Соседская девочка — страница 36 из 52

– Оттого, – серьезно ответила она, – что я тебя очень любила и хотела быть твоей женой. А все вот эти – ерунда.

У него на минуту занялось дыхание, но уже ничего нельзя было поделать, потому что он был уже семь лет женат, сыну скоро в школу.

Да и она, если честно, уже разлюбила и его, и свои мечты о доме, муже, ребенке.


4.

Одна женщина, вдоволь помыкавшись после трагедий своей молодости, в конце концов снова сошлась с мужчиной, который был причиною многих ее несчастий. Дочь, которая прекрасно помнила ее унижения и страдания, спросила ее:

– Мама, как же так? Ведь он…

Но она перебила:

– Просто у меня больше никого нет.

– Даже меня у тебя нет? – изумилась дочь.

Кровно обиделась и перестала с ней общаться. Впрочем, они и раньше-то виделись три раза в год. Два дня рождения и Пасха.

Но потом дочь вдруг осталась одна с ребенком и без денег, заболела – и написала матери письмо. Та засобиралась к ней в другой город. Мужчина был против – тем более что помнил, как плохо к нему относилась эта девушка. Он сказал: «Или она, или я!»

Женщина сказала: «Конечно, она!» Но не потому, что она так уж сильно любила свою дочь, а потому что ненавидела ультиматумы.


5.

Один мужчина немного за сорок полюбил совсем молодую женщину. Очень сильно влюбился, увлекся, всерьез решил начать новую жизнь. Мечтал, чтоб они жили на окраине города в скромной квартире и чтобы она родила ему ребенка; она тоже об этом мечтала; они вдвоем мечтали об этом, встречаясь то у друзей, то в гостинице. Но у него уже была жена и двое детей: дочка в девятом классе, а сыну пять с половиной. Жена полгода наблюдала его страдания и метания. Наконец он заявил ей о разводе. Она сказала в ответ:

– Хорошо, милый, я не имею морального права мешать твоему счастью. Ты свободен. Но речь не обо мне. Речь о детях.

– Я буду платить алименты и вообще помогать, – сказал он. – Буду приходить каждое воскресенье, а может, еще и по четвергам. Учти, ты не имеешь права лишить меня общения с детьми! Я на этом настаиваю.

– Понятно, – сказала жена. – Поэтому давай сделаем так: наша Ксюша через год поступает в институт. Репетиторы, блат и все прочее я беру на себя. Но это тяжкий труд и много времени. На младшего, Арсюшу, у меня совсем не останется сил. Поэтому будет правильно, если ты его возьмешь себе. Мальчишке нужен отец. Надеюсь, твоя новая жена будет ему хорошей мачехой. Я буду приходить к вам в гости. Вместе с Ксюшей. Мы все подружимся. А про алименты забудь. Какие алименты, если дети поровну?

Он даже обрадовался. Сообщил об этом своей пассии. Вот мол, как все удачно складывается. Но она послала его на три буквы. «Твоего засранца в садик водить? – орала она, некрасиво наморщив переносицу. – Разве мы об этом мечтали? А твоя жена – кукушка, кукушка, кукушка!»

Тогда он вернулся к своей жене и сказал, что передумал уходить. Но она послала его примерно на те же буквы.

Так что он теперь один. По вечерам выходит на дорогу и смотрит, как сквозь туман кремнистый путь блестит. Алименты, однако, платит и с детьми встречается регулярно. А его пассия вышла замуж за вдовца с ребенком, то есть шило на мыло, но тут ей никто не навязывал, и это главное.


6.

Одна женщина рассказывала:

– В седьмом классе я была влюблена в одного мальчика из восьмого. Долго и безнадежно. Он на меня внимания не обращал: мелкота. Но в восьмом я резко так повзрослела, и теперь он в меня влюбился. Как бы по новой. Он же не знал, что я в него целый год была влюблена. Ухаживал, после уроков ждал. Но я его оттолкнула: потому что шпана. У него уже три привода было. Стоял на учете в милиции. И школьная форма с заштопанными дырками на локтях. Зачем это мне? Потом он сел в колонию. Воровство, наркотики. Потом, говорят, по второму разу. Так и пропал. А через двадцать лет я его встретила в Германии. В Мюнхене, в ресторане «Ди Альте Энотек». Старая винотека. Вдруг вижу – он! Ну, теперь он ух ты ах ты. Весь такой инглиш: твидовый пиджак, оксфордские ботинки, бабочка в клеточку, сигара, перстень с черным камнем. Я прямо язык проглотила. Вот это да! Смотрю на него во все глаза…

– А он что? – спросил я.

– Да ничего, – сказала она. – Присмотрелась – нет. Всё-таки не он.


7.

Мужчина шестидесяти лет, моложавый, подтянутый, ухоженный, смотрит на фотографию своего отца. Отец уже умер. На фотографии отцу – сорок, судя по дате на обороте.

Мужчина думает: «Если бы эта… забыл… Мариночка? Или Тамарочка? Неважно. Если бы она тогда забеременела и родила, то у меня сейчас был бы вот такой неприятный сын – сорокалетний, толстый, большерукий, лохматый, с неаккуратной бородой и в коротком нелепом свитере. Ужас».

Потом он пытается себе представить, как отец, умерший в семьдесят восемь, смотрел на него. Что он думал? «Неужели этот пятидесятилетний, весь из себя изячный хмырь, этот фальшивый денди с бассейнами и горными лыжами – это мой сын? Говорили же ребята: не скупись на презервативы!»

«Нет! – думает мужчина. – Нет, никогда он так не мог подумать! Он меня любил! Папочка…» – нежно шепчет он, вкладывает старую фотографию обратно в альбом, закрывает альбом и кладет его в ящик письменного стола.

спроси себяПРО ОПОЗДАНИЕ НА ПЯТЬ-ДЕСЯТЬ МИНУТ

У опоздания может быть уважительная объективная причина: настоящий форс-мажор. Я подошел к метро, а там дым и полиция. Я собрался выходить, а у дедушки начался сердечный приступ. Я стоял в ванной перед зеркалом, завершая бритье, – и тут с потолка обрушился водопад: у соседей прорвало трубу.

Остальные причины – субъективные. Особенно если опоздание вроде бы не страшное, на пять-десять-пятнадцать минут.


Первый вариант.

Я все время чуточку опаздываю, сам не знаю почему, и говорю сам себе и тому, кто меня ждет: «Ох, чуточку не рассчитал. Вот черт, завозился». Это значит – я хочу показать своему партнеру, что я главнее. Чтоб он меня ждал, а не я его. Как говорят в народе, чистейшее доминирование. Особый случай – «застрял в пробке». Чтобы застревание в пробке было уважительной причиной, настоящим форс-мажором, нужно, чтоб данная пробка была совершенно неожиданной. А если я говорю в 19:45 буднего дня в Москве, что я «застрял в пробке», – это заставляет моего партнера подумать: «Он издевается? Или он слабоумный? Ведь в Москве уже лет пятнадцать в часы пик жуткие пробки! Зачем же он обещал быть ровно в семь?»


Второй вариант.

Мне вдруг позвонили по телефону или надо срочно ответить на письмо, поэтому я опоздал на те же пять или десять минут. Это значит, что данный разговор (данное письмо) мне намного интереснее, нужнее, важнее, чем предстоящая встреча. Могут возразить: «А вот если я уже стоял в пальто в прихожей, и тут мне премьер-министр позвонил?» Отвечу: если ты стоишь в пальто в прихожей и у тебя времени доехать впритык – не бери трубку. И уж тем более не залезай в мессенджер Фейсбука или в Вотсап.


Третий вариант.

Собираясь на любовное свидание или деловую встречу, я несколько раз меняю галстук перед зеркалом, но потом решаю переодеть пиджак; потом возвращаюсь проверить, выключен ли комп, погашен ли свет в дальней комнате, закрыто ли окно; потом забываю мобильник, вспомнив об этом уже в лифте, и надо вернуться; потом у меня вдруг, после нескольких шагов по двору, начинает дико натирать палец на ноге, и надо срочно переодеть туфли; и так далее. И поэтому опаздываю на те же чертовы пять-десять-пятнадцать минут. Это значит, что я смертельно не хочу на это свидание (или деловую встречу). Честное слово, лучше не идти! Во-первых, не будет никакого толку, а во-вторых, можно всерьез ушибиться, споткнувшись на ровном месте, или даже, боже упаси, попасть под трамвай…

l’е́ducation sentimentaleДУШ

– Только надо, чтоб номер был с ванной, а не с душевой кабиной, – сказала одна моя знакомая.

Разговор был о ее приезде в Москву из-за границы, где она жила последние годы. На пару недель, поэтому речь шла о гостинице.

– Обязательно? – спросил я.

– Обязательно, – она отпила вино из бокала. – Никогда не принимаю душ. Только ванна. Без вариантов.

– Строго!

– Рассказать почему? – она отхлебнула еще. Я кивнул. – Страшная история вообще-то. Жалостная! Но мужикам полезно поплакать. Так вот. Было мне двенадцать лет… Двенадцать лет, ты понимаешь?

Мне стало неприятно. Но что поделаешь, сам нарвался с вопросами. Теперь, значит, придется слушать, как ее соблазняли или насиловали в двенадцать лет.

Но нет.

– Мама моя очень правильно меня воспитывала, – сказала она. – Особенно в смысле заботы о себе. В смысле чистоты и порядка. Чтоб все было стираное и наглаженное. От носочков до пионерского галстука. Воротнички кружевные, платочки носовые, о трусах и майке и не говорю. Чтоб голова была мытая и ногти чистые. И каждое утро – душ. И вот один раз я чуточку проспала, немножко завозилась с тетрадками, там нужно было буквально один примерчик дорешать… в общем, я пропустила душ. Просто лицо сполоснула, быстро съела бутерброд с сыром, надела форму, повязала галстук, рожу перед зеркалом скорчила, нос наморщила, я всегда перед выходом так делала, вот так!

Она смешно и мило наморщила переносицу, так что я потянулся к ней и сделал вид, что чмокаю ее прямо туда, в это чудесное местечко между носом и бровями. Я ведь ее еще школьницей помнил.

– Да отвяжись ты! – она меня отпихнула довольно сильно и, как мне показалось, зло.

– Да ты что! – возмутился я. – С ума сошла?

– Ну, извини! – она перевела дыхание, допила свой бокал, протянула мне, чтоб я подлил ей вина. – Плесни чуточку. Прости. Вот. Был уже май месяц, тепло, я уже ходила без куртки. Взяла портфель и уже пошла к дверям, как вдруг из своей комнаты выскочила мама. Она меня со второго класса не провожала в школу, она говорила, что приучает меня к самостоятельности. Мама выскочила и как заорет: «Душ принимала?» Наверное, она всё слышала. То есть она не слышала, как я в душе плескаюсь, и вот подстерегла. Настигла. «Душ принимала?!» – «Ой, мамочка, прости, я завозилась, я не успела, я как из школы приду, сразу в душ пойду», – ну и все такое. А она меня схватила за руку – железная была у нее рука, я только тогда почувствовала. Потащила в ванную. У меня в руке портфель, я в ботинках. Она портфель у меня выдрала, схватила меня в охапку, прямо в школьной форме и ботинках поставила в ванну и пустила душ. Я так офигела, что даже пикнуть не смогла, стояла не шевелясь. Остолбенела, окаменела. Даже заплакать не успела. Мама меня из ванны вытащила, с меня вода течет, она мне в руку портфель и поволокла к двери. «Теперь, – говорит, – запомнишь, что от душа никаких отговорок не бывает!» И вытолкала меня за дверь. Ну, я немножко постояла в подъезде, пока вода стечет. Пошла в школу. Побежала, чтоб скорей просохнуть. В школе сказала, что меня только что поливальная машина облила. Так, со смехом сказала. Ну, все посмеялись, вот и всё…