Переход от фордизма к гибкому накоплению действительно создал серьезные сложности для теорий любого типа. Кейнсианцы, монетаристы, неоклассические теоретики неустойчивого рыночного равновесия, похоже, сбиты с толку не меньше остальных. Рассматриваемый переход также создал значительные проблемы для марксистов. Столкнувшись с подобными сложностями, многие комментаторы отказались от каких-либо претензий на теорию и просто стали прибегать к погоне за данными, чтобы идти в ногу с быстрыми переменами. Однако и здесь возникают проблемы: какие данные являются ключевыми индикаторами, а не случайными рядами? Единственный пункт, по которому есть общее согласие, заключается в том, что начиная примерно с 1970 года изменилось нечто важное в самом способе функционирования капитализма.
Первая сложность заключается в том, чтобы попытаться обособить природу наблюдаемых нами изменений. В табл. 10.1, 10.2 и 10.3 я обобщаю три недавних описания рассматриваемого перехода. Первое из них, достаточно хвалебное описание нового капитализма в книге Уильяма Халала [Halal, 1986], акцентирует позитивные и освобождающие элементы нового предпринимательства. Во втором описании, представленном Скоттом Лэшем и Джоном Урри [Lash, Urry, 1987], подчеркиваются факторы властных отношений и политики применительно к экономике и культуре. Третье, которое предлагает Эрик Свингедо [Swyngedouw, 1986], отличается бóльшими подробностями относительно трансформаций технологий и трудового процесса; кроме того, оно содержит оценку того, каким образом изменились режим накопления и его способы регуляции. Разумеется, в каждом случае приведенные противопоставления используются в качестве дидактического инструмента, подчеркивающего отличия, а не моменты преемственности, причем никто из указанных авторов не утверждает, что реальная картина где-либо столь же соответствует шаблонам, как предполагают данные схемы. Однако они сигнализируют о ряде пересечений, а также о некоторых отличиях, которые являются показательными, поскольку предполагают совершенно разные причинно-следственные механизмы. Халал оказывается ближе к теории Шумпетера о предпринимательских инновациях как движущей силе капитализма – он склонен интерпретировать фордизм и кейнсианство в качестве неудачных интерлюдий в процессе капиталистического прогресса. Лэш и Урри рассматривают данную эволюцию отчасти как коллапс материальных условий для мощной коллективной политики рабочего класса и стремятся оценить его экономические, культурные и политические истоки. Самим использованием терминов «организованный» и «дезорганизованный» для характеристики перехода они акцентируют в большей степени дезинтеграцию, нежели связность современного капитализма и тем самым избегают прямого рассмотрения возможности перехода в режиме накопления. Вместе с тем Свингедо, подчеркивая изменения в способе производства и промышленной организации, помещает этот переход в рамки мейнстрима марксистской политической экономии, при этом явно перенимая язык школы регулирования.
Таблица 10.1. Новый капитализм (по версии Халала)
Источник: [Halal, 1986].
Таблица 10.2. Противопоставление организованного и дезорганизованного капитализма (по версии Лэша и Урри)
Источник: На базе работы: [Lash, Urry, 1987].
Таблица 10.3. Противопоставление фордизма и гибкого накопления (по версии Свингедо)
Источник: [Swyngedouw, 1986].
Мне ближе интерпретация Свингедо, но если язык школы регулирования сохранился в ней лучше, чем в других, то произошло это, как я подозреваю, в силу ее более прагматичной ориентации. Внутри самой школы регулирования не предпринимается или почти не предпринимается попыток представить какое-либо детальное понимание механизма и логики рассматриваемого перехода, и это представляется серьезным упущением. Чтобы заполнить этот разрыв, требуется вернуться к истокам и рассмотреть логику капитализма в целом, и здесь, конечно же, не обойтись без отдельной благодарности Марксу, который построил общую теорию капитализма, проанализировав эту формацию в условиях в широком смысле конкурентного и основанного на принципе laissez-faire способа регулирования, существовавшего в Великобритании в середине XIX века. Поэтому вернемся к Марксовым «неизменным элементам и отношениям» капиталистического способа производства и рассмотрим, в какой степени они остаются вездесущими под налетом любого пустословия и эфемерности, любых фрагментаций и разрывов, столь характерных для сегодняшней политической экономии.
Поскольку гибкое накопление все же является некой формой капитализма, можно ожидать, что нам предстоит принять в расчет несколько базовых допущений. Я уже предпринимал попытку резюмировать эти допущения в другой работе, так что просто приведу некоторые наиболее значимые элементы аргументации, представленной в моей книге «Пределы капитала» [Harvey, 1982]. В частности, я буду ссылаться на три базовые характеристики любого капиталистического способа производства.
1. Капитализм ориентирован на рост. Устойчивые темпы роста принципиальны для здоровья капиталистической экономической системы, поскольку лишь рост гарантирует прибыли и поддерживает накопление капитала. Это подразумевает, что капитализму приходится готовить почву для производства и роста реальных ценностей, а затем фактически добиваться их расширения, вне зависимости от того, какие это повлечет политические, геополитические или экологические последствия. В той мере, в какой это достоинство проистекает из необходимости, оно является краеугольным камнем капиталистической идеологии, согласно которой рост есть неизбежность и благо. Кризис же в таком случае определяется как отсутствие роста.
2. Прирост реальных ценностей основан на эксплуатации живого труда в производстве. Это не значит, что труду достается мало – скорее, рост всегда обусловлен разрывом между тем, что получает труд, и тем, что он создает. А из этого следует, что контроль над трудом (как в процессе производства, так и на рынках сбыта) принципиально важен для максимально долгого сохранения капитализма. Одним словом, капитализм основан на классовых отношениях между капиталом и трудом. Поскольку трудовой контроль принципиален для капиталистической прибыли, динамика классовой борьбы вокруг контроля над трудом и рыночной заработной платой является столь же фундаментальной для траектории капиталистического развития.
3. Капитализму неизбежно присуща технологическая и организационная динамика. Так происходит отчасти потому, что принудительные законы конкуренции толкают отдельных капиталистов на опережающие инновации в поисках прибыли. Однако организационные и технологические изменения играют ключевую роль и в модификации динамики классовой борьбы, разворачивающейся с двух направлений – из сфер рынков труда и трудового контроля. Кроме того, если трудовой контроль принципиален для производства прибылей и становится более масштабным предметом, определяющим способ регулирования, то в таком случае технологические и организационные инновации в регуляторной системе (такие как государственный аппарат, политические системы инкорпорации и репрезентации и т. д.) становятся ключевым моментом для продолжения существования капитализма. Идеология, согласно которой «прогресс» является неизбежностью и благом, отчасти проистекает из этой необходимости.
Марксу удалось показать, что эти три необходимых условия капиталистического способа производства были некогерентными и противоречивыми и, следовательно, динамика капитализма неизбежно подвержена кризисам. В анализе Маркса способ, каким сочетание трех перечисленных необходимых условий могло бы породить устойчивый и беспроблемный рост, отсутствовал. В частности, кризисные тенденции капитализма регулярно производят периодические фазы перенакопления, определяемые как состояние, когда незадействованный капитал и незадействованные трудовые ресурсы могут существовать бок о бок при отсутствии очевидного способа свести эти неиспользуемые ресурсы вместе ради выполнения полезных для общества задач. Об общем состоянии перенакопления будут сигнализировать незадействованные производственные мощности, избыток товаров и чрезмерный объем оборудования, избыточный денежный капитал (возможно, пребывающий в виде накоплений) и высокая безработица. Такие условия, которые преобладали в 1930-х годах и периодически возникали начиная с 1973 года, следует рассматривать в качестве типичных проявлений тенденции к перенакоплению.
Итак, марксистская аргументация состоит в том, что тенденцию к перенакоплению при капитализме вообще невозможно устранить. Это бесконечная и вечная проблема для любого капиталистического способа производства. Поэтому единственный вопрос заключается в том, каким образом тенденцию к перенакоплению можно выявлять, сдерживать, поглощать или управлять ею так, чтобы это не угрожало капиталистическому социальному порядку. Здесь мы сталкиваемся с героической стороной буржуазной жизни и политики, когда приходится делать реальный выбор ради того, чтобы социальный порядок не растворился в хаосе. Рассмотрим некоторые варианты этого выбора.
1. Один из способов обращения с избытками капитала обеспечивается обесцениванием товаров, производственных возможностей, стоимости денег – возможно, в совокупности с прямым уничтожением. Попросту говоря, обесценивание означает «снижение» или «списывание» стоимости капитального оборудования (в частности, заводов и машин), реализацию по сниженной цене избыточных запасов товаров (или их прямое уничтожение, как это было в знаменитом эпизоде со сжиганием кофейных плантаций в Бразилии в 1930-х годах) или инфляционную эрозию покупательной способности денег в совокупности с разрастающимися дефолтами по долговым облигациям. Аналогичным образом можно обесценивать или даже уничтожать рабочую силу (путем роста уровня эксплуатации, падения реальных доходов, безработицы, более высокой смертности на рабочем месте, ухудшения здоровья и снижения ожидаемой продолжительности жизни и т. д.). В ходе Великой депрессии имело место множество видов обесценивания и капитала, и рабочей силы, а во вр