– Пошли, Алеша! – взмолилась генеральша. – Ты вот не веришь в заговоры, а я на себе испытала. Хотя ты и не веришь, но отчего не послать? Руки ведь не отвалятся от этого.
– Ну ладно, – согласился Булдеев. – Тут не только что к акцизному, но и к чёрту депешу пошлешь… Оx! Мочи нет! Ну, где твой акцизный живет? Как к нему писать?
Генерал сел за стол и взял перо в руки.
– Его в Саратове каждая собака знает, – сказал приказчик. – Извольте писать, ваше превосходительство, в город Саратов, стало быть… Его благородию господину Якову Васильичу… Васильичу…
– Ну?
– Васильичу… Якову Васильичу… а по фамилии… А фамилию вот и забыл! Как же его фамилия? Давеча, как сюда шел, помнил… Позвольте-с…
Иван Евсеич поднял глаза к потолку и зашевелил губами. Булдеев и генеральша ожидали нетерпеливо.
– Ну, что же? Скорей думай!
– Сейчас… Васильичу… Якову Васильичу… Забыл! Такая простая фамилия… словно как бы, извините за выражение, не при дамах… – и прошептал в ухо генералу: – Херовая…
– Херасков? – спросил генерал.
– Нет, не Херасков. Постойте… Елдаков нешто? Нет, и не Елдаков. И не Елдырин. Помню, фамилия вот этакая, а какая – из головы вышибло…
– Мудищев?
– Никак нет. Постойте… Тряхомудов… Длиннохеров… Мандавошкин…
– Это уж насекомая фамилия! – возразил генерал. – Мошонкин?
– Нет, и не Мошонкин… Всё не то!
– Ну, так как же я буду ему писать? Ты подумай!
– Сейчас. Залупаев… Головкин… Крайнеплотников…
– Нестояцкий? – спросила генеральша.
– Никак нет. Концевой… Нет, не то! Забыл!
– Так зачем же, чёрт тебя возьми, с советами лезешь, ежели забыл? – рассердился генерал. – Ступай отсюда вон!
Иван Евсеич медленно вышел, а генерал схватил себя за щеку и заходил по комнатам.
– Ой, батюшки! – вопил он. – Ой, матушки! Ох, света белого не вижу!
Приказчик вышел в сад и, подняв к небу глаза, стал припоминать фамилию акцизного:
– Хероватов… Херуцкий… Толстопалкин… Слабосильченко. Нет, не то! Мудозвонов… Нет…
Немного погодя его позвали к господам.
– Вспомнил? – спросил генерал.
– Никак нет, ваше превосходительство.
– Может быть, Кривохеров? Заебицкий? Нет?
И в доме все наперерыв стали изобретать фамилии. Приказчика то и дело требовали в дом.
– Срамноудов? – спрашивали у него. – Эякуляцкий?
– Папа! – кричали из детской. – Пиписькин! Крантиков!
Взбудоражилась вся усадьба. Нетерпеливый замученный генерал пообещал дать пять рублей тому, кто вспомнит настоящую фамилию, и за Иваном Евсеичем стали ходить целыми толпами…
– Безъяйцев! – говорили ему. – Мудастый! Семяизвергащенко!
Но наступил вечер, а фамилия всё еще не была найдена. Так и спать легли, не послав телеграммы.
Генерал не спал всю ночь, ходил из угла в угол и стонал… В третьем часу утра он вышел из дому и постучался в окно к приказчику.
– Не Донжуанов ли? – спросил он плачущим голосом.
– Нет, не Донжуанов, ваше превосходительство, – ответил Иван Евсеич и виновато вздохнул.
Утром генерал опять послал за доктором.
– Пускай рвет! – решил он. – Нет больше сил терпеть…
Приехал доктор и вырвал больной зуб. Боль утихла тотчас же, и генерал успокоился. Сделав свое дело и получив, что следует, за труд, доктор сел в свою бричку и поехал домой. За воротами в поле он встретил Ивана Евсеича. Приказчик стоял на краю дороги и, глядя сосредоточенно себе под ноги, о чем-то думал. Судя по морщинам, бороздившим его лоб, и, по выражению глаз, думы его были напряженны, мучительны…
– Бардаков… Блядунов… – бормотал он. – Засувальчук… Онаницкий…
– Иван Евсеич! – обратился к нему доктор. – Не подскажете ли дорогу? Живет тут у вас по соседству некий Егор Францевич Шпигель, непременный член уездного присутствия по крестьянским делам….
Иван Евсеич тупо поглядел на доктора, как-то дико улыбнулся и, не сказав в ответ ни одного слова, всплеснув руками, побежал к усадьбе с такой быстротой, точно за ним гналась бешеная собака.
– Надумал, ваше превосходительство! – закричал он радостно, не своим голосом, влетая в кабинет к генералу. – Надумал, дай бог здоровья доктору! Членов! Членов фамилия акцизного! Членов, ваше превосходительство! Посылайте депешу Членову!
– Накося! – сказал генерал с презрением и поднес к лицу его два кукиша. – Не нужно мне теперь твоей херовой фамилии! Накося!
литературная учебаВАРИАЦИИ НА ТЕМУ ЧЕХОВА И КАМЮ
«Молодой человек собрал миллион почтовых марок, лег на них и застрелился».
«Просит поймать программу новостей Би-би-си, которая, по его мнению, всегда интересна. Ему ловят Би-би-си. Он усаживается у приемника и засыпает».
Гость долго говорил, что обожает сотернское вино «Шато д’Икем», особенно урожая 1989 года, что ничего на свете лучше нет. Хозяин, кряхтя, достал из своей коллекции эту бутылку, раскупорил, налил. Тот чуть пригубил, отставил бокал и заговорил о футболе.
Человек мечтал приобрести картину Фалька. Искал по коллекционерам. Чтоб был подлинный Роберт Фальк! Наконец за большие деньги купил на аукционе. Но все никак не соберется повесить на стену.
Политик стремился попасть в парламент. Истратил на это кучу сил и средств. Став членом парламента, пообещал какому-то боссу мафии пролоббировать нужную ему поправку к закону, взял аванс, был уличен, лишен неприкосновенности, изгнан из депутатов, едва избежал тюрьмы, а денег уже нет. Едва вымолил у мафии унизительную рассрочку долга, и теперь отдает и живет бедно…
Ну и наконец: увидел, был поражен красотой и изяществом, увлекся, влюбился, полгода ухаживал, носил цветы, делал предложение буквально на коленях стоя. «Если не ты, то никто и никогда…» Уже в свадебном путешествии стал спать отдельно. Говорил друзьям и психоаналитику: «Сам не знаю, что за дьявол… даже обидно».
литературная учебаФУНДАМЕНТАЛЬНЫЙ СЕРИАЛЬНЫЙ ДИАЛОГ
– Дарья, мне нелегко это говорить, но мы не подходим друг другу.
Она подняла на него свои большие доверчивые глаза и сказала:
– Я беременна.
– Марьяна, вы здесь начальник! Можете уволить всех этих бездельников!
Она подняла на него свои большие доверчивые глаза и сказала:
– Я беременна.
– Василиса, эти деньги не твои, они просто лежат на твоем счете.
Она подняла на него свои большие доверчивые глаза и сказала:
– Я беременна.
– Настя, нам через пять минут выходить, а кот нассал мне в ботинок!
Она подняла на него свои большие доверчивые глаза и сказала:
– Я беременна.
– Клавдия, это провал. Нас накрыли. Я даже подозреваю, кто нас сдал…
Она подняла на него свои большие доверчивые глаза и сказала:
– Я беременна.
– Анастасия, поздравляю вас с защитой докторской диссертации!
Она подняла на него свои большие доверчивые глаза и сказала:
– Я беременна.
– Олеся, где корова? Где корова, я тя спрашиваю, али не слышишь?
Она подняла на него свои большие доверчивые глаза и сказала:
– Я беременна.
– Инга, прости, что я так долго тянул с предложением. Будь моей женой!
Она подняла на него свои большие смеющиеся глаза и сказала:
– Я беременна. Но не от тебя, милый…
Вообще же сообщение «Я беременна» в литературе уже давно стало штампом, если не стилистическим, то сюжетным.
«В один день, как я пришел к обеду, взяла она меня за руку, и сказала мне, хотя и обыкновенным своим тоном: “Друг мой, я беременна”, и протянула ко мне свои губки» (Филатьев, 1795). «”Увы, Неон! Я беременна”. Я оцепенел от ужаса и едва мог на ногах удержаться» (Нарежный, 1822). «Я беременна, – сказала она тихо и медленно» (Лев Толстой, 1878). «Она обвила руками мою шею и, наклонившись надо мною, произнесла шепотом: “Я беременна, Петя…” В первый момент известие это не произвело на меня впечатления, но затем мне сделалось очень досадно и скверно» (Станюкович, 1879).
школа молодого прозаикаМАТЕРИАЛЫ К СЛОВАРЮ ПОШЛОСТЕЙ И ШТАМПОВ
Возьмем, например, знаменитое «ПРИСЛОНИЛСЯ (ГОРЯЧИМ) ЛБОМ К ХОЛОДНОМУ (ОКОННОМУ) СТЕКЛУ» как жест бессильной тревоги, как скупая, но действенная характеристика волнения или отчаяния.
Первым это использовал Тургенев («Накануне», 1859). Потом Лесков («На ножах», 1870), Достоевский («Бесы», 1872), а также Боборыкин (1875), Салиас (1893), Арцыбашев (1905), Горький (1908) – это все всерьез! В стихах Маяковский: «Плавлю лбом стекло окошечное» (1915). И всё это на полном серьезе. Но буквально через два года:
«Все это время унылый муж бродил по комнатам, насвистывал мелодичные грустные мотивы, хватался за дюжину поочередно начатых книг и даже “прижимался горячим лбом к холодному оконному стеклу”, что по терминологии плохих беллетристов является наивысшим признаком скверного душевного состояния» (Аркадий Аверченко, 1917).
«Ворочалась, вздыхала, вставала, подходила к окошку и, как предписывается в романах, прижималась горячим лбом к холодному стеклу» (Вера Панова, 1959).
Рано или поздно удачная фраза, даже некая стилистическая находка становится штампом, пошлостью, а потом – становится иронией.
Важно также знать: у всех этих штампов есть создатели.
Например, «УГЛОВАТОГО ПОДРОСТКА» придумал Шолохов, еще в «Тихом Доне». Он же изобрел «СКУПУЮ МУЖСКУЮ СЛЕЗУ». А вот «ВИХРАСТОГО МАЛЬЧИШКУ» – Осипович-Новодворский и Станюкович, в 1880-е годы. «ПРЫЩАВОГО ЮНЦА» – Куприн в 1900-е годы. «НЕПОКОРНУЮ ПРЯДЬ» придумал Григорович (1889), а далее этот образ использовали Хлебников (1911) и Булгаков (1924)… Ну а потом всерьез писать «вихрастый мальчишка отбросил со лба непокорную прядь» стало не совсем прилично.
Вот еще несколько пошлейших штампов.