ачале ХХ века, прямо преследовавшие цель избежать более активной организации труда в крупных городах [Gordon, 1978]. Для сравнительно недавнего периода можно вспомнить бесчисленные случаи, когда в условиях возросшей конкуренции, технологических изменений и быстрой реструктуризации решения о перемещении промышленных производств принимались из соображений достижения лучшей трудовой дисциплины. Как утверждается в одном недавнем консалтинговом отчете, если капиталисты в Соединенных Штатах хотят избежать объединения рабочих в профсоюзы, им нужно попробовать раздробить трудовой процесс на отдельные компоненты, для каждого из которых требуется не более 50 рабочих, и размещать производственные единицы как минимум в 200 милях друг от друга. Условия гибкого накопления повышают потенциал использования подобных вариантов, а не наоборот.
До появления железной дороги и телеграфа силы капитала и труда принципиально не отличались в части их способности распоряжаться пространством. Буржуазия явно боялась революционной угрозы с этой стороны. Например, когда луддиты принялись ломать машины в ходе многих не связанных между собой инцидентов, или когда в 1830 году сельскохозяйственные работники одновременно взялись за поджоги стогов и другие формы протеста во многих разных местностях Англии, буржуазия исключительно охотно приняла представление о том, что по стране неуловимо шествовали такие мистические фигуры, как Нед Лудд или капитан Свинг[75], раздувая недовольство и революционные настроения везде, где они появлялись. Но вскоре буржуазия научилась применять свои превосходные торговые связи и возможности распоряжаться пространством в качестве способов установления социального контроля. Например, в 1848 году французская буржуазия использовала свои коммерческие связи для мобилизации ополчения petit bourgeois[76] из французской глубинки, чтобы сокрушить революцию в Париже (эта же тактика будет воспроизведена с еще более устрашающим эффектом при разгроме Парижской коммуны). Выборочный контроль над скоростными средствами коммуникации был с большим преимуществом использован в Великобритании 1840-х годов для противостояния чартистскому движению, а во Франции – для подавления недовольства рабочего класса после государственного переворота 1851 года. «Величайшая слава Наполеона III, – писал Бодлер, – будет состоять в доказательстве того, что всякий сможет управлять великой нацией, как только получит контроль над телеграфом и национальной прессой».
Со своей стороны, движение рабочего класса накапливало аналогичные прозрения. Первый Интернационал не только стремился объединить общим делом рабочих из многих разных мест и отраслей промышленности, трудившихся в условиях совершенно разных социальных отношений. В 1860-е годы Интернационал также начал перебрасывать средства и материальную помощь от одного пространства классовой борьбы к другому. Если буржуазия могла распоряжаться пространством в собственных классовых целях, то и рабочее движение могло делать то же самое. А поскольку Первый Интернационал возник для того, чтобы овладеть настоящей властью, у буржуазии были все основания бояться его (и это действительно происходило) точно так же, как она боялась таинственных блужданий Капитана Свинга за несколько десятилетий до этого. Способность связывать рабочих единым действием в пространстве всегда была важным фактором в классовой борьбе. И хотя Маркс, похоже, в определенной степени верил, что скопление рабочих на фабриках и в больших промышленно-капиталистических городах само по себе обеспечит достаточную базу геополитической силы для классового действия, общим направлением геополитики Первого Интернационала было расширение этой базы как можно более систематическим образом.
Отсутствие готовности к специфическим географическим ограничениям действительно редкость для классового действия. Например, во время продолжительной забастовки горняков в Великобритании в 1984 году так называемые «летучие пикеты», быстро перемещавшиеся от одной шахты к другой, стали серьезной проблемой для государственных властей, которым в ответ пришлось разработать такую же мобильную тактику. Законодательство, ставившее вне закона акции в обрабатывающей промышленности и «летучие пикеты», преследовало целью противодействие власти рабочих над пространством и ослабление потенциала для связного классового действия путем привязки его к конкретному месту.
Однако еще разгром Парижской коммуны и железнодорожная стачка 1877 года в США продемонстрировали, что контроль над пространством, как правило, принадлежит буржуазии. Тем не менее рабочее движение (пусть и при слабой реальной организации) упорно придерживалось интернационалистских взглядов до самого кануна Первой мировой войны, когда Второй Интернационал фактически раскололся по вопросу о лояльности нации (пространству) или классовым (историческим) интересам. Победа первого направления не только привела к тому, что рабочие сражались по обе стороны того противостояния, которое большинством признается войной между капиталистами, но и стала началом той фазы в истории рабочего движения, когда интересы пролетариата вне зависимости от риторики всегда приходили к угодливому обслуживанию национальных интересов.
В действительности движения рабочего класса в целом более успешны в организации и доминировании на определенном месте, чем в распоряжении пространством. Различные революции, начинавшиеся в Париже в XIX веке, терпели неудачу из-за неспособности консолидировать национальную власть посредством пространственной стратегии, которая распоряжалась бы национальным пространством. Этот тезис иллюстрируют и такие движения, как всеобщая стачка в Сиэтле в 1918 году (когда рабочие фактически удерживали контроль над городом на протяжении недели) или восстание в Санкт-Петербурге в 1905 году, а также долгая детальная история муниципального социализма и организации сообществ вокруг забастовочной деятельности (например, в ходе забастовки во Флинте 1933 года[77]), вплоть до городских восстаний 1960-х годов в США. Однако одновременность революционных всплесков в разных местах, как это было в 1848 или в 1968 году, вселяет страх в любой правящий класс именно потому, что под угрозой оказывается его исключительный контроль над пространством. Именно в таких условиях международный капитализм напоминает об угрозе международного заговора, глубоко оскорбительного для национальных интересов, и часто привлекает силы этих интересов для сохранения своей способности распоряжаться пространством.
Еще более интересен политический ответ на эту латентную мощь революционной и рабочей мобилизации в конкретном месте. Одна из принципиальных задач капиталистического государства заключается в локализации власти в контролируемых буржуазией пространствах и в принижении тех пространств, которые с большей вероятностью могут попасть под контроль оппозиционных движений. Именно этот принцип вел французское государство к отрицанию права Парижа на самоуправление вплоть до того момента, пока полное обуржуазивание города не позволило ему превратиться в вотчину правой политики Жака Ширака. Та же самая стратегия стояла за предпринятым Маргарет Тэтчер роспуском столичных структур самоуправления, таких как Совет Большого Лондона, который в 1981–1985 годах контролировали левые марксисты. Этот же принцип воплощался в медленной эрозии муниципальной и городской власти в США в «эру прогрессивизма»[78], когда муниципальный социализм казался вполне реальным – тем самым федерализация государственной власти становилась более приемлемой для крупных капиталистов. Именно в таком контексте классовая борьба берет на себя глобальную роль. Анри Лефевр формулирует это следующим образом:
Сегодня больше, чем когда-либо, классовая борьба вписана в пространство. Фактически одна только эта борьба не допускает того, чтобы абстрактное пространство захватило всю планету и сгладило все различия. Только классовая борьба способна дифференцировать, порождать различия, которые не имманентны экономическому росту….то есть различия, которые либо не вызываются этим ростом, либо неприемлемы для него.
Вся история территориальной организации (см.: [Sack, 1987]), колонизации и империализма, неравномерного географического развития, городских и сельских противоречий, а также геополитического конфликта свидетельствует о значимости подобных сражений в истории капитализма.
Если пространство в самом деле рассматривать как систему «контейнеров» социальной власти (используя терминологию Фуко), то из этого следует, что накопление капитала постоянно деконструирует эту социальную власть, заново формируя ее географические основы. И наоборот, любая борьба за переутверждение властных отношений является борьбой за реорганизацию их социальных основ. Именно с этой точки зрения можно лучше понять, «почему капитализм последовательно ретерриториализирует одной рукой то, что он детерриториализирует другой» [Deleuze, Guattari, 1984; Делёз, Гваттари, 2007].
Движениям, которые противостоят беспокойному потоку капитала, уничтожающему дом, сообщество, территорию и нацию, нет числа. Но в то же время есть и движения, направленные против жестких ограничений чисто финансового выражения ценности и систематизированной организации пространства и времени. Более того, подобные движения распространяются далеко за пределы сферы классовой борьбы в сколько-нибудь узко очерченном смысле. Строгая дисциплина временны́х графиков, жестко организованных прав собственности и других видов пространственной детерминации порождает различные формы широкомасштабного сопротивления со стороны отдельных лиц, которые стремятся поставить себя вне этих гегемонических ограничений точно так же, как другие отвергают дисциплину денег. И время от времени эти индивидуальные сопротивления могут сливаться в социальное движение, преследующее цель освобождения пространства и времени от их нынешних материализаций и конструирование альтернативного типа общества, в котором ценность, время и деньги понимаются по-новому и совершенно иначе. Разнообразные движения – религиозные, мистические, социальные, коммунитаристские, гуманитарные и т. д. – прямо определяют себя как противостоящие власти денег и рационализированных представлений о пространстве и времени в повседневной жизни. Об энергии именно этого антагонизма свидетельствует история подобных утопических, религиозных и коммунитаристских движений. Колорит и питательная среда социальных движений, уличной жизни и культуры, а также художественных и прочих культурных практик по большей части действительно проистекают из этой бесконечно разнообразной ткани противостояния материальным воплощениям денег, пространства и времени в условиях капиталистической гегемонии.