Мальчик подошел с альбомом для рисования под мышкой.
– Да?
– Иди, порисуй у огня.
Бен посмотрел на разнесенный в щепки кофейный столик.
– Давай, сынок.
Мальчик занял место в кресле-качалке рядом с печкой.
– Я оставлю для тебя дверцу открытой, – сказал Итан. – Когда огонь разгорится, добавь еще деревяшку.
– Хорошо.
Итан посмотрел на Терезу, стрельнул глазами в сторону коридора, захватил из кухни тарелку и последовал за женой в кабинет.
И заперся изнутри.
Свет, проникавший через окно, был серым, слабым, угасающим.
Тереза спросила одними губами:
– Ты уверен, что здесь они нас не видят?
Итан подался к ней и прошептал:
– Да, но все-таки могут услышать.
Он усадил ее в кресло, приложил палец к губам. Сунув руку в карман, вытащил клочок бумаги, который сложил тридцать минут назад в участке. Тереза развернула его.
«Мне нужно добраться до задней части твоей ноги. Сними брюки и перевернись. Прости, но это будет очень больно. Ты должна вести себя тихо. Пожалуйста, доверься мне. Я очень тебя люблю».
Она подняла взгляд от записки.
Испуганно.
Опустив руки, начала расстегивать джинсы.
Итан помог их спустить. Когда он стащил их, в этом было нечто невольно эротическое – импульс не останавливаться, раздевать ее и дальше. В конце концов, то было их «трахательное кресло».
Тереза повернулась лицом к спинке и вытянула ноги, как будто разминалась.
Итан обошел вокруг кресла и встал сбоку.
Он был на девяносто процентов уверен, что находится вне поля зрения камеры: судя по тому, что он видел в кабинете Пилчера, камера смотрела вниз с книжной полки на другой стороне комнаты.
Он поставил тарелку на пол и снял пальто. Опустившись на колени, откинул клапан одного из больших карманов и вытащил все, что награбил нынче днем в своем кабинете.
Пузырек спирта для протирки.
Пригоршню ватных шариков.
Марлю.
Тюбик суперклея.
Фонарик-карандаш.
Пинцет, который сунул в карман в медицинском кабинете в суперструктуре.
Нож «Спайдерко Гарпия».
Он уставился на ногу Терезы, а запах древесного дыма сочился тем временем из гостиной в щель под дверью. Итан не сразу сосредоточился на старом белом шраме от разреза, напоминающем след крошечной гусеницы. Откупорив пузырек со спиртом, он поднес к нему ватный шарик и перевернул пузырек.
Резкий чистый запах изопропилового спирта наполнил комнату.
Итан провел влажным ватным шариком по шраму, а потом протер тарелку. Открыл «Спайдерко». Клинок был зловещим с виду изделием ножовщика – зазубренный по всей длине, загибающийся к концу, как коготь хищной птицы. Итан смочил еще один ватный шарик и простерилизовал лезвие, а потом – пинцет.
Тереза наблюдала за ним, в ее глазах застыло выражение, очень напоминающее ужас.
– Не смотри, – одними губами выговорил он.
Жена кивнула, поджала губы, подбородок ее затвердел от напряжения.
Когда Итан прикоснулся острием ножа к верхней точке шрама, тело Терезы одеревенело. Он так и не собрался с духом, чтобы начать резать ее, но все равно ринулся в это очертя голову.
Тереза резко втянула воздух сквозь зубы, когда лезвие проникло в ее ногу.
Глаза Итана на миг сосредоточились на ее руках, внезапно сжавшихся в кулаки.
Он заставил себя дистанцироваться от этого.
Лезвие было безумно острым, но то было маленьким утешением. Без всяких усилий – это было все равно что резать теплое масло – он легко провел им по всей длине шрама своей жены. Непохоже было, чтобы он причинял ей боль, но лицо Терезы сморщилось и покраснело, а костяшки пальцев побелели, когда по ноге протянулась прямая полоска крови.
Он помнил этот взгляд.
Эту неистово красивую решительность.
В ночь рождения их сына.
Острие ножа погрузилось на четверть, может, на полдюйма, и Итан задумался – вошел ли он достаточно глубоко, чтобы обнажить мышцу.
Он осторожно вытащил клинок и положил нож на тарелку. Кровь покрыла острие «Гарпии», густая, как машинное масло. На белом фарфоре появились брызги и пятна. Джинсы Терезы были заляпаны красным, кровь собралась в щелях кресла.
Итан взял пинцет, включил фонарик и зажал его в зубах. Наклонился ниже, чтобы рассмотреть как следует новый разрез.
Левой рукой развел в стороны края разреза. Правой ввел в него пинцет.
Слезы потекли по лицу Терезы, она обеими руками вцепилась в свои волосы. Итан сомневался, что, если ему придется углубить ранку, она это выдержит.
Он медленно открыл пинцет.
Тереза издала самый громкий звук, который издавала до сих пор, – глубокий и гортанный.
Ее пальцы скребли по обитым материей ручкам кресла.
Самым трудным для Итана было не проронить ни единого слова одобрения и утешения.
Он посветил фонариком в рану.
Увидел мышцу.
Микрочип отразил перламутровое мерцание поджилки Терезы.
Итан взял с тарелки «Гарпию».
«Твои руки не должны дрожать».
Пот жег глаза.
«Почти всё, детка».
Он снова ввел лезвие в рану, и кровь потекла по ноге. Тереза вздрогнула, когда кончик «Гарпии» коснулся мышцы, но Итан не поколебался.
Он ввел кончик ножа между мышцей и микрочипом и выковырял его.
Вытащил лезвие.
Микрочип едва держался на кончике ножа.
Итан не дышал.
Сделав большой глоток воздуха, он положил нож на тарелку. Тереза смотрела на него, отчаянно вопрошая глазами. Он кивнул, улыбнулся и взял стопку марли. Она схватила марлю и прижала к задней части ноги. Кровь почти немедленно пропитала марлю, и Итан протянул новую стопку.
Худшая боль как будто была позади, краска сбегала с лица Терезы, как будто у нее проходил жар.
Спустя пять минут струйка крови стала униматься.
Спустя двадцать – полностью остановилась.
Итан смочил последний комок ваты спиртом и протер место разреза. Тереза поморщилась. Потом он свел вместе края раны, оторвал зубами колпачок суперклея и выжал щедрую каплю, которую распределил по всей длине разреза.
На улице почти стемнело, и с каждой секундой в кабинете становилось все холодней.
Итан удерживал края раны сведенными вместе пять минут, потом отпустил.
Клей держался.
Итан передвинулся к передней части кресла и приложил губы к уху Терезы.
– Я вытащил его. Ты изумительно держалась.
– Очень трудно было не вопить.
– Клей держится, рана закрыта, но ты должна еще немного полежать. Пусть схватится как следует.
– Я замерзаю.
– Я принесу одеяла.
Она кивнула.
Итан улыбнулся жене.
В уголках ее глаз все еще стояли слезинки.
– Дай мне на него посмотреть, – одними губами вымолвила она.
Итан взял с тарелки «Гарпию» и поднес кончик клинка к лицу Терезы.
Микрочип держался в остывающей крови, которая сворачивалась все сильней и сильней.
Тереза напрягла челюсти из-за вспышки гнева. Неистовства.
Посмотрела на Итана.
Ни единого слова не было произнесено, но это было неважно. Он видел слова, ясно написанные на ее лице: «Вот ведь подонки!»
Итан снял микрочип с ножа, вытер с него кровь и ткани кусочком марли и показал Терезе. Потом сунул руку в нагрудный карман и вынул оттуда золотое украшение, купленное сегодня, – плетеную цепочку с медальоном в виде сердечка.
– Ну зачем ты, – сказала Тереза.
Итан открыл медальон и прошептал:
– Храни микрочип в сердце. Ты должна все время носить это ожерелье, если я не скажу, чтобы ты его сняла.
В гостиной было по-настоящему тепло. Щеки Бена рдели в свете очага. Он рисовал открытую печь. Пламя. Чернеющее дерево внутри. Куски разбитого кофейного столика, разбросанного вокруг печи.
– Где мама?
– Читает в кабинете. Тебе что-нибудь нужно?
– Нет.
– Не беспокой ее некоторое время, хорошо? У нее был трудный день.
Итан вынул охапку одеял из отделения под диваном и пошел обратно в кабинет.
Тереза дрожала. Он закутал ее в одеяла и сказал:
– Приготовлю на ужин что-нибудь горячее.
Она улыбнулась сквозь боль.
– Это было бы замечательно.
Итан наклонился к ней и прошептал:
– Выходи через час, но, как бы ни было больно, ступай твердо. Если они поймают тебя на том, что ты хромаешь перед камерами, они все поймут.
Итан стоял у кухонной раковины, глядя в черное окно. Три дня тому назад лето кончилось. Листья только начали окрашиваться в осенние цвета. Иисусе, осень длилась лишь мгновение – от августа до декабря за семьдесят два часа…
Фрукты и овощи в холодильнике почти наверняка были последней свежей едой, которую они будут есть в грядущие месяцы.
Бёрк налил в котелок воды и поставил на плиту кипятиться. Пристроил рядом большую кастрюлю, выставил регулятор плиты на среднюю отметку и плеснул в кастрюлю оливкового масла.
У них оставалось пять помидоров на веточке – как раз хватит. Вырисовывался план ужина.
Итан раздавил головку чеснока, нарезал лук, бросил все это в масло. Пока все шипело, порезал помидоры.
Это вполне могло происходить и на их кухне в Сиэтле. Поздними субботними вечерами Бёрк ставил запись Телониуса Монка[32], открывал бутылку красного и погружался в приготовление потрясающего ужина для своей семьи. Не существовало способа лучше снять напряжение после долгой недели.
В этих минутах было ощущение тогдашних мирных вечеров, все ловушки кажущейся нормальности. Если забыть про то, что полчаса назад он вырезал отслеживающий чип из ноги своей жены в единственном месте в доме, которое не находилось под непрерывным наблюдением.
Если забыть про это.
Итан добавил помидоры, вдавил их в лук, налил еще масла и наклонился над плитой, оказавшись в сладко пахнущих клубах пара, пытаясь хотя бы на краткий миг удержать плод своего воображения…
Тереза вышла, когда он промывал макароны. Она улыбалась, и Итан подумал, что в ее улыбке чувствуется боль – едва уловимая напряженность, – но походка ее была безупречной.