Нина ни разу не была замужем, но решила, что лучше подыграть ему.
– Да, – прошептала она. – Я дура. Надо было тебе ноги мыть и ту воду пить… А я дура была… Прости меня, – и попыталась изобразить слезы.
Он отпустил ее руку. Потрепал по плечу.
– Мне тоже очень жаль, – сказал он. – Но уж не воротишь. Прощай, Нисечка.
Повернулся, вышел в коридор, надел пальто. Сам отпер дверь и тихо прищелкнул ее за собою.
Нина перевела дух.
Господи. Сумасшедший. Спасибо, в горло не вцепился…
А может, в самом деле пойти к психологу и как-то всё поменять? Да, легко сказать – «поменять». А пять тысяч – вот они. Просто так, ни за что. Даже мыться и постель перестилать не надо.
этнография и антропологияКЛИЕНТ ВСЕГДА ПРАВ
Парикмахерская.
В соседнем кресле пожилой полноватый мастер возится над прической молодого жилистого парня. Задача – сделать ёжик плоским, как аэродром.
– А мне Алиска Кушак два мэмэ на висках ножницами выстригала, – говорит парень. – И плоскоту тоже вручняк. Знаете такую? Лауреатка всяких конкурсов (с ударением на второе «о»).
– Зависит от привычки, – говорит мастер. – Могу и ножницами, только разницы ноль. На полчаса дольше, и всё.
– Ладно, ладно, – говорит парень. – Не в том дело. Но вы постарайтесь, чтоб ни волоска не торчало. Чтобы цых – как заполировано. У меня волос густой, можно. Я приплачу, кстати, если время дольше займет. Я не жлоб…
Парикмахер кивает.
– Ненавижу жлобов! – вздыхает парень. – Вот буквально позавчера. Берет у меня клиент девочку на ночь. И, сука, спрашивает, типа на ночь – это на сколько? На сколько – на сколько, на ночь и есть на ночь! А он пристал: на сколько часов? Ну я, чисто чтоб отвязаться: «восьмичасовая рабочая ночь», гы-гы-гы. Посмеялись. А девчонка мне потом говорит: встаю я в полдевятого, одеваюсь, а он еще требует, сука. Ты, типа, недоработала! Я тебя, типа, в час ночи взял. Еще полчаса мои. Вот жлобина, а ведь пожилой человек, совсем совесть потеряли, блин, куда катимся… Так бы и дал в морду!
– Ну, и дали?
– А?
– В морду-то ему дали? – спрашивает мастер.
– Нельзя, – вздыхает парень. – Клиент всегда прав.
страна советовЕЩЕ РАЗ ПРО ЛЮБОВЬ
Когда-то давно моя знакомая рассказала:
«Одна младшая подруга пришла советоваться.
У нее вдруг появился очень интересный кавалер. Примерно из того же профессионального круга, что и она, и ее муж. То есть она замужем, ребенок еще сравнительно небольшой… А тут такой роман намечается. Вот она и спрашивает:
– Как думаешь, ничего, если слегка гульнуть? Уж больно он хорош. Я почти что влюбилась. Ну так, слегка. Но ощутимо. Как раньше говорили, увлеклась. Что посоветуешь?
Я говорю:
– А ты можешь сто процентов гарантировать, что муж не узнает?
– Нет, какое там сто! – говорит. – Семьдесят процентов. Ну, восемьдесят пять, если уж совсем дико прятаться. Но всё равно не сто, конечно. Тонок слой, и узок круг. И вообще тесен мир.
– Ладно, – говорю. – А если муж узнает и все такое, ты готова развестись?
– Еще чего! – говорит. – Во-первых, он (то есть кандидат в любовники) давно и глубоко женат…
– Да не в нем дело, – говорю, – а в тебе. Если все раскроется и будет скандал, ты готова тут же уйти от мужа? Вот так, в никуда, в белый свет?
– Зачем? Ну, поссоримся. Потом помиримся. И все забудется.
– Дура, – говорю. – Мой совет – ни-ни. Выбрось из головы. Но не потому, что я такая вся из себя добропорядочная. Потому что самый невыносимый ужас для женщины – это жить прощенной… Изменившей, но прощенной женой».
Я спросил у нее:
– Точно самый ужас?
– Точно. По себе знаю. Два года прожила прощенной. На третий год пришлось развестись. Потому что совсем невмоготу.
Когда-то я другую свою хорошую знакомую спросил по поводу ее бестолкового, с самого начала заведомо бесперспективного и даже слегка опасного романа с одним известным человеком.
– Ты что, его вот так прямо без памяти любишь?
– Да нет, что ты, – вздохнула она.
– А зачем тогда?
– Так. Для биографии. В смысле, для мемуаров.
Как теперь бы сказали – «для строчки в резюме».
из подслушанногоОТКАЗ
Женщина говорит по мобильному телефону. Дело происходит в Сбербанке, все с талончиками ждут, когда их номер появится на табло.
Она говорит негромко, но решительно:
– Я с тобой спать не собираюсь. Да, больше не хочу. Это мое решение.
(Возмущение на том конце провода.)
– Не надо кричать. Криком ты ничего не добьешься. Ха-ха-ха! А угрозами тем более. Сказано – нет, значит – нет.
(Там, наверное, еще более сильное возмущение.)
– Да, раньше спала. Ну и что? Это было раньше. А теперь всё. Мало ли что было раньше! Раньше ты тоже писалась в подгузник! А теперь всё, уже большая девочка! Ты будешь спать с бабушкой, в ее комнате…
сон на 27 декабря 2016 годаБАБУШКА РИТА И БРАТ ЛЁНЯ
Приснилось, что я на даче. Там папа, и мой брат Лёня, и бабушка тоже. Мне примерно пятнадцать лет, может быть, меньше, но ненамного. В общем, я не старше пятнадцати, но и не моложе двенадцати. Но вот что самое интересное: мой брат Лёня – моложе меня. Ему лет шесть или самое большое восемь – нет, именно шесть, он еще не ходит в школу, это, кажется, мельком говорит бабушка или я сам это вспоминаю.
То есть самое странное – что Лёня младше меня, лет на пять, хотя на самом деле он был старше на пятнадцать лет.
Лёня ко мне пристает, так, по-детски, как может приставать маленький мальчик с старшему брату – чтоб я с ним поиграл.
Но мне не хочется. Я его сначала отодвигаю от себя, потом отталкиваю. Он пристает ко мне все настойчивее. Тогда я его отпихиваю сильнее – и, наконец, шлепаю по плечу. Ему больно. Он бежит к калитке. Калитка тут совсем особая и неприятная – это окно, старое дачное окно (верней, половинка окна), вставленное вместо калитки. Деревянный серый ставень на черных железных петлях – это и есть сама калитка. Стекло – выбито. Но по краям, там, где рама, остались осколки стекла, можно порезаться. Я оттаскиваю Лёню от этой опасной калитки, он вырывается, я дергаю его за руку, даю ему шлепка – и он бежит жаловаться папе. Я боюсь, что папа меня накажет – «обидел маленького».
За всем этим наблюдает моя бабушка Рита.
То ли желая утешить Лёню, то ли жалея меня (чтоб меня папа не наказал), она берет Лёню за руку и ведет к калитке – к той самой, с битыми стеклами. «Лёнечка, мы сейчас пойдем гулять, гулять!» – приговаривает она. Он, слышу я, называет ее «Барита» – то есть «баба Рита» – он ее на самом деле так называл в детстве, и мне об этом рассказывал, и бабушка рассказывала тоже. «Пойдем, Барита, пойдем!»
Вот.
Они, взявшись за руки, пролезают в эту калитку, не задев ни стеклышка, а я – я боюсь порезаться, я прямо под коленками чувствую щекотание от вида этих острых стеклянных лепестков – я обегаю вокруг нашу дачу (нашу не реальную, а во сне приснившуюся дачу) – мельком вижу папу, сидящего за столом, – и выхожу через другую калитку, обычную.
Выхожу на дачную аллейку и вижу: бабушка и Лёня идут вдаль мимо дачных заборов, это край поселка, осталось два-три дома, а дальше – лес, большой и темный. Солнце уже зашло.
Куда они идут? Зачем? Ведь уже стемнело, уже вечер, скоро ночь.
«Что это они задумали? Вдруг они заблудятся, пропадут, погибнут!» – думаю я и хочу их позвать, но вдруг странная холодная мысль – «но ведь это они сами так решили, их ведь никто не заставлял и даже не уговаривал идти поздним вечером в лес, это их идея». И сразу мне становится стыдно от своего равнодушия и цинизма, и я снова хочу крикнуть: «Вернитесь!» – и снова та же насмешливая мысль: «это их собственное желание»…
И вот так много раз. Мучение.
каждый за себяАБАЖУР И ПРИКАЗ
– Страшное дело самовар. Или абажур. Вообще уют домашний, – вдруг сказал химический король Иван Иванович Н.
Он сказал это одному российскому экономическому журналисту.
Разговор состоялся в известном немецком ресторане, где на гербе бежит лиса, есть такой в Шварцвальде. У Иван Иваныча был дом сравнительно недалеко – «четыре версты в гору», сказал он и махнул рукой куда-то неопределенно влево, где была как раз не гора, а равнина.
Журналист брал у него большое интервью, на полосу или даже на разворот. После всех инвестиций и реконструкций речь все-таки зашла о новом заводе, который Иван Иванович пять лет назад построил в крупном сибирском городе, – и там был грандиозный скандал с вредными выбросами. Были суды, пикеты, фотографии желтого снега, ужасные цифры роста заболеваний, экологи приковывали себя к воротам, даже, кажется, вмешались «Гринпис» и «Фонд дикой природы», – но Ивану Ивановичу удалось отвертеться. Не только отвертеться, но и продолжать «убийство города и природы», как выражались в газетах.
Поэтому журналист не мог не задать этот вопрос, хотя понимал, что собеседнику это будет неприятно.
Однако Иван Иваныч безо всякого смущения ответил, что все суды он выиграл и не видит никакого повода волноваться. Ни для себя, ни для прессы.
– Минуточку, – сказал журналист. – Конечно, можно подходить к делу чисто формально. Но загрязнение воздуха продолжается?
– Продолжается, – кивнул Иван Иваныч. – Но я ничего не могу поделать. Такова технология. Как говорят в кино, «это бизнес, ничего личного». У меня, разумеется, нет цели отравить население целого города и прилегающих районов. Нет у меня такой злодейской цели, надеюсь, вы мне верите. Что я, Бармалей? Граф Дракула? Но технология именно такова. Переносить производство в безлюдный район – у меня нет таких средств. Закрывать? Абсурд!
– Сейчас вы скажете, что этот завод нужен стране…
– Конечно, не скажу. При чем тут страна? Этот завод нужен мне. Мне лично.