Гуле досталось вдвойне: вначале по ушам проехал хозяйский кошмар, а вслед за ним из-под ног взбрыкнувшего собаковладельца в нее полетела египетская скамеечка, сделанная из крайне болезненных материалов: железного дерева и слоновой кости. Подставка для царских ног, хоть и новодел, была изготовлена тщательно и в полном соответствии с магией попрания, практикуемой фараонами Среднего Царства. Правда, вся эта египетская абракадабра вкупе с магией попрания Гулю, разумеется, волновала куда меньше, чем банальная масса и твердость подставки. А зря, будь она человеком, декор не оставил бы ее равнодушной. Скамеечка была инкрустирована двумя фигурками со связанными за спиной руками. Мотив для Египта не редкий. Но фигуры… Черную ее поверхность украшали отнюдь не рядовые враги молодого Тутанхамона, а современники владельца скамеечки. В одну из них, худощавую, с утиным носом и вытянутыми губами, очевидно, заманивали эфирного двойника второго президента России — о чем свидетельствовала падающая держава с левой стороны и сломанный скипетр — с правой. Другая же, неправдоподобно курносая для кипы на темени и повязки на рукаве, судя по всему, должна была вместить жизненную силу одного строптивого лоцмана духа, окормляющего его конкурентов. Вместить для того, чтобы избавить от нее недостижимый другими средствами оригинал.
Но если один заманивает души, другой может навевать сны, по большей части кошмары. И откуда-то из неведомых северо-восточных далей он опять явился ему — странный тягучий сон с долгим полетом над безжизненной землей. На ней до багрового горизонта — фиолетовая пустыня — с редкими развалинами и вьющимися вверх дымами. Мертвая пустошь лишь кое-где оживала ритмичным движением. Странные зеленые существа, похожие на химер, — результат дьявольского смешения комаров и гигантских богомолов — опускали серые, со стальным отливом хоботки в чавкающую землю. Существа внушали страх, поэтому он старался лететь от них поодаль. Любое неосторожное сближение — и они, резко выдернув из земли грозные рыла, с шипеньем выбрасывали их в сторону нежданного гостя. Полет продолжался уже довольно долго, но ряды стальных насекомых, отбивающих поклоно-засосы серой неприглядной земле, казались бесконечными. Достаточный для посадки разрыв в армии сосущих богомолов появился настолько внезапно, что он, повинуясь внутреннему лоцману, чуть не упал на вираже. Но разворот силой не постигаемых умом навыков был сделан мастерски, и он мягко, словно состоял не из плотной материи, а был кем-то нарисован, опустился на землю. Силой тех же неведомых ему навыков он принюхался и несколько раз подпрыгнул, взлетая, как будто дело происходило на Луне, необычайно высоко. Потом, все еще удивляясь странной программе, загруженной в свое новое тело, он стал ходить по кругу, нюхая землю через каждые пять-шесть шагов. Программа меж тем вывела его на странные трехпалые следы, вначале глубокие, затем немного помельче… Следы, к его удивлению, никуда не вели, как будто оставивший их выпал прямо из лилового неба. Не птица ли страус ходила тут до него? Вместо ответа какая-то неведомая в нем сила толкнула его на странные действия: вынудив принюхаться в одном месте с особой тщательностью, она бесцеремонно швырнула его на землю, руки за спину, клювом вниз… Получается, это он — то ли дятел железного леса, то ли перепуганный страус на бетонном шоссе. Но он не расшибся. Длинный, острый и твердый инструмент, тот, что раньше казался ему хоботом, легко вонзился в землю и стал прорастать сквозь нее, то ли как жаждущий влаги корень степняка, то ли как стальное телескопическое жало. Это проникновение в недра продолжалось до тех пор, пока чувствительный кончик не погрузился в маслянистую влагу. Еще мгновение рецепторы анализировали содержимое, а когда в мозг пришло подтверждение о том, что под ним искомый нектар, он, едва не задохнувшись от восторга, с наслаждением втянул терпкую, остро пахнущую жидкость. Яркая вспышка света изнутри озарила его, а потом в глазах стало темным-темно — так, наверное, и умирают от счастья. Пережив первый экстаз утоленной жажды, он вынул теперь уже нисколько не удививший его новый орган своего тела, сделал несколько шагов в сторону и снова погрузил стальной хобот в сочную землю. Дождавшись, когда орган наслаждения воткнется в жирную влагу, он рефлекторно вобрал в себя свежую порцию густого нектара. Это было восхитительно, божественно, но в то же время очень просто — только сосать, втягивать в себя вкусную маслянистую жидкость — и все. Ни разу в жизни он не ощущал даже отдаленного подобия этого неземного экстаза… Да, экстаза, именно экстаза. Выхода за пределы ограниченного, телесного я в океан беспредельного наслаждения.
Его оборвали — безжалостно и внезапно — резкой, пронзительной болью в носу-хоботе. Кто-то железной хваткой схватил его за самое чувствительное место и с неумолимой силой потащил вниз, в непроглядную бездну земли. Он успел открыть глаза, но перед ними ничего не было — кромешная тьма недр. Тогда он закричал… Крик разорвал обступившую тьму — и перед ним возникла грудастая длинноволосая женщина с перламутровым хвостом вместо ног.
Заснул и утонул, с ужасом подумал пробужденный и с утроенной силой рванул прочь из могильного плена.
Вмурованная в малахитовые волны письменного прибора русалка, слава Боггу, оставалась на месте, к радости несостоявшегося утопленника меняя инфернальный статус супруги мертвеца на роль дорогой безделушки.
Откинувшись в кресле, тяжело и неровно дыша, он тремя пальцами осторожно потрогал зудевший нос. Так и есть — липкий и влажный. Аккуратно ощупав мясистый форштевень, он снял с него раздавленного комара. Судя по количеству крови, комар увлекся своим обедом до такого наркотического самозабвения, что не смог покинуть кровавое пиршество в миг смертельной опасности. «Откуда здесь взяться инсекту?» — размышлял виновник комариной смерти, вытирая пальцы изумрудной салфеткой тончайшего льна. Удостоверившись в чистоте рук, он свернул салфетку с раздавленным тельцем в тугой конверт и бросил зеленый саван во чрево стоящего у него в ногах бронзового льва.
Компьютер сыграл начало «би джизовской» адаптации 5-й Бетховена, и он перевел взгляд на экран монитора. Это был сигнал «избранной» почты. Обычная, как всегда, была отсортирована его референтом, носившим имя Аристарха Первородова. Да, с таким именным набором можно было попасть в герои неведомого человечеству завета, родиться Адамом далеких перстей, страдать Прометеем угасшего пламени, — увы, этому экземпляру героических ФИО досталась куда более мрачная судьба — личного делопроизводителя. Надо его по-гречески величать — Примагеном[35], усмехнулся Платон и щелкнул мышь по носу.
Открыв папку, он поразился необычайно большому количеству просителей, остроумно распределенных референтом по пяти категориям: непрошеных, желанных, креативных, из числа больных и, наконец, в самом низу каталога лежали ренегаты, должники и обыкновенные политические проститутки. Если Аристарх почту не помечал, раздел «просители» он читал редко. Большее внимание вызывала пухлая папка проклятий и ругательств. Стоило дрогнуть его холическому духу или меланхолии забраться под свод мощного черепа, как он тут же нырял в море проклятий и от двадцати минут до часа заряжался киловаттами чужой ненависти. Только после этого он чувствовал, что живет. Первому после такой зарядки доставалось Аристарху, потом секретарям, затем прислуге, если оставалось — жене. Главное — слить тяжелые психоэнергетические фракции, именуемые в просторечии говном[36], до встречи с детьми, которых он любил и пока всячески оберегал от уродств подступающей взрослой жизни.
Прежде чем приступить к прочтению красной папки «избранного», он еще раз пробежался по всем открытым окнам. Через два из них можно было заглянуть в Россию, лежащую перед ним главными своими богатствами, землей и женщинами. Спровоцировавший кошмар клип с кровососами-нефтекачалками он лихо закрыл, на весело глядящих с VIP-страниц досугa.ню куколок все же полюбовался, с неприятной тоской отмечая, что прелестные дивы, попадая на страницы какого-нибудь blonde-escorts-uk.co.uk, становятся неразличимыми до тошноты cover-girls с тройной твердостью: в накачанных силиконом титьках, запредельной таксе и циничном взгляде на все.
В красной папке, защищенной даже от Аристарха, находилось два письма.
«Дорогой Платон, ты друг мне, но… ради чьего толстого первоисточника ты выдал транш на бланш этому начинающему копрофагу? Напомни ему о других фагах, которые на омо. Пусть почувствует себя правильно.
Твой херц’Ог Решайло»
Платон на мгновение задумался и нажал кнопку «ответить». В окошко поверх письма Решайло он вписал одну фразу:
«Если загон прохудился, уступи его брату Ширяйло.
Истинно твой Платон».
Платон подвел экранный перст к кнопке «Send», на мгновение задумался, затем выделил курсивом слово истинно — и указатель снова повис над судьбоносной областью экрана. Палец, теперь уже его, словно выбирая нужный момент, немного покачался над кнопкой, а затем вжал ее с такой бретерской лихостью, как будто под ним была не мышиная клавиша, а курок дуэльного пистолета. После ответного щелчка красная папка избранного сбавила накал тревоги до бледно-розового.
Второго письма Платон, признаться, не ожидал. Оно было послано Чурайсом, с которым он давно не поддерживал личной переписки, а «братские» послания после процедуры «снятия» он в силу уставных ограничений получать никак не мог. Но послание все же пришло, и на нем отчетливо проступало «братское» клеймо.
«Адельфос адельфо. Преданного преданному брату Борису через Платона Чурайс, поручаясь Ручайсом, уведомляет о предстоящей инвестиции на Больших Овуляриях и шлет с возвращенной любовью один из последних своих чубаят[37]