«БЕЗДНА ВКУСА». Поэт Константин Случевский, описывая женщину, говорит: «Бездна вкуса в богатой одежде» (1880-е годы). «Бездна вкуса»! Это ужасное выражение – над которым, я сам помню, потешалась великая актриса Мария Владимировна Миронова, – оказывается, было в ходу давно. Впервые – у пионерки русской «женской прозы» Марии Жуковой (в 1845 году). Потом аж у Гончарова: «Вера, у тебя бездна вкуса» («Обрыв», 1869). У Василия Слепцова, у Корнея Чуковского (в рецензии) и у Лидии Корнеевны Чуковской (в «Софье Петровне»). Только во второй половине ХХ века оно стало употребляться иронически: «зеленая кофточка с розовым платочком. Одним словом, бездна вкуса».
«БЕЗДЫХАННОЕ ТЕЛО» – Плавильщиков (1803), Нарежный (1814), далее Полевой, Жуковский, Салтыков-Щедрин, Лев Толстой, Набоков, Ал. Толстой… Но начиная с Зощенко (1933) – чаще всего с явным оттенком иронии.
«БЕЗУМНАЯ СТРАСТЬ» – Гоголь (1835), Кукольник (1840), Соллогуб (1841), Загоскин (1848), Лажечников (1856), Гончаров (1869), Герцен, Достоевский, Куприн, Гейнце, Катаев, Нилин, Радзинский, Рубина.
«ЖУЯ ТРАВИНКУ» – «Оля грызла травинку, все хотела затеять разговор, а Павел Алексеевич отмалчивался» (Маканин, «Гражданин убегающий», 1970). «Генка болтал ногами в воде, Славка покусывал травинку» (Рыбаков, «Бронзовая птица», 1956). «Маша, покусывая травинку, посмотрела на небо» (Мусатов, «Стожары», 1948). «Таисья, покусывая травинку…» (Юрий Герман, «Россия молодая», 1952), «рассеянно жевал травинку» (Леонов, «Русский лес», 1950). «Сидя рядом, кусая травинку, поглядывает на русую, простоволосую голову Катюши» (Алексей Толстой, «Аэлита», 1939).
«ЗВЕНЯЩАЯ ТИШИНА» – первым Арцыбашев («Санин», 1902), потом Анатолий Каменский (1907), и Чуковский в рецензии того же года назвал «звенящую тишину» принадлежностью декадентского ритуала – но, увы! Это всем понравилось. Тут и Есенин, и Георгий Марков, и Дудинцев, и Стругацкие, и проза Ахматовой, и Бондарев, и даже Петрушевская.
«КАК ГРОМОМ ПОРАЖЕННЫЙ» – у Пушкина в финале «Евгения Онегина» (VIII. 48). «Она ушла, стоит Евгений, как будто громом поражен» – возможно, это ироническая аллюзия на Карамзина: «Супруг, как громом пораженный, хотел идти за нею вслед» (то есть покончить с собой) («Алина», 1791). Далее опять же второстепенные авторы вроде Загоскина, Булгарина, Греча, Полевого, Григоровича, Герцена, Салиаса. Также у Гоголя («Коляска») и Булгакова («Роковые яйца»). Тургенев – иронически: «стоял уж точно как громом пораженный» («Ася»). В советской литературе – Юрий Казаков, Окуджава, Искандер, Абрамов.
«КАК ПОДКОШЕННЫЙ» – Тургенев (1860), Достоевский (1862; 1880), Эртель (1889) и далее Мамин-Сибиряк, Мережковская, Чарская, Ропшин и даже Пастернак – и далее везде.
Вот примеры из разных романов популярнейшего в конце XIX века исторического романиста Николая Гейнце: «Она дико вскрикнула и упала навзничь как подкошенная». «Как подкошенная, княгиня упала без чувств на пол». «Здоровая, почти никогда не хворавшая, она вдруг слегла как подкошенная». «Как подкошенный, упал, не раздеваясь, на диван в своем кабинете и заснул как убитый» (тут в одной маленькой фразе целых три штампа).
«КАК УБИТЫЙ» (чаще всего «заснул как убитый») – первым написал Андрей Болотов (1800) – и далее Грибоедов, Пушкин. Гоголь, Бестужев-Марлинский, Достоевский, Загоскин, Даль, Тургенев и до наших дней, исключая, кажется, Льва Толстого. Но было и другое, не столь пошлое употребление. У Достоевского «как убитый» в смысле как окаменевший, потрясенный: «Я стоял и смотрел на них как убитый» («Белые ночи», 1848). То же встречаем у Гончарова: «А он сегодня бледен, молчит как убитый», «сидя, как убитый, в злом молчании», и даже: «около нее три дня ходил как убитый».
«КОСЫЕ ЛУЧИ ЗАХОДЯЩЕГО СОЛНЦА» – за честь быть первооткрывателем этой красоты борются Григорович, Лев Толстой, А.К. Толстой. Но главный популяризатор этого штампа – Достоевский.
«КРИСТАЛЬНО ЧЕСТНЫЙ» – это кристально чистое антисоветское изобретение, тут же освоенное советской литературой. В начале 1930-х – у «невозвращенца» Г.А. Соломона (Исецкого), в журнале галлиполийцев и у митрополита Евлогия – о том, как «кристально честные» русские люди переживали катастрофу России. И тут же, с середины 1930-х, в советской публицистике о «кристально честных» большевиках. Далее Василий Гроссман, Астафьев, Трифонов, Рекемчук, Вознесенский (в прозе) и многие другие. Скорее всего, это перевод с английского. Cristal clear, то есть на самом деле «хрустально чистый».
«ЛЕДЯНОЙ (ХОЛОДНЫЙ) УЖАС СКОВАЛ ЕГО ЧЛЕНЫ», а также сердце, душу и тело: Куприн, Гарин-Михайловский, а главное – Лидия Чарская.
«МЯГКО, НО РЕШИТЕЛЬНО» – Омулевский (1870), Арцыбашев (1905), Набоков (1926) и советские писатели: Стругацкие, Чаковский, Крапивин, Евтушенко (проза), Окуджава (проза), Рыбаков, Аксёнов…
«НЕ ПО-ДЕТСКИ СЕРЬЕЗНО (ПЕЧАЛЬНО, ЗАДУМЧИВО)» – популярно с середины XIX века. Шаликова (1856), Помяловский (1860), Крестовский (1864), Осипович-Новодворский (1877), Короленко (1885, 1898, 1903, 1915), Куприн (1900), а также Чарская и Горький. Далее Горбатов, Абрамов, Николаева, Богомолов (в рассказе «Иван» – два раза).
Интересно, что у «больших классиков» – Достоевского, Льва Толстого и Чехова – этого выражения нет.
«НИ ОДИН МУСКУЛ не пошевелился на бледном лице князя» – Дружинин, «Полинька Сакс» (1847). Чернышевский (1863) – тоже «не пошевелился», и Апухтин, и Короленко. Но вот Крестовский (1867) – «не дрогнул». А дальше Лев Толстой – тоже «ни один мускул не дрогнул» («Война и мир») – Салтыков-Щедрин, Омулевский, Засодимский, Чехов, Куприн, Бунин, Арцыбашев, Гумилев (проза), Вербицкая, Гиляровский, Вересаев и далее до Аксенова и Шукшина почти все время «не дрогнул». Редко-редко «не шевельнулся».
Зато у Достоевского – «ни один мускул не двинулся в лице Ставрогина».
«ПОКРАСНЕЛ КАК РАК» И «БЛЕДНАЯ КАК СМЕРТЬ». «Покраснел как рак»: с начала второй половины XIX в. Шевченко (проза), Салтыков-Щедрин, Писемский и очень часто Достоевский; также Юрий Трифонов.
«Бледная как смерть» – раньше, с первой половины XIX в. Любимый образ второразрядных авторов: Погорельский, Бестужев, Мария Жукова, Полевой, Панаев, Дружинин, Герцен (который был грандиозный мыслитель и борец, но прозаик так себе), Жадовская, Станюкович, Салиас, Боборыкин и больше всех – Чарская. Показательно, что Гоголь воспринимал это как стилистическую пошлость: «помещица Коробочка, перепуганная и бледная как смерть» – это рассказывает не автор, а «дама, просто приятная». У Чехова «бледная как смерть» – в иронической «Драме на охоте». Из крупных писателей всерьез говорят «бледная как смерть» только Лесков и Куприн.
«ПОКОСИВШИЕСЯ ИЗБЫ» – Шеллер-Михайлов (1883), Мамин-Сибиряк (1884), Короленко (1886), Вербицкая (1909), Ал. Толстой, Фёдор Абрамов, Стругацкие.
«ПОТУХШИЙ ВЗГЛЯД» – Достоевский (1848), Гончаров (1859) и далее Тургенев, Николай Гейнце, Аркадий Бухов и многие другие.
«СУРОВО И НЕЖНО» – Мережковский (1905), Замятин (1920), Ксения Львова – замечательная в своем роде представительница советской массовой литературы, фраза: «Он сурово и нежно заботился о племяннике» (1952), а также скульптор Коненков (1970).
литературная учебаМЕРТВЫЙ ЯЗЫК
Есть слова и выражения, которые умерли. Поскольку умерла реальность, которая их порождала. Но их полезно знать молодому писателю – тем более что мода на романы и повести «из советской жизни» всё никак не проходит.
Обратите внимание: я говорю не о названиях исчезнувших вещей, явлений, учреждений, например: «партком», «треугольник», «заказы», «касса предварительной продажи ж/д билетов» и т. п.
Я именно про выражения. Про речевые акты.
Исчезли такие фразы:
– Политически грамотен, морально устойчив (в СССР это была и формула из характеристики, и популярное шутливое присловье).
– Что дают? (вопрос к людям, столпившимся у прилавка).
– Отстояла очередь… (с этих слов начинался рассказ практически о любом удачном «шопинге»).
– Здесь лучше снабжение (то есть «в нашем районе в магазинах продается больше всяких-разных продуктов»).
– Не завезли! (ответ продавца на вопрос, почему какого-то товара нет в продаже).
– Выбросили! (когда дефицитный товар все-таки «завезли»).
– На троих будете? (предложение незнакомым людям в очереди скинуться по рублю, купить бутылку водки и выпить ее в ближайшей подворотне).
– Копеечку не бросайте! (когда в троллейбусе, где проезд 4 коп. и люди сами бросают мелочь в билетную кассу, надо получить сдачу с пятачка).
– Я говорю из автомата! Тут мне в стекло стучат! (и стучали, если была очередь).
– Этот стол не обслуживается (говорит официант парочке, которая в кафе хочет сесть за свободный столик, и сажает ее к другой парочке, ибо ему так удобнее носить блюда).
– Я одна, а вас много! (продавщица или кассирша, обращаясь к очереди).
– Мне кто-нибудь звонил? (спрашивает человек, придя домой, поскольку мобильников не было).
И самое любимое:
– В парк идет машина! – говорит таксист. Такая форма вымогательства.
А пассажир, который платит деньги и по счетчику, и чаевые сверх счетчика, лебезит и называет таксиста:
– Шеф!
загадки «Телеграммы»ГДЕ СЕМЁН?
Рассказ Константина Паустовского «Телеграмма» никогда меня особо не трогал: мешал переизбыток словесных красивостей. Но недавно я прочитал рассказ внимательно и удивился некоторым содержательным пустотам.
Но сначала давайте ответим на вопрос: когда происходит действие рассказа? Он написан в 1946 году, но ясно, что сюжет разворачивается до войны, поскольку нет ни намека на то, что было в 1941–1945 гг. в стране вообще и в Ленинграде в особенности (а именно в Ленинграде живет вторая героиня рассказа – Анастасия Семёновна, дочь Катерины Петровны).
До войны – но когда именно? Граница определяется четко: не ранее осени 1933 года. Поскольку Анастасия Семёновна работает «секретарем» (то есть оргработником) в Союзе художников (точнее, в ЛОССХ – Ленинградском отделении Союза советских художников), а он был учрежден в августе 1932 года, – однако трудно предположить, что аппарат сразу же развернул деятельность по организации персональных выставок «затираемых» дарований – а именно молодого скульптора Тимофеева. Анастасия Семёновна, Настя, этим и занимается, отчего и не приезжает к матери вовремя.