Андрей с трудом уселся в кровати, потер измятое лицо. Все, что говорил сейчас распалившийся Виктор, как-то плохо укладывалось в голове.
— Ну, я с ним поговорил! — бушевал и бегал Виктор. — Я ему все сказал! Все!.. Но она-то, а? По дружбе! Дескать, валяй отсюда и не мозоль глаза.
— Дела-а… — только и вздохнул Андрей.
Почему-то он представил Пискуна, его острый прищур, словно тот прицеливался, как бы хватить побольнее.
— Все равно мне лучше смотаться отсюда, — сказал он.
— Во, во! — опять остервенился Виктор. — Конечно! Самое время! Заварил дело — и в кусты. Слушай, а может, ты уже… того… заявление надумал подавать? А? Чего ты в глаза не смотришь? А ну-ка глянь прямо!
— Отстань… Надоели мне твои нотации — вот так! Честное слово, как в школе! А я не хочу больше колотиться мордой о стенку, не хо-чу! Понятно тебе?
— Андрюшка, дурной ты человек! — Виктор с разбегу опустился на развороченную постель, обнял друга, затормошил за плечи. — Ну, какая, какая же стенка? Чего ты выдумываешь? Типичная же буря в стакане воды. Типичнейшая! Чего ты испугался? Ты выгляни, высунь башку-то из этого стакана. Ты ж не один — ведь сам же говорил. Ну что ты, в самом деле! Честное слово, аж зло берет!
— Велеречив! — хмыкнул, понемногу успокаиваясь, Андрей и почесал небритую щеку. — Но не бойся. Мы еще посражаемся!
— Приятно слушать. — Виктор хлопнул его по плечу.
В окне мелькнула тень.
— О! — провозгласил Виктор. — Легок на помине.
— Мишка? А чего это он?
Сапожищи Нечитайло прогремели по крыльцу, в коридорчике совсем без стука лихо отмахнулась дверь.
— Андрюччио, друг мой! — завопил с порога Мишка. — Колоссальная новость! Кланяйся и целуй мне ноги!
Он плюхнулся рядом с Андреем, припал, обнял его, затем что было силы хватил по спине.
— Ты только догадайся, что за новость! Ну же, ну! Раскинь мозгами. Раскидывайте оба, оба! Только скорее, терпенья нет!
Очумело взирая на радостного, неожиданно свалившегося Нечитайло, Андрей скреб в раскосмаченной голове. Несколько раз он переглянулся с Виктором — тот тоже ничего не мог понять.
— Что, уезжаешь все-таки корреспондентом?
— Хо-хо! — не унимался Мишка. — Какое там! Шеф у нас новый, представляешь?!
Чувствовалось, что радость, ликование так и распирают его и в одиночку все переживать ему невмоготу.
— Тебе-то что за радость? — равнодушно проговорил Андрей, принимаясь разглядывать обкусанный ноготь. — Нашел чем похвалиться!
Нечитайло онемел. Он ожидал чего угодно: сумасшедшей радости, восторга, подпрыгиванья, криков, но только не такого равнодушия. В великом изумлении он поднял плечи, поглядел сначала на одного, затем на другого и, ничего не понимая, развел руки в стороны: непостижимо!
— Да ты что, долбанулся? Шеф, говорю, у нас новый. Редактор! Очнись же!
— Ты думаешь, — спросил Андрей, обкусывая и опять рассматривая ноготь, — Пискун будет лучше? Хотя кто знает? Для тебя, быть может…
— Да какой Пискун? — взорвался Мишка. — Какой такой Пискун? Чего ты мелешь? Сиротинский!
И тягостное, будто грозовое, наступило вдруг затишье.
— Чего? — каким-то горловым писком не сразу отозвался Андрей, так и не вынув палец изо рта. Прошло мгновение, другое, пока до сознания дошел смысл услышанного.
— Врешь! — подскочил он и вцепился крепко в Мишку. — Откуда ты узнал? Ведь врешь же! Сознавайся!
— Да ты чего? — едва не испугался Мишка. — Да ты пусти — какого, в самом деле, черта?
Он едва оторвал от себя его вцепившиеся руки.
— Ты где услышал? — не отступал, допытывался Андрей. — Кто тебе сказал?
— Фирма гарант! — немного кокетничая, поинтриговал Мишка. — Ну, успокойся, зяблик. Сам Сиротинский сейчас звонил. Об этом уже все знают.
— Ур-ра-а! — рявкнул Виктор.
— Не может быть! — обессиленно прошептал Андрей. — Как-то в голове… А Семашко? — вспомнил он.
— Ну, брат! Ты уж хочешь сразу все. Но ты бы посмотрел, что сейчас в редакции творится! Сам Пискун статью об очковтирателях пишет. Представляешь? Конференция же на носу!
— Ну вот! — расстроился Андрей. — Уж и Пискун радетель! Дожили! Когда приезжает Сиротинский?.. И очень хорошо! Давай тогда пораньше завтра прямехонько в редакцию. Я представляю, что там Пискун настрочит. «Борясь за…» Мишка, может, ты останешься и переночуешь у меня? Тетя Луша завтра нас утречком покормит, и мы с тобой…
— Можно и ко мне, — сказал Виктор. — У нас просторней.
— Ну, ну! — остановил их Мишка. — Заботы эти!.. А вот в редакции будь завтра действительно пораньше.
— О чем разговор!
На улицу вышли все вместе. Поздняя ненастная ночь шумела в голых сучьях тополей. Андрей зябко сунул руки в карманы и удивился, обнаружив какую-то аккуратно сложенную бумагу. Он вынул ее и, приотстав немного, разглядел. Это было злополучное заявление, которое он едва не оставил секретарше. Мишка и Виктор, задевая друг друга плечами, уходили вперед. Рука Андрея старательно скомкала заявление, спрессовала его в горячий тугой катышек. Он поискал, куда бы его выкинуть, размахнулся и забросил в темноту так, чтобы никто никогда не смог найти, развернуть, прочитать.
Прибавив шагу, Андрей догнал друзей, и в тот момент, когда он поравнялся с ними, над облетевшим сквером, над сырыми пустынными улицами, над всем затихшим спящим городом раздался из репродуктора полуночный бой кремлевских часов. Мерные звучные удары раздавались полновесно и мощно, как биение большого нестареющего сердца.
РАССКАЗЫ
КОРОТКИЙ МИГ УДАЧИ
В твоем последнем стремительном повороте не было чувства страха, через несколько секунд после него ты встретил неизбежную судьбу, такую же холодную, как снег на твоих лыжах, и тебя не стало. Твои глаза закрылись навсегда. Но в свете близкой победы они уже видели высшую цель.
У того, кто шел впереди, на спине громоздился большой, тяжело набитый рюкзак. Второй тащил две пары горных лыж, увязанных ремнями. Они шли молча, сильно согнувшись, ступая след в след. Двое других поднимались налегке. Журналист, собираясь в горы, взял у знакомых туристские ботинки и нарядную теплую куртку с капюшоном. Поднимался он неумело: часто перебегал с одной обочины на другую, перепрыгивал грязь и ручьи и скоро стал задыхаться. Четвертый, хирург, шел экономно, как человек не первый раз в горах.
Двое впереди, с рюкзаком и лыжами, свернули с раскисшей дороги на узкую тропу, глубоко протоптанную в сыром оседающем снегу, и пошли куда-то в сторону. Не оглядываясь, они продолжали идти размеренно, по-лошадиному. Журналист остановился и подождал, пока подойдет товарищ. Надоевшую куртку он все чаще откидывал с плеч, подальше от горевших щек и страдальчески вертел головой, стараясь вздохнуть поглубже.
— Подъемчик… — проговорил он, задыхаясь. Оглянулся вниз, на далекий, застланный туманом город, и перевел глаза вверх, куда уходила черная грязная дорога.
— Устал?
Журналист, держась обеими руками за грудь, покрутил головой.
— Колет немного.
— Еще два поворота, — сказал хирург, не останавливаясь.
На тропу за лыжниками он не свернул, а пошел по самому краю размокшей дороги, ступая в натоптанные следы. Журналист, балансируя руками, побрел через дорогу, выбрался на снег и принялся топать и елозить ботинками, счищая налипшую грязь.
Когда они поднялись на базу, лыжники, свернувшие на тропу, были уже там. Разувшись, ребята сидели на низенькой лавке у стены домика и с наслаждением шевелили пальцами босых ног. На солнцепеке земля подсохла, ноги лыжников с закатанными до колен штанами покоились на валявшихся ботинках. Рядом, на лавке, сохли носки. Когда хирург и журналист, оступаясь в талом, взявшемся водой снегу, проходили мимо, лыжники лениво повернули головы, но глаза почти не открыли: разомлели. Журналист, удаляясь, раза два оглянулся.
База состояла из десятка маленьких, обитых шифером домиков. Кое-где были открыты настежь окна, и на подоконниках, ногами внутрь, замотав головы майками, сидели парни, подставляя солнцу здоровенные голые спины.
Из крайнего домика, куда направлялся хирург, вышел высокий, очень загорелый и очень седой, совсем белоголовый лыжник в ярко-голубых брюках, сильно натянутых штрипками.
— Вадим Сергеевич! — обрадовался он. — Почему же не позвонили?
— Здравствуй, Сережа, — устало проговорил хирург, пожимая ему руку. Он глубоко вздохнул, впервые за всю дорогу, и снял большие темные очки.
Журналист, отдыхая, выжидающе стоял поодаль. Хирург сделал ему знак подойти.
— Познакомься, Сережа. Хочет написать о последних соревнованиях.
Стремясь поскорее завязать сердечные отношения, журналист осклабился и долго тряс седому лыжнику руку. Ни улыбка, ни затянувшееся рукопожатие не понравились Седому. Он бесцеремонно высвободил руку и насмешливо спросил:
— Конечно, напишется что-нибудь капитальное: с выводами и прогнозами?
— Может быть, может быть, — с наигранным радушием ответил журналист, профессионально не замечая неприязни.
Седой отвернулся от него и тронул хирурга за локоть:
— Удивительно, но почему-то именно в спорте каждый считает себя глубочайшим специалистом. Ни в одной области нет таких эрудитов, как в спорте!..
Они подошли к домику, и Седой подождал, пока гости соскребали грязь с ботинок.
— Он что, псих? — украдкой спросил обидевшийся журналист.
— Потом, — обронил хирург и пошел в домик.
— Сюда, — показывал Седой. — Прямо и направо. Да вы же знаете.
На крылечке, часто поплевывая в баночку с кремом, сидел на корточках и яростно чистил огромные горнолыжные ботинки парень с могучими руками, в майке и вязаной шапочке. Он привстал и посторонился, давая журналисту пройти. Помпончик на его шапочке свешивался до самого плеча. Журналист залюбовался богатырским торсом парня.