азами за каждым указующим перстом, и Гильберт, проходя рядом с японцем, по напряжению во всем теле юноши ощущал, как с каждым таким взглядом Йоса напрягается и выпрямляется, как будто копирует осанку сосен и подпитывается от деревьев новой энергией.
Фукинагаси, сосна, иссеченная ветром, послушная погоде, кенгаи — сосна-каскад, что стелется по уступам скал, бунджинги — сосна литературная, с виду как будто потрепанная, местами облезлая и лысая и оттого как будто наиболее древняя и естественная. На Мацусиме, сообщил Йоса, таких, без сомнения, много.
Ранним вечером вернулись в гостиницу. Йоса разогрел бутылку саке в электрическом чайнике и залил кипятком лапшу быстрого приготовления. Они слишком устали, чтобы еще выходить на ужин на улицу или даже спуститься в гостиничный ресторан. Не было сил сидеть за столом. Они собрали сумки на завтра и рано улеглись спать. Гильберт погасил свет, но потом снова встал, отдернул занавеску и долго глядел со своей кровати на пестрые неоновые рекламные огни ночного Токио.
Когда же он почти уснул, Йоса вдруг заговорил. Один-единственный раз у него было свидание с девушкой. Он пригласил ее в традиционный ресторан. Они сидели на татами за темной лакированной ширмой, она отделяла их нишу от общего зала и была столь гладко отполирована, что могла бы служить зеркалом. Девушка была так хороша собой, что Йоса не осмеливался поднять на нее глаз и лишь разглядывал ее мерцание на поверхности ширмы. Когда она встала, чтобы пойти в туалет, ее юбка задралась выше колена, и Йоса в отражении увидел, как юбка запылала. Ему бы тогда насторожиться, даже еще раньше, ему бы давно понять, что эта девушка — лисица, принявшая облик женщины. Лисы — оборотни, мастера превращения и способны на любые колдовские хитрости. Так, они умеют зажигать огонь кончиком носа или кончиком хвоста, умеют вызывать иллюзии и одержимость. Воспламенившаяся юбка была ясным сигналом, но Йоса с таким жгучим восхищением следил за движениями ее ног, что сам себе приписал оптический обман из-за смятенных чувств.
Они мало говорили в тот вечер, зато много ели: кальмаров и тунца, ломтики из корня лотоса и черные водоросли в форме палочек, салат из медузы. Ели суп и мясные фрикадельки, соленые сливы и соевую спаржу, глубоководных креветок, морских гребешков, сладости из тофу во фритюре с рисом и кунжутом.
Йоса не осмеливался заговорить, он сидел, склонив голову над тарелкой, смущенно моргал на еду на столе и на сверкающую ширму. Девушка ждала, что Йоса заведет разговор на какую-нибудь тему, что поведет беседу и она сможет стабилизировать его речевой поток с помощью разнообразного набора подтверждающих и ободряющих звуков и междометий, в соответствии с последовательным разделением ролей. Она комментировала морские гребешки посредством «ах» и «ох» и «да-да», она кивала снова и снова над каждым куском рыбы, но поскольку Йоса завис, она перешла в наступление. Она стала спрашивать о его гастрономических предпочтениях, его любимой музыке, его хобби, самых традиционных бесхитростных вещах, но он был не в состоянии поддержать даже этот элементарный разговор, у него пересохло во рту, хотя он беспрестанно пил чай, он отвечал односложно, поглощал огромные порции риса, заказывал всё новые блюда, краем глаза следил, как она легкими движениями управляется с палочками, и молчал. Наконец, она стала рассказывать о себе, наверное, чтобы спасти вечер, а еще, видимо, потому что он умел слушать и она вообразила, будто он ее понимает. В этом она ошиблась: он хоть и слушал, но смысл ее речей оставался для него темен, так что теперь он мог отрывочно вспомнить лишь один эпизод.
Ее родители только что провели обряд благословения нового автомобиля, а ее брат на другой же день разбил машину в хлам. Ему, конечно, несказанно повезло, что он вообще жив остался, отделался легкими царапинами, но вера ее родителей теперь вызывает у нее большие сомнения: много ли толку в этом синтоистском ритуале, на который возлагали такие надежды, потому как именно он призван был уберечь от беды автомобиль и его пассажиров. Не совершили ли родители ошибки, ведь брат не присутствовал на церемонии, это она была с родителями на парковке, она кланялась и проходила этот обряд; или родители, быть может, мало заплатили, или она отнеслась к обряду недостаточно серьезно, или подобную церемонию вообще не следует воспринимать всерьез, все эти причитания и песнопения, удары гонга, украшение автомобиля пучком белых бумажных полосок, раздачу освященных табличек?
Она роптала на весь мир, спорила сама с собой, одним словом, обычные противоречия с религиозной традицией, неизбежно возникающие в определенном возрасте, однако Йоса впоследствии убедился, что все эти разговоры были лишь попыткой усыпить его бдительность и симулировать образцовую нормальность, потому что когда в тот вечер они целовались на прощание, вернее сказать, когда она вдруг дерзко дотянулась своими губами до его рта, опять взметнулось пламя и обожгло ему губы. Лисья морда опалила все его тело насквозь, и ему внезапно стало ясно, что на самом деле происходит, ибо никогда прежде не испытывал он такого сильного жжения. Он оттолкнул ее прочь, повернулся и убежал куда глаза глядят, даже не домой, лишь бы не видеть ее коричневой юбки и белых чулок, и последнее, что он увидел, был огромный лисий хвост: он мелькнул и скрылся за углом.
Они ходили в одну школу, но с того дня он стал делать вид, что не замечает ее. Его родители сочли его поведение не стоящим обсуждения, родители девушки смертельно обиделись, и вся школа шушукалась об их свидании; лучше бы ему уже тогда спрыгнуть с моста. Но он пребывал в таком смятении, что вообще ни на что не мог решиться.
Он поступил в университет, покинул родительский дом и уехал в другой город — расстояние врачует сердечные раны, спасибо ему. Йоса отказался от чайной лавки отца, он надеялся начать новую жизнь. Однако не мог забыть ту девушку. Ни одна женщина с тех пор не привлекла его внимания. Он одержим, его поработил призрак лисицы.
Гильберт вздохнул. Что он мог сказать? Его студентам приходилось переживать такое же смятение чувств, однако не столь ожесточенно, у них все проходило проще, легче, без подобных страстей и с гораздо большим терпением. Они не облекали свои проблемы в цветастые слова. Они знали, что к чему, они с почти нездоровой уверенностью знали, в чем затруднение, и от этого проблема не решалась, но, напротив, зачастую усугублялась, но у них, по крайней мере, была точка зрения, уверенность помогала хотя бы отчасти сохранять спокойствие, а когда ты стабилен, легче пережить любые неприятности.
Почему, например, Йоса не располагал хоть малой толикой буддистского самообладания — тогда ему стали бы понятны самые элементарные вещи, — чего следовало бы ожидать в стране, где исповедуют дзен, где, с другой стороны, склонны к почти порнографической радости от экспериментов, благодаря которой японцам якобы удавалось даже самые грубые непристойности включать в свою сексуальную жизнь без малейшего чувства стыда?
Расскажи мне еще про лисиц, произнес, наконец, Гильберт в рассеянный полумрак, сквозь который мигали уличные огни — властно, таинственно, пронзительно. Он решил попробовать покровительственную технику, состоявшую в том, чтобы поддержать тему, затронутую собеседником, риторический прием, который сам Гильберт не выносил, ибо по сути своей он снижал разговор до примитивнейшего уровня. Юноша чувствительный и обидчивый, импульсивный, его ни в коем случае нельзя стыдить.
Лисы, с готовностью подхватил Йоса, обретают магическую силу с возрастом. Они любят оборачиваться в особ богатых и соблазнительных — эти качества лисы особенно ценят в людях. Чем опытнее и могущественнее они становятся, тем больше у них хвостов. Они постоянно голодны и поглощают еду без счета. Часто они кладут себе на голову зеленый листок, чтобы началось их преображение.
Ну хорошо, отозвался Гильберт. Он невероятно устал. Утром продолжим. Пусть пока Йоса поразмыслит, застал ли он девушку с зеленым листком на голове или просто среди зелени.
Судя по дыханию Йосы, последнее указание юноша уже не услышал и наконец уснул. Гильберт задернул шторы, пестрые вспышки угасли. Темнота теперь сгустилась, и Гильберт завернулся в нее, как в одеяло. Он думал о листве — пестрой осенней листве и зеленой листве, о Матильде под раскидистыми ветвями, он видел вихрастую листву в темноте, всклокоченные деревья, гигантские леса Пенсильвании.
Клен красный. Клен серебристый. Клен сахарный. Клен пенсильванский полосатый. Клен вермонтский. Клен горный явор. Сикомор. Дёрен коуса. Лиственница американская. Сосна вермонтская. Сосна горная. Сосна жесткая. Кедр виргинский красный. Ясень пенсильванский. Ясень красный. Ясень белый. Магнолия длиннозаостренная. Нисса лесная. Багряник европейский обыкновенный. Сассафрас. Тополь крупнозубчатый. Осина. Чёрный тополь. Американский бук. Виргинский граб. Американский граб. Черемуха поздняя. Вишня черная крупная. Черешня. Береза бумажная. Береза вишневая. Береза желтая. Береза черная. Береза седая. Боярышник. Вяз американский. Ильм красный. Липа американская. Шелковица красная. Дуб черный. Дуб красный. Дуб белый. Дуб болотный. Дуб багряный. Дуб каштановый. Лириодендрон тюльпановый. Ива черная. Гамамелис виргинский. Робиния. Гледичия трехколючковая. Орех гикори. Ункария опушенная. Кария голая. Орех серый масляный. Орех черный. Дикая яблоня. Хурма. Тсуга. Бальзамовая пихта. Ель сизая. Азимина трехлопастная. Каштан конский. Каштан благородный. Разных сортов ольха.
Они стояли у края ольховой заводи, один-единственный листок отделился от ветки и, как парус, спланировал между ветками, пока, наконец, не опустился на разметку на земле. Сумерки, вечер дышит прохладой. Кучевые облака тянутся на восток, громоздятся и движутся, как море, серые валы накатывают, покоряясь ветру, застывают на месте, как бесконечный транспорт замирает в пробке, громыхают автомагистрали, сердце Америки. Облака с башнями и зубцами, вымеобразные облака, высокослоистые, слоисто-кучевые, гигантские крепостные сооружения, похожие на стайку скользких медуз, они проплывают мимо, ускользают прочь, вихрятся, рвутся в клочья, расслаиваются, живут своей жизнью под сводом неба, слоисто-дождевые облака, скоро будет дождь.