— Ага, вот видите! Вам даже объяснить это трудно, так зачем же вы ставите на карту свою судьбу? Она же у вас только-только начинается! Нельзя быть таким легкомысленным, Андрюша. Простите, я говорю по дружбе.
— Странный разговор. Мне бы не хотелось… именно сейчас, именно сегодня… У меня что-то в голове…
— Я понимаю, понимаю. Это, в общем-то, удар, потрясение. — Лина поднялась, стала натягивать перчатки. — Но все не так уж страшно. Не теряйте головы. Что ж, вы начали не так удачно. Ничего, начнете еще раз, но уже с головой. Не вы первый, Андрюша. Жизнь учит. Я затрудняюсь посоветовать вам что-либо конкретное, но поймите же: неужели на этом городе, на этой редакции, как говорится, свет клином сошелся? Ведь есть же великолепные города, крупные, солидные газеты. Что вы теряете? Не расстраивайтесь, все еще можно поправить.
Андрей отнял руки от лица, сделал усилие, чтобы привести мысли в порядок.
— Да, вы правы, — сказал он. — Но кто бы мог подумать?
— Я расстроила вас? Поймите меня, Андрей. Другому бы я не сказала. Какое мне дело? Но вы…
— Спасибо, Линочка. Я вам очень благодарен.
— И вот еще что, Андрюша. Прошу вас… мы оба вас просим: как устроитесь на новом месте, напишите нам. Хорошо? Помните, что у вас есть друзья.
Он накинул плащ и пошел проводить ее. Было темно и сыро. Подняв воротник, сунув руки глубоко в карманы, Андрей молча шел рядом с Линой. Хотелось думать о том, что к завтрашнему утру нужно что-то сделать, на что-то решиться, но мыслей не было, была какая-то опустошенность, непонятное состояние полнейшей невменяемости.
— Мне жаль, что я вас так расстроила, — сказала Лина, когда они подошли к остановке и вдалеке, квартала за два, показались яркие огни автобуса.
— Ничего.
Шурша по усыпавшим асфальт листьям, подошел и остановился совсем пустой автобус. Кондукторша смотрела в окно.
— До свиданья! — крикнула Лина, вскакивая в тронувшийся автобус. — И не теряйте времени! Слышите?
Тетя Луша ни о чем не спрашивала. Она молча подавала на стол и, если Андрею случалось заметить ее тревожный, брошенный украдкой взгляд, тотчас принималась суетиться, хлопотать, чтобы жилец, не дай бог, не подумал, что она о чем-то догадывается. «Чудесная старуха, это вчера заметила и Лина». Андрей напился чаю, на минутку зашел в свою комнату и надел плащ.
Было около десяти утра. Час служебного люда уже миновал. Андрей опаздывал в редакцию, но сегодня ему было наплевать.
На мокрых дорожках парка сплошным ковром лежали прибитые ночным дождем листья. Ветер раскачивал голые деревья. Прохожие ежились, прятали лица в воротники.
Осень, первая осень после университета. Год назад Андрей и в мыслях не держал, какой она для него будет, его первая осень самостоятельной жизни. Все годы верилось во что-то светлое, бесконечно радостное. И вот дождался. Неужели в какой-то один из этих последних дней навсегда кончилась его голубая юность? Отшумела, отблистала и закатилась? Видимо, так оно и есть — навсегда.
После вчерашнего разговора с Линой думалось об одном и том же. Теперь уж не приходилось гадать: а что в зеркале, когда в него не смотришься? Дела свершаются своим чередом.
Обком снял Ионина. Пискун дождался счастливого момента. Он долго и терпеливо ждал, этот искушенный в жизни Пискун. Значит, есть какие-то стороны жизни, скрытые от молодых и неопытных. Их знают Пискуны, съевшие собаку за время долголетней работы. Их не знают наивные парнишки, юность которых закончилась всего несколько дней назад. Но они рано или поздно узнают, жизнь все равно заставит их узнать. Так думал Андрей, хмуро шагая ненастным утром в редакцию.
Теперь не стоило особенно ломать голову над тем, какой оборот примут дальнейшие события. Это было ясно и человеку с жизненным опытом Андрея. Случившееся однажды начинает обрастать значимостью и весом. Так тронувшийся камешек рождает лавину. Сначала шумели в редакции, затем дело перекинулось выше. Виновного как бы поднимало и поднимало, и чем круче разворачивались сейчас события, чем больше накалялись страсти, тем больнее будет удар оземь потом, в час расплаты. Наступал тот период, когда событие перерастало человека. Человек растворился в событиях, которые нарастали, одно значительнее другого, о нем вспомнят только тогда, когда дело дойдет до наказания. А пока опытный человек, скажем такой, как Пискун, постарался бы уйти из-под неминуемого удара. Об этом-то как раз и говорила вчера Лина. Она специально приехала предупредить его, потому что события разворачиваются все стремительнее и нужно в какой-то миг успеть их опередить.
Андрей медленно поднялся по редакционной лестнице. Было такое чувство, что он посторонний здесь человек. В редакции царила такая неразбериха, что бедный Порфирьич, налетевший на Андрея в коридоре, совсем потерял голову. Перво-наперво, рассказал ему выпускающий, Пискун завел правило, чтобы макеты номеров обязательно согласовывались с горкомом. «Ну, товарищи, — всплеснула руками Варвара Ивановна Гнатюк, — такого даже я не видела!»
— А потом глянь сюда, — Порфирьич совал Андрею коряво разрисованный макет. — Ну что это? Посадили, называется, секретаря. Заметка на сто пятьдесят строк, а он ей отводит подвал. Чем он думает?
Ясно было одно: Чекашкин, посаженный в кресло ответственного секретаря редакции, вконец запутался и безнадежно запорол первый же номер. Размахивая макетом, Порфирьич побежал в секретариат. Андрей направился следом.
На Чекашкина жалко было смотреть.
— Ну хорошо, ну тише, — убеждал он встопорщенного Порфирьича. — Ну, ошибочка произошла. Я сейчас заменю.
Его и без того изможденное лицо осунулось совсем. Трясущимися руками он хватал папки, начинал рыться в них и ничего не находил.
— Сейчас, сейчас, — бормотал он. — Вот, возьмите. Как раз подвал.
Порфирьич взял гранку и по-стариковски отнес ее далеко от глаз.
— Так это же заваль! — Он раздраженно швырнул гранку на стол. — «Как организовать работу агитпунктов». Это же еще в прошлом месяце было.
— Ничего, ничего, — шептал Чекашкин, перекидывая вороха гранок и еще не набранных материалов. — Вот, возьмите. И как-нибудь, как-нибудь. Только не волнуйтесь.
Выпускающий забрал материал и вышел. Проходя мимо Андрея, он выразительно вздохнул: дескать, ну и посадили работничка!
Через несколько минут он ворвался снова, теперь уже с макетом другой полосы.
— Ну что это, я вас спрашиваю? — закричал он, нисколько не жалея бедного Чекашкина, и бросил ему на стол и макет и гранку. — Вы о чем-нибудь хоть думаете? На пятьдесят строк загоняете полтораста!
— Так сократи, сократи, — лепетал Чекашкин. — Ты же видишь, — и он беспомощно развел руками.
— Там сократи, тут дотяни! А верстать когда? Мне метранпаж горло рвет.
— Так а я что, проклятый? — не выдержал Чекашкин, и Андрею показалось, что старик сейчас заплачет. — Что у меня — десять рук?
— А у меня? — бушевал Порфирьич. — Это что? Это вы сокращали информашку? Смотрите, до какой ерунды дошло. Тут охотник убил медведя, а после вашего сокращения получилось, что медведь охотника. Над нами же смеяться будут!
И Чекашкин сорвался. Он вдруг затрясся, застучал по столу и тонким петушиным голосом закричал на всю редакцию:
— Молча-ать! Медведь… К черту! Сколько можно!
Порфирьич перевел дух и утомленно вытер лоб.
— Ладно, — сказал он. — Дайте-ка мне папки. Я сам все подберу.
— Вот полюбуйтесь, молодой человек! — не мог угомониться Чекашкин, обращаясь к Андрею. — Заварили кашу. Все в критики лезете, все вам не нравится! Драли вас мало, вот что!
Андрей боком-боком выбрался из секретариата.
У себя в отделе он решительно сел за стол и выбрал из стопки бумаги самый чистый, самый добротный лист. Перед глазами все еще стояли гневно трясущиеся щечки Чекашкина.
Заявление получилось очень коротенькое — в одну строчку. Андрей бросил ручку и поднялся. Пискуна в редакции не было: с самого утра торчал в горкоме. Андрей хотел оставить заявление секретарше, но что-то удержало его: на миг представилось, как он выходит из редакции, один, никому не нужный, не привязанный ни к какому месту. «Потом, потом, — решил он. — Не все ли равно, когда отдать? Важно, что заявление написано и назад пути нет. О, назад лучше не оглядываться!»
Вечером, пошатываясь, Андрей еле добрался домой. Его ждал Виктор. Накинулся:
— Где тебя носило, идиота? Это же надо подумать! Где ты был? Господи, а видок-то, видок!
— К черту! — с ожесточением проворчал Андрей, заваливаясь на постель.
Виктор с сожалением покачал головой.
Андрей рассердился:
— Ты чего приперся? Жалеть? Сочувствовать? Рыдать и рвать волосы за компанию?
Слушая друга, Виктор подошел к кровати, опустился на краешек.
— Андрюшка, что с тобой? Крылышки подмокли, да? Пропади теперь все пропадом?
— Декламация! — сердито фыркнул Андрей, зарываясь глубже головой в подушку. — Тебе хорошо… А попробовал бы сам! А-а, то-то! И сказать нечего…
— Не болтай, — мягко остановил его Виктор. — Я вообще-то хотел с тобой о деле…
— А вот это к черту! — снова рассердился Андрей и размашисто отмахнулся от участливой руки Виктора. — Хватит с меня дел! Все! В отставку!
Не поднимаясь с кровати, Виктор терпеливо ждал, пока он не отбушевал и затих.
— Ну, высказался? Умри, брат, но лучше ничего не скажешь!
— Брось! — угасшим голосом попросил Андрей, по-прежнему не отворачиваясь от стенки. — И без того тошно… Ты, кстати, знаешь, что ко мне приходила Лина?
— Лина? — тотчас насторожился Виктор. — Когда она приходила?
— Вчера же… Когда я тебя проводил.
— Ну, ну, продолжай, продолжай же! — все нетерпеливее подстегивал его Виктор.
— А чего продолжать? — Но Андрей все-таки скупо и неохотно рассказал о разговоре с Линой.
— Ах она стерва! — Виктор сорвался с места и забегал по комнатке. Он задыхался от возмущения. — Ах она… Молчи, ты же ничего не знаешь! А тут… Ты знаешь, что я вчера сам отправился к Павлу? Ах, не знаешь? Тогда молчи! Я был у него. Да, был. И что ты думаешь? Оказывается, он весь вечер просидел дома. Дома проторчал! А ее вот подослал, отрядил, так сказать… Ну не мерзавцы, скажи?