Ах, Андрюшенька, — опять уклончиво вздохнула Варвара Ивановна, — одно скажу: если бы все мерзавцы легко сдавали свои позиции, то насколько проще было бы жить! Не трави ты себя, голубчик, не надо.
— Голова кругом! — признался Андрей. — Не знаю, что и решить. А ведь меня предупреждал один человек! И знаете, с большой уверенностью говорил, что статья моя ни за что не увидит света.
— Постой-ка! — остановила его Варвара Ивановна и прислушалась. В коридоре хлопнула входная дверь, раздались неуверенные шаги. Оба они, и Варвара Ивановна и Андрей, напряженно ждали. Шаги все ближе. Наконец в комнату заглянуло знакомое лицо в очках.
— Простите, — пробормотал человек в очках.
— Витька! — радостно закричал Андрей. — Варвара Ивановна, извините, ради бога! Это ко мне.
— Господи, ну что за церемонии? — И Варвара Ивановна, облегченно вздохнув, принялась заворачивать остатки обеда и сметать со стола крошки.
— Витька, здравствуй! Вот уж кого не ожидал-то! Ты как здесь очутился?
Виктор понадежнее притворил дверь в кабинет. В темном безлюдном коридоре очки его блестели тревожно.
— Андрей, что случилось? Что у тебя произошло?
— Ах, и до тебя уже дошло!.. — Андрей опустил угасшие глаза. — Вообще-то, брат, неприятное дело. Но ты-то как узнал?
— Твой зав. Он, кстати, там сейчас, в кафе. Ты свободен?
— Да в общем-то… В общем-то, конечно. Боюсь, я теперь совершенно стану свободен.
— Ну, болтать пока незачем! Пошли.
В кафе, увидев Андрея, Нечитайло сочувственно покивал измятым лицом:
— Что, старик, не миновала и тебя чаша сия?
— Здравствуй, Мишка! — преувеличенно бодро отозвался Андрей, усаживаясь за столик. — Что это ты заказал?
Возбужденное состояние молодого сотрудника не укрылось от многоопытного Нечитайло, однако он сделал вид, что ничего не замечает.
— Торопиться тебе некуда, — говорил он, угрюмо нахохлясь над стаканом. — Был бы еще Крутов в горкоме, он бы все в пять минут решил. Ты его уже не застал? Ну, это человек был! А так дело в обком потянется, а там сейчас только этого не хватало — областная же конференция на носу! История длинная.
— Досадно, — сказал Андрей, — что свет отключили. Как нарочно все! Одно к одному!
Набрякшим глазом Нечитайло испытующе поглядел на Андрея.
— Ты что, — спросил он, — на самом деле дурной или прикидываешься? В этом-то и спасение твое, что свет отключили. Ну вот, он еще глаза пялит! Слушай тогда умных людей, зяблик, и мотай на ус.
— Мишка, ты несешь черт знает что! — возмутился Андрей. — Нашел спасение!
— А я говорю — слушай! — повысил голос Нечитайло. — Заткнись на минутку и слушай. Понял? Вот так-то. А то умники все, а ума не накопили… Сейчас для тебя что хорошо? А что все плохо! Да, да, это я тебе говорю! Номера нету и не будет. Все! А для тебя, балда, чем хуже, тем лучше. Так бы они сунули чекашкинский бред — и все. Шито-крыто. А тут ЧП. Разбирательства, как ни крути, не миновать. А разбирательство — это, брат… Оно, конечно, тоже может всяко повернуться, но все же!.. Вопрос-то поставлен торчмя! Так что дело закрутилось, и от тебя сейчас требуется одно — не вешать носа. Уразумел теперь? Учти, у тебя сейчас самый страшный период. Если ты сейчас не выдержишь, если только согнешься, — все, каюк. Я это тебе говорю совершенно точно! Покатишься и покатишься. А где остановишься, одному черту известно.
Андрей присмирел. Никогда еще Нечитайло не говорил с ним таким тоном. Мишка хотел еще что-то сказать, но передумал. Лицо его было сумрачно.
Он поднял свой стакан, потом долил его и, запрокинув голову, пил медленно и долго. Андрей и Виктор молча смотрели, как он пьет. Мишка поставил пустой стакан и, не поднимая глаз, вяло и долго утирал губы.
— Ну, чего уставились? Не смотрите на меня, братцы, не надо. И не судите так строго. Жизнь — сложная штука. Так что учти, старик, и мотай на ус. Ох, мотай, старик!
Виктор, сидевший до сих пор как бы в сторонке, бережно коснулся его руки:
— Извините. Раньше я почему-то думал о вас… Извините. Вы молодец. Честное слово!
Мишка вдруг рассмеялся, откинул голову, сконфуженно махнул рукой:
— Вот комплимент, который заставил бы покраснеть и женщину!
В движениях его наблюдалась какая-то скованность. Это был не тот Мишка, которого Андрей знал и привык видеть ежедневно. Мишка избегал смотреть в глаза, словно боялся выдать то, о чем пока не хотел говорить.