— Пора обедать.
Участники экстренных Овулярий обедали в большой столовой пионерлагеря, построенной в том штукатурно-гипсовом варианте классического стиля, который ошибочно получил название сталинского. Реконструкция здания, предпринятая для проведения Овулярий, сохранила практически все его характерные черты: звездные капители колонн, выстроившихся перед главным входом, гербовый рельеф на фронтоне, высокие двери с полуциркульным завершением. Только внимательный глаз мог бы найти отличие новой эмблематики от старой. На кубических основаниях двух ближайших ко входу колонн наряду с растительно-звездным орнаментом можно было обнаружить простые геометрические петроглифы в виде перечеркнутых треугольников: вершиной вверх на левой колонне и острием вниз — на правой. Такие же треугольники, только не перечеркнутые, имелись и на верхних, подпираемых капителями, кубах. Сам фронтон тоже, казалось, не претерпел изменений — распростертые вверху крылья с колесом посредине и привычный глазу советский герб в крепких руках пролетариев-щитодержцев. Только раньше главную советскую святыню охраняли рабочий с колхозницей, а теперь, после того как детей в лагере сменили олигархи, солнце советов поддерживали тонкие руки двух сидящих на запятках девушек. В девушках было что-то неуловимо египетское: многоярусные ожерелья, тонкие талии, длинные ступни и пышные прически, увенчанными странными уборами: голова той, что слева, несла похожий сбоку на кресло предмет, а на девушку справа водрузили тот самый домик с перевернутой крышей, что красовался на груди Платона.
Пройдя под странной сценой перекатывания тонкими руками комсомольских богинь главного символа СССР, участники Овулярий оказывались перед дверью, справа и слева от которой в нишах стояли фигуры еще двух девушек, только эти были гораздо серьезнее и мощнее. Одна с высоко поднятой головой левой рукой поддерживала срезанный сноп, а правой держала орудие жатвы — кривой, точно юный месяц, серп. Вторая девушка, также задрав подбородок, прижимала к груди книгу, из которой торчало неестественно большое, чуть ли не страусиное перо. При этом стоящему в трех метрах от двери зрителю казалось, что девушки смотрят не вперед и вверх, как следовало бы из общего порыва их фигур, а строго и даже пристрастно оценивают взглядами входящего. На этом декоративные излишества не кончались. Штукатурные медальоны над нишами также несли какое-то послание вступающему в храм вкусной и здоровой пищи, но ничего общего с едой они не имели: в одном красовались перекрещенные циркуль и угольник, в другом — традиционные серп с молотом на фоне трех колосков, лежащих на книге. Только полуциркульная арка над массивной дверью говорила о том, что за ней царство чревоугодия: над проходящим в столовую нависали тяжелые, перевитые лентами гроздья-букеты из фруктово-овощного ассорти, а над ними уютно расположилось сияющее жирными лучами восходящее солнце. Видно было, что все символы, окружающие главные ворота храма изобилия, достались от прошлой эпохи и, судя по тому, что их касалась только малярная кисть, они полностью встраивались в таинства эпохи настоящей.
Кто бы мог подумать, глядя в детстве на всю эту лепнину, что она могла выражать нечто большее, чем невразумительные постулаты марксизма-ленинизма. И Платон, тогда еще Борька, тысячи раз поднимался по ступенькам школы и проходил мимо срезанных колосьев с рогами изобилия, мимо жниц, больше похожих на античных богинь, и спроси у него, какое отношение имеет вся эта штукатурка к дедушке Ленину, ни за что бы не ответил. И вот, надо же, все пригодилось, ну, дорисовать там треугольнички, ну, «дом» и «трон» на головы гербохранительниц поставить — и все, код новых таинств готов. «Всегда готов!» — неожиданно вслух сказал Платон, и десятки голов мгновенно повернулись в его сторону.
В большом трехпролетном зале столовой прибывающих распределяли по стихиям и ступеням. Весьма запутанная система, которую не без участия Платона ввели лет десять назад, все еще работала, хотя никто, включая его самого, до конца не понимал, почему рассаживаться надо именно так. В ближнем левом углу столовались аэрархи, еще левее и дальше за колоннами — игнархи, напротив, в дальнем правом, — аквархи, справа от входа — терархи, у витража напротив дверей находились представители пятого элемента — олеархи, ну а в центре этой импровизированной пентады обедал высший состав: квадратом сидели тетрархи, между ними, на небольшом возвышении, помещались действительные члены тринософской комиссии, и еще на голову выше — божественные диархи. За отдельным столом, на самом верху помоста, подавали Сокрытому, но его место в течение церемониальной трапезы оставалось незанятым. На то он и Сокрытый, чтобы скрываться. Что касается внешнего круга, всю эту толпу из ооцитов, недососков, олигохетов и приглашенных овулякров, а также олигархов-самозванцев, являвшихся в действительности никакими не олигархами, а обыкновенными олигополами[58], — этим отводилось место в боковых приделах столовой. За рассаживанием и порядком следили мощные, вооруженные стеками териархи.
Все избранные, проходя в столовую, обнажали левую грудь, предъявляя свое право на то или иное место в трапезной. И в зависимости от того, каким клеймом в последний раз было помечено сердце избранника — одним из четырех типов треугольников или домиком с перевернутой крышей, — в соответственно помеченную область и направляли участника Овулярий. За столом, уже внутри элементальной группы, иерархией занимались тетрархи с приданными им на случай возникновения конфликтных ситуаций териархами. Здесь место зависело от количества клейм. Нарушителей порядка могли запросто лишить обеда и приговорить к заплыву по Внешней Волге в реликвиях эры первоначального накопления капитала. В наградной комплект нарушителя входили золотые цепи с распятием в масштабе один к десяти, часы из того же металла, метко прозванные за размеры и вес котлами, особо провинившимся надевали еще и браслеты на каждую руку, а в качестве исключительной меры для бузотеров высшей пробы имелся набор из десяти массивных перстней.
Платон, вводя под руку своего подопечного, бросил взгляд в центр зала. Его поразило количество собравшихся там «званых», и еще большее удивление вызывало количество «избранных». Слишком много для высших ступеней. Как же он забыл, сегодня юбилей — завершается очередной цикл Млечной — седьмые Овулярии, и на открытой части торжественного обеда по такому случаю будут присутствовать старшие арканархи из наблюдательного совета. Разумеется, все они были в масках, но Платон легко узнал и лорда Колокольчика, и лорда Гадда, прибывших в костюмах овна и ястреба. Змеиный наряд богини Уто не мог, да и вряд ли хотел скрыть обворожительные формы голубогазой принцессы Тифонии. Толстяк из семейства Каменных Парней остроумно обрядился Ганешей, хотя его костюм мог представлять и средневековую форму демона Бегемота[59].
Председательствующий сегодня на Совете внешнего круга Буратино[60] в простых, похожих на лагерные, одеждах, только с огромными желтыми карманами, нашитыми на бумажную курточку, в ломком фригийском колпаке и деревянных башмачках что-то доказывал стоявшему рядом человеку в средневековых доспехах. Столь высокая честь — первым зачерпнуть ритуального жемчужного супа, почему-то оклеветанного лохосом, который знал это древнейшее причастие под упрощенным именем перловка, — была предоставлена ему на правах генерального локапалы северо-восточного локуса управляемых ноокомом[61] земель. Рядом находился его номинальный прогенус, а проще говоря, названый отец в костюме папы Карло. Этот папа был не только посаженым главой многочисленного семейства, но отличился еще и тем, что на почве тяжелой формы мании наследования изрубил в щепы не одно бревно, пока не наткнулся на подходящее полено, из которого, хотя и ценой двух пальцев, все же вырубил подходящего преемника, и теперь был готов поделиться секретом его изготовления с арканархами из других локусов. Его постоянно тянуло погладить «сыночка», но сыночек фыркал и ловко, по-борцовски, уворачивался. Остается добавить, что под видом Папы, теперь уже Римского, присутствовал на Овуляриях сам Папа, точнее отец — Войтылло[62]. И в огромном клобуке, скрывающем потерянный нос, с петлей на шее и кандалами на ноге бродил среди арканархов известный правозащитник, ныне уже не асессор, а тайный, без шуток, советник по фамилии Ковалев. Все эти персонажи были знакомы Платону и особого удивления не вызывали, хотя они впервые, пусть инкогнито, но все же почтили своим присутствием внешний обряд Овулярий. До этого «старшие» появлялись исключительно на внутренних таинствах, и то далеко не все и не всегда. Мало того что сегодня он насчитал их три семерицы, так еще и сам Неуловимый заявился, как и положено, босиком, с котомкой за спиной, в шутовском колпаке с бубенцами, чем и вызвал небольшой переполох среди мирно болтавших арканархов. Только папа Карло ничего не заметил, потому что дураком по сути был он, правда, по рождению, а не по должности, каковая предписывалась Уставом Неуловимому. А так знатный бы вышел из него Шут. Крупный — как минимум.
Рома, на радость Платону, не шумел и вел себя покладисто, умудряясь при каждой встрече с высшими началами не только оттопыривать губу, но при этом улыбаться и заглядывать в глаза.
Как всегда, не обошлось без эксцессов. Один из водочных синдиков. Сусло-Непийпиво, алкавший сразу на два начала, воду и огонь, что уже противоречило Уставу, и к тому же едва переросший квалификационный барьер, сумел каким-то чудом не только пронести на территорию лагеря «огненную воду», но и успеть набраться ею перед тем, как показаться на публике вполу-, если не сказать полностью, нетрезвом виде. Мало того, этот вчерашний овулякр перепутал ринг с рангом и полез со своими сосальностями не к кому-нибудь, а к самой принцессе Тифонии. Справедливо получив в зубы от спутника принцессы Ага-хана, Сусло-Непийпиво не только был отлучен от молочно-кисельного причастия, но и посажен на максимальную степень алкогольной очистки. Хоть и порядочное он быдло, но жалко-таки самогонщика: лучше, говорят, паяльник в анусе, чем шланги в венах. И хорошо, если без катализатора обойдется.