Монах взял с полки большую глиняную кружку, подставил ее под струйку воды, хорошенько сполоснул, снова наполнил водой и протянул гостю.
– Спасибо, – сказал Максим Кузьмич; пять глотков, и кружка пуста. – А можно еще?
– Ради Бога.
– Спаси Христос, – на всякий случай сказал Максим Кузьмич, смакуя вторую порцию. – Чуть было тепловой удар не получил. Жара тут у вас страшная.
– Привыкли, – сказал монах. – В такие часы не надо наружу вылезать, а так ничего. Гуляете? Или по святым местам?
– Да так, скорее из любопытства. В общем, гуляю.
– Тоже благое дело. Ну, а дома как дела? Что новенького?
– Все так же, – сказал Максим Кузьмич. – Все как раньше.
– Вот, вот, вот! – оживился монах. – Помню, лет сорок назад нам всё толковали, что на следующий год непременно будет война или революция. Однако год за годом шли, и ни тебе войны, ни революции. Все как было, так и оставалось, – он ладонью изобразил волну, – желеобразно. Уж лет семь я здесь живу… Ну, и как там в отечестве? Опять грядут большие перемены?
– Да, – улыбнулся Максим Кузьмич. – Всё грядут, никак не пригрядут. Млеем, преем, тлеем… В общем, существуем. Иногда даже мыслим, вы не поверите!
– Ну, оно и хорошо, – сказал монах и перекрестился.
– Семь лет уже здесь, батюшка? – спросил Максим Кузьмич. – А как сюда попали?
– Ох, – сказал монах. – Это, ежели желаете знать, целая повесть. Повесть дивна и зело душеполезна… Выслушаете?
– С охотой. Только дайте еще водицы.
– Прошу, – сказал монах, вновь наполнив кружку и протянув ее Максиму Кузьмичу.
– Итак, – сказал монах. – Начати же ся сей повести с… ну, неважно, с какого года. Потом сами поймете. Жила-была в России некая бездетная пара, всячески они молили господа о ребенке, а также бегали по докторам, и в конце концов остался им единственный путь – ЭКО с суррогатной матерью. Все хорошо, женщина – вот эта суррогатная мать – забеременела. То есть в ней прижился эмбрион заказчицы. Ее холят и лелеют, правильно кормят, платят ежемесячное содержание плюс она ожидает некую крупную сумму по завершении всей затеи… Как вдруг оказывается, что она беременна двойней.
– Так бывает при ЭКО, – кивнул Максим Кузьмич.
– Да, да, конечно. Но вдруг эта женщина, которая суррогатная мать, заявляет, что она не нанималась вынашивать двойню, и поэтому просит и даже требует, чтоб ей увеличили гонорар. Нет, не вдвое, а в одну целую и шесть десятых раза. Почему-то вот так посчитал ее адвокат. Заказчики, разумеется, отказываются – мы, дескать, так не договаривались. Она в ответ – дескать, прерву беременность, и ничего вы не докажете. Ну, слово за слово, сколько-то они ей доплатили, но самое интересное начинается потом!
Потом она рожает двойню. Двух прекрасных здоровых младенцев мужского пола. Но заказчики говорят: «Мы заказывали одного мальчика, вот одного и возьмем. Выберем и возьмем». – «А второго?» – спрашивает суррогатная мать. «А второго берите себе, это же в некотором смысле и ваш ребенок, вы его, можно сказать, девять месяцев под сердцем носили! Ваша, можно сказать, кровиночка!» Но ей этого не надо. У нее совершенно другие планы. Это уже четвертый выношенный ею заказной, так сказать, ребенок. И она собирается сделать это еще несколько раз, сколько здоровье позволит. Профессия у нее такая – суррогатная мама. Она мне потом так и сказала: «Ежели бы я думала о своей кровиночке, я бы уже четыре раза с ума сошла».
– Вам? – удивился Максим Кузьмич. – А почему именно вам?
– Потому что это был я! – сказал монах. – Думаете, я заказчик? Или адвокат? Нет-с! Я – этот лишний ребенок. Не нужный ни своим генетическим, так сказать, родителям, ни этой обладательнице уютной сильной матки. То есть моей временной, на девять месяцев, маме. Никому. А вы знаете, как это неприятно – вдруг понять, что ты никому не нужен?
– Ох, – сказал Максим Кузьмич.
– Но ничего! Ничего! – воскликнул монах. – Мне повезло. Я попал в сильную сиротскую программу. Я учился в специальной школе. Я поступил в университет. У меня были удивительные способности к математике и особенно к архитектуре больших систем. С четырнадцати лет я побеждал в чемпионатах по решению бизнес-кейсов. После университета я три года поработал в разных компаниях, а потом начал свой бизнес. Но я все время пытался разыскать – и годам к тридцати разыскал-таки! – своих троих, так сказать, родителей: отца и обеих матерей. Ну, и брата вдобавок. Кстати, он получился не такой удачный в смысле мозгов и работы. Нет, неплохой, но… – монах перешел на шепот: – Но попивал. Нет, не алкоголик, не пьяница, а так, любил, чтоб всегда чуточку подшофе. Каюсь, я иногда думал: «Эх, выбрали бы не его, а меня!» Недостойные мысли, жестокие мысли. Потому что он спился бы, наверное. Пропал бы совсем. А так – и он при хороших, заботливых родителях, и я тоже почти, можно сказать, процветаю. Бог все устрояет к спасению человека, яко рече преподобный Ефрем Сирин! – и монах перекрестился. – Первым делом я навестил свою суррогатную мамочку, и она мне сказала то, что я уже вам сообщил. Что я для нее – как сарафан для портнихи, как горшок для гончара и все такое подобное. Ну что ж, извините, мадам… С отцом, матерью и братом было забавнее. Они пригласили меня домой, напоили чаем, были вежливы и улыбчивы, но твердо дали понять, что они мне ничего не должны. Ну, нет так нет. На том и расстались.
Однако мне хотелось, чтобы они у меня были! Горе одному. Потому я и сделал себе такую фантазию. Я поздравлял их с Рождеством и Пасхой, с Новым годом и государственными праздниками, и, конечно, с днями рождения. Отца, мать и брата. Они отвечали, вежливо поздравляя меня в ответ. Кроме брата! Что особенно смешно. Ведь его день рождения – это и мой день рождения тоже. Но ему, наверное, это не нравилось. Бог ему судья.
Тем временем мой бизнес развивался и рос. Я богател. Я распространял свое влияние. Я проглатывал мелкие, а то и средние компании. Я обзавелся всем, что должен иметь процветающий бизнесмен, – всем, кроме семьи. Я говорил сам себе: «Какой же я буду муж и отец, если меня не признают мои собственные мать, отец и брат? Сначала, – говорил я сам себе, – я налажу отношения в своей изначальной семье».
Возможно, они следили за моими успехами. Возможно, так просто совпало. Но вот вдруг я получаю весьма теплый ответ на очередное свое поздравление. Вот мой брат сам поздравляет меня с нашим общим, как он выразился, днем рождения. Чудесно. «Лед тронулся», как сказано в одной старинной книге. И вот тут моя мать – генетическая мать – пишет мне, что отец болен, устал, стар, денег на дорогое лечение нет… О, боже милосердный! Я был счастлив услышать это. Я примчался. Я перевел им сколько требуется и еще два раза столько. Я обеспечил их всем, чем только можно. Новое жилье, прислуга, транспорт, путешествия, лечение в лучших клиниках Японии.
Но они предали меня еще раз. Смешно сказать как. Словами. Однажды я случайно услышал, как они говорят обо мне. «Наш найденыш». Меня всего как дерьмом облило. Я, наверное, был очень подлый человек, и я велел своим людям установить прослушку. И вскрыл их почту. Да, они меня называли «найденышем». С этаким смешком. Нет, нельзя было подслушивать. В любом случае это подло. И Господь наказал меня за мою подлость.
– Как? – спросил Максим Кузьмич.
– Тоской душевной, – сказал монах. – Тоской и пустотой. Это жалкое, глупое, безобидное словечко «найденыш». Оно меня выпотрошило. Но почему не по имени? Почему прозвище? Я думал, что они меня хоть чуточку любят. Понял, что простить не могу, а жить незачем. Жить для людей, я имею в виду. Так что я оставил им немного денег, все продал и приехал сюда… Здесь почти все построено на мои средства. Иждивением многогрешного инока Агафона.
– А как вас зовут? – вдруг поинтересовался Максим Кузьмич.
– Я же сказал – отец Агафон.
– Нет, а тогда?
– Алеша меня звали. Алексей Туломак.
– Интересная какая фамилия, – сказал Максим Кузьмич. – Из финнов?
– Господь с вами. Тройной псевдоним. Отец Тураев, мать Лопатенко, суррогатная мама – Макарова. Моя фирма так называлась, кстати, – Tulomac. Удобно.
Максим Кузьмич встал, снял с плеча легкий рюкзачок, покопался в нем и вытащил сувенирный, но серьезный нож из толедской стали. Перевитые дамасские волокна на полированном лезвии.
– Ничего, что я буду на «ты»? – сказал Максим Кузьмич. – Я сейчас тебя убью. Только не дрыгайся, ладно? И не спрашивай, за что. Я сам объясню. Я тебя помню, хотя я маленький был. Фирма Tulomac, как же, как же. Ты разорил моего отца. Он отравился. Мне было одиннадцать лет. Должна быть справедливость.
– Хорошо, – сказал монах.
Он сидел на скамейке, уронив руки на колени и склонив голову. На его худой шее были хорошо видны все жилы.
Максим Кузьмич представил себе, как кровь старика вытекает из перерезанного горла на скалистую землю, льется в ручеек, ручеек становится густо-красным, потом томатным, потом едва-едва розовым.
– Я тебя прощаю, – вдруг сказал он.
– Хорошо, – повторил монах.
– Мне за это что-нибудь будет? – спросил Максим Кузьмич. – Ты фактически убил моего отца. Оставил меня сиротой. Если я тебя убью, меня арестуют, осудят, посадят. А если я тебя простил – что мне за это будет? Ведь сказано же в Писании: «Блаженны миротворцы, ибо они Бога узрят».
– Не совсем, – сказал монах. – Миротворцы наречены будут сынами Божьими.
– Ага, – сказал Максим Кузьмич. – А раз сынами Божьими, то, значит, и узрят? Ведь дети не могут не видеть отца своего. Верно?
– Может быть, – сказал монах. – Но здесь нет вот такой логики. «Если – то» и все такое. Бог – это не про логику.
– Ага, – сказал Максим Кузьмич. – Понятно. Credo, quia absurdum est. Так?
– Не так. «Верую, ибо абсурдно» – это та же логика. А Бог не любит логику.
– А что Он любит? – спросил Максим Кузьмич, пряча нож, надевая рюкзак на плечи и собираясь идти.
– Пока не знаю, – сказал монах.