Иннокентий Васильевич уже был в постели. Он длинной пилочкой подтачивал сломанный ноготь и сострадательно думал о горькой судьбе гостиничных проституток в городе Красносурайске, и на душе у него было, представьте себе, хорошо. Как у человека, который перевел деньги на лечение больного ребенка. Но у него резко испортилось настроение, когда он увидел в дверях Дюну и двух незнакомых девушек. Они почти силком ввалились в номер, и Синичка сразу стала расстегивать на себе кофту, а Жучок попыталась стянуть с него халат. «Девчонки, хватит, у меня и денег нет!» – пошутил он. «А мы бесплатненько!» – захихикала Синичка, увидев на тумбочке толстенный бумажник.
Конечно, надо было сразу в полную силу – кулаком в морду, ногой в живот, но не сумел или не успел – в общем, девчонки ловко навалились на него, а Дюна совсем случайно воткнула пилку для ногтей ему в горло, в ту самую ямочку. Потом подушкой закрыли ему голову и посидели на ней по очереди. Сверху накрыли одеялом.
В бумажнике была одна пятерка, две тысячные, но зато куча карточек.
Сообразили, что надо через интернет поснимать, тем более что айфон у него вот он. Вытащили из-под одеяла его правую руку, распаролили, прижав его палец к кружочку. Получилось раз, получилось два, три, шесть. Одну карточку почти всю очистили, взялись за другую.
За этим занятием их застал сутенер Геннадий. Ему Ириска и Белочка сказали, что остальные трое туда ушли, а времени уже половина четвертого.
Сутенер Геннадий проклял себя за то, что открыл гостиничным ключом дверь номера, потому что увидел мертвого человека в постели и трех девушек, которые возятся с его айфоном и карточками. То есть он мог стать как бы даже соучастником. Один выход: быстро вызывать ментов.
Зато Белочка и Ириска благословили судьбу за то, что сидели в холле и ничего не знали, не видели и даже не подозревали. То есть были вообще ни при чем.
Жучок и Синичка получили по четыре года, а вот Дюна огребла по полной, двенадцать лет. Как убийца и как организатор.
На зоне она часто рассказывала эту историю, плакала от злости и ненавидела Иннокентия Васильевича всеми силами своего бедного маленького сердца.
мальчик, девочка и высокий заборОСТАНОВКА «ПИВЗАВОД»
Его дедушка был академик, физик-ядерщик, без доклада входивший к Брежневу, когда тот был секретарем ЦК КПСС по оборонной промышленности. Отец был тоже физик, и тоже академик, и тоже по этим самым делам. Отец хотел, чтоб сын продолжал династию. Собственно, в семье это не обсуждалось, это было заранее установленным фактом, – поэтому он окончил физфак МГУ, а потом отец послал его набираться опыта в знаменитую Лабораторию Пятнадцать при Шестом ОКБ Второго управления.
Ему нравилась теоретическая физика и ее конкретные приложения, которые разрабатывались в Л-15, но свою работу он не любил. Работу не в смысле размышления и эксперименты, а в смысле – всю сопутствующую обстановку. У него тошнота подкатывала к горлу всякий раз, когда он выходил на конечной станции метро (тащиться по московским пробкам на машине не имело смысла), садился на маршрутку и ехал буквально пять минут до остановки с обидным названием «Пивзавод». Ну, или шел пешком, если была приятная погода. Вот он, этот чертов пивзавод, а напротив, через узкое шоссе, – длинный высокий глухой забор. Еще сто метров по проулку, проходная, а там, за забором, – унылый блок в стиле шестидесятых, стекло-бетон. Бетон посерел и обшарпался, стекло не мыли месяцами, а внутри – низкие потолки, дешевый линолеум, и в каждой комнате – сосредоточенные, умные, неважно одетые, плохо подстриженные люди сидят, уткнувшись в мониторы. Коллеги ему не нравились за помятость и неэлегантность, а главное – за узколобость, которая странным образом сочеталась с их профессиональной почти что гениальностью. Говорить с ними о деле ему было трудновато – он пасовал, он был самый младший, он только запланировал кандидатскую, а это были уже зубры, хотя старше него всего лет на десять. А когда он заводил разговор о театральных премьерах, новых книгах, концертах и выставках – тут пасовали они, смущенно разводили руками, но это смущение казалось ему деланым. Казалось, что они его презирают, – за красивый костюм, кожаный портфель, дорогой мобильник, нежный одеколон. За интересы вне и помимо работы.
От этого ему все время хотелось домой, в уют их огромной квартиры в доме с гранитными колоннами и статуями на карнизах. Хотелось сидеть в большой гостиной, читать, курить дедушкину трубку – старый тяжелый «Данхилл». Все было прекрасно в таких вечерах у книжной полки, кроме одного – завтра снова на работу.
Иногда он предательски думал, что после смерти отца – а отец был сильно немолод, он был поздним ребенком – он немедленно уйдет из Л-15. Вступит в права наследства, продаст дачу в Барвихе и заживет на эти деньги в свое удовольствие, а если денег будет не хватать – можно будет помаленьку продавать картины Лентулова и Пименова из дедушкиной коллекции. Иногда ему становилось стыдно таких планов, и он клялся сам себе, что защитит две диссертации и откроет что-нибудь этакое, имеющее большое оборонное значение, не посрамит фамилию. Но назавтра снова была работа, снова неуютное здание, низкие потолки, снова поразительно умные, но нелепо и бедно одетые коллеги. Нет, к черту, к черту, к черту…
Ее мама была уборщица на пивном заводе, хотя сначала была нормальной дробильщицей, но получила травму руки, уже когда дочке было пять. Куда деваться? Площадь служебная, но хорошая – однокомнатная квартира в пятиэтажке. Начальник цеха, добрый человек и по совместительству папа ее девочки, перевел в уборщицы и как-то намухлевал с приватизацией. В хорошем смысле намухлевал, то есть сделал, чтоб эта квартира стала в собственности мамы и дочки. Но сказал, что на этом алименты кончаются, потому что у него своих трое и жена больная. Правда, он скоро умер, потому что был сильно немолодой.
Она любила маму за ее любовь и доброту, но свой дом ненавидела всей душой. Особенно остановку «Пивзавод», три хрущевки рядом и унылый длинный забор через дорогу, с проходной, куда по утрам бежали очкастые бородатые люди – евреи, по всему видать. Ребята в школе говорили, что там секретный атомный институт. Но вообще все смеялись над ней и девчонками из пивзаводских домов и звали их «пивза́ми». «Эй ты, пивза́!» Хуже, чем «овца». Иногда приходилось драться.
Поэтому у нее была главная мечта – слинять отсюда. Убежать. Вырваться. Переехать в другое место, где красиво, чисто и вежливо. Поэтому она после школы закончила курсы официантов и пошла работать в гостиницу с рестораном под названием «Кабальеро». Работать было тяжело. Мало того, что весь день на ногах и улыбаться, мало того, что нужно прийти раньше, чтоб накрыть столы, а уйти позже, чтоб зарядить посуду, бокалы и приборы к завтрашней смене, мало того, что она была там самая младшая и на ней ездили верхом, унижали ее, просто чистая дедовщина! Мало этого, к ней приставали и клиенты – ну, этих-то легко отшить, – и старшие друзья-товарищи, и начальство, и в гостиничные проститутки записать старались, – но она отбивалась упрямо и ежедневно. В общем, страшное дело. Но работа ей нравилась. Потому что там было красиво, чисто, мыто и наглажено, пахло свежестью, цветами, хорошими духами и дорогими коньяками. И даже мерзкие мужики и пьяные бабы в ресторане и норовящие ущипнуть за жопу начальнички – все равно они были красивые, модные, богатые, и спасибо судьбе за то, что она работает с ними рядом. Каждое утро, садясь в маршрутку на остановке «Пивзавод» или в хорошую погоду идя к метро пешком, она чувствовала, как ей становится легче дышать. Потому что через час она войдет в ресторан «Кабальеро», наденет узкую синюю юбку, белоснежную блузку и туфли-лодочки тонкой кожи, повяжет желто-красную, цветов испанского флага, косынку на шею – и от предвкушения этого ей хотелось петь и смеяться.
Иногда она думала, что, когда у нее настанет интересная, красивая и богатая жизнь, она ни за что не вернется в эту их с мамой квартиру. Ни на секундочку. Даже мимо не проедет! Но потом ей становилось стыдно, и она мечтала, что сделает маме уютный ремонт. Или возьмет маму к себе, а эту квартиру пусть мама сдает, и будет у нее как будто большая пенсия.
«Мужа себе найди настоящего, – говорила ей мама. – Лучше, конечно, чтоб с положением и деньгами, с квартирой. Вон ты какая красивая! А самое главное, чтоб был совсем твой! Чтоб ничей больше! Если женатый – сразу нет! Не смей как я! Не вздумай как я!»
«Главное, не ищи себе девочку из нашего круга, – говорил ему отец. – Женись на обыкновенной молодой женщине. Лучше всего, как говорится, из простых. Прости! Я очень любил твою маму, царствие ей небесное, но боже, как я с ней намучился!»
Конечно, они обязательно должны были встретиться, рано или поздно.
Они встретились на остановке «Пивзавод».
Было утро. Он вылезал из маршрутки и увидел, что по тротуару к остановке быстро идёт молодая и довольно красивая девушка.
– Поедете? – он придержал дверцу.
– Нет, спасибо, мне в другую сторону.
Он кивнул и пошел переходить шоссе, а она зашагала в сторону метро. Он не обернулся, не посмотрел ей вслед. Она тоже не обернулась.
сцены из жизни богемыКАФЕ «МЮССЕ»
Однажды Пастернак приехал в Париж на конгресс защитников культуры. Там его встретил Эренбург. Идут они, гуляют, вдруг навстречу Пикассо с Хемингуэем. Эренбург представил им Пастернака. Решили обмыть знакомство. Куда идти? Эренбург сказал, что лучше всего в кафе «Мюссе». Во-первых, недорого, а во-вторых, там всегда собираются разные знаменитости. Поэты, художники и вообще.
Пришли. Обшарпанный зал. Столы липкие, стулья шаткие. Три мухи вокруг люстры вьются. Девушка за стойкой читает журнал мод, на пришедших ноль внимания. В углу сидит какой-то тощий пожилой мужик и пьет пустой чай. Пастернак огляделся и говорит:
– Ну и где ваши знаменитости? Хоть бы Андре Жид какой-нибудь!