Платон убрал руки с плеч ученика и сел напротив него, отмечая в глазах недососка подлинный интерес. Он довольно ухмыльнулся — тактика оказалась верна — Деримович обожал истории о всяческих разводах[196].
— Так вот, берет старуха Сета, а он в натуре шлангом прикинулся, и в таком виде Исиде его предъявляет со словами: «Мол, так и так, свалился с неба, угрожая, верней, для урожая, желая в дар принесть себя через меня, веля доставить, в общем, сей хер невесте вдовой». Та хер берет со страхом, в темноте не различая, что это змей, как скипетр отвердевший. Идет с ним к ложу, а на нем лежит Осирис сшитый. Грудь извлекает белую свою и гладит твердые сосцы, чтоб молоком обрызгать тело. А черный жезл у чресел жениха кладет. И тут Сет понимает, что миг спустя — раскроется обман и труп тогда он сам…
Платон, скрипнув зубами, остановил бег речи, снова попавшейся на наживку рифмического червя, и бросил взгляд на Деримовича. Рома сидел с открытым ртом. И не просто сидел, а даром проливал на стол свой сладостный нектар. Ну и запасы у этой кайф-машины, подумал Онилин, да на нем одном наркотраффик можно делать.
— Исида, как ты понимаешь, тоже вся течет, недаром Влажной позже прослы… — «нет, что-то надо менять в консерватории», подумал Платон, не окончив фразы. — А капля уж набухла и сейчас стечет… Озар проснется… — Онилин говорил с большим усилием, пытаясь паузами расчленить паразита. — Сет встает и… бросается к груди Дающей. Исида не успевает ничего понять. А змей уж грудь ее сосет. Она в блаженстве падает, истомой исходя. И Сет свое берет, хвостом бия, в ущелье влажное сходя… — И тут Платон, не выдержав проэтического зуда, буквально заржал. — Ах-ха-ха-ха!
С Ромки меж тем накапала целая лужица его баснословного нектара, как будто это он сам змеем впивался в грудь Влажной и обменивался с нею любовными соками.
— Пробудил! Пробудил! — вцепившись обеими руками в Ромкино сосало, ликовал мистагог. Чистая мистопедагогическая[197] победа. Сказ развернулся в ученике, да еще как, на всю катушку.
— И что вы хотите сказать? — ощутимо заикаясь, спросил Ромка.
— А что тут говорить. Все понятно без слов. По выделениям, так сказать.
— А если по правде?
— По правде, мон ами, не понял разве, кто ты? — Платон поднял Ромку за подбородок вверх. — Отродье змеево.
— Хорошо, не сучье.
— И сучье тоже. Я говорил тебе, баб много, но все они — одна Она. Блудница, дева, мать и жена.
— А этот ваш Озар, с ним что потом произошло? Его ж Исида оживить хотела, так?
— Хотела. Да только уда Сетова познав, уснула, а поутру, проснувшись, поняла, что трюм заполнен, а в груди пожар. Озара нет, Сет говорит, сбежал, но обещал вернуться.
— И что, она поверила такой туфте? — обиделся за Исиду Ромка, как будто только что не он в ожившем сказе впивался в набухшие соски Млечной.
— Кто она, вот в чем вопрос? — на гамлетовский лад начал Платон. — Исида причастилась минус-женихом. И стала черной, как Геката. И черным стало молоко ее. И грудь ей жжет оно. Сечешь?
— Не-а, — признался Роман, — опять, мля, какие-то отрицательные величины. Минус жених какой-то.
— Не нравится минус. Пусть будет анти. А как ты думал. Извлечь из ничего красавца одного нельзя. А двух — пожалте. Сложи их и получишь нуль, — устало сказал Платон, перестав бороться с одолевшим его проэтическим вирусом. — Но не это главное, недососок. Главное в том, что молочко ее почернело и нутро так и жжет. Улавливаешь, что это?
— Вы на нефть намекаете, дядь Борь?
— Смекаешь, — похвалил протеже патрон, — но не до конца. Вспомни, что случается с бабешкой раз в месяц?
— Ну, течет она.
— Течет… А чем течет?
— Ну кровью месячной.
— Теперь допер?
— Получается… — протянул Ромка, пытаясь догадаться, чего же хочет от него вконец спятивший мистагог, — получается, что месячные у баб не сами по себе, а вследствие сношения с самим Тифоном.
— Логика у тебя, бр-рр… — не к месту фыркнул Платон, скрывая, таким образом, очередную ошибку титуляции. — Хотя все верно. Только месячным предшествует что? — спросил он, вздымая вверх палец.
— Ну эта, как ее, овуляция.
— Правильно, это у смертных жен. А у бессмертных и больших?..
Ромка не знал, что ответить. Откуда ему было знать, какое слово придумали для овуляции бессмертных богинь.
— Сегодняшний слет чему посвящен, мон хер?
— Ну, как чему, заплыву?
— Верно, а заплыв к чему приурочен?
Ромка ткнул себя большим пальцем в лоб.
— Да, точно, Большим Овуляриям…
— И… — настаивал Онилин.
— И она хочет… — с видом попавшего на собачью свадьбу залетного кобеля изрек Деримович. — Она хочет…
— В том-то и дело, что не тебя она хочет сегодня, а Озара своего… Представь себе, до сих пор. А получит одного из колена Сетова. И залюбит его до смерти, — почти торжественно произнес Платон, ощущая в своем тезоименитстве уже не свой исторический прообраз, а его возлюбленного учителя в скорбную минуту дегустации отвара из болиголова. Профаны же пусть слагают гимны во славу воши поросячей и тешатся названием цикута[198].
— Не, я не понял, с каких припарок она его хочет, если в черное оделась и не помнит ни хрена?
— Так-так, — довольно хлопнул в ладоши Платон, — растем, недососль. Неувязочки видим в сказах. А здесь тайна великая есть. И никто не в силах разгадать ее. Даже Богг пасует. Да, Исида, ставшая Нефтидой[199], теперь вся наша вроде, Сетова жена, не ощущает ночи и не знает дня. Течет себе привольно в подземных берегах. И братья все при деле: сосут, не уставая, кровь черную впотьмах… Тьфу, — сплюнул напоследок Платон, нет, не горькие соки Нефтиды, а гнусную эссенцию рифмического червя.
Онилин принес извинения недососку за фальшивое красное словцо и поправил высказывание:
— Братья сосут, сохраняя баланс. Все как будто хорошо, а потом бац, из каких-то неведомых глубин всплывает у нашей Сиси…
— Простите, дядь Борь, — вежливо встрял Деримович, — а кто такая Сиси ваша, вроде не было ее до этого?
— Сиси, а… прости! Я ее Исидой называю для удобства понимания, хотя это и неправильно, по-русски, в общем. У вдовой невесты нашей много имен. В ученых книгах профанов она известна как Аст, Асет или Осет[200], а по-настоящему Госпожа наша состоит из двух «С», из двух серпов, точнее, двух полумесяцев одной луны. Огласовку же ей потом придумали. Сошлись на нежных женских «и». Почему? — не спрашивай. И что вышло в результате. С той стороны «⨀» в ней видят Исис, а с этой нам она знакома как Сиси. Усек?
— Фкурил, — нашел в себе силы отшутиться Ромка.
— Продолжим, — посерьезнел Платон. — Итак, на место Нефтиды, она же Небтет, возвращается Исида.
— Сиси, — поправил учителя Деримович.
— Не важно, важно то, что ей жениха подавай… — Платон как-то растерянно взялся рукой за лоб, — вот и купаемся, брат… — и даже не стал исправлять одолженный Ромке титул.
— А чего здесь херового, дядь Борь? — полюбопытствовал недососок. — Я понял, что это кайф несказанный.
— Когда я говорил про любовь до смерти, это не гэг из «мыльных» опер. Любовь до смерти буквально понимать надо. Вспомни долю пауков. Один из сосунков не переплывет Ее. Поглотит его Влажная.
— А кто не переплывет, известно?
— О том и речь, малек, что нет.
— Вы чё, в натуре, не знаете, на кого фишка ляжет? — искренне удивился Роман такой недальновидности верхушки Братства.
— Ты понимаешь, Влажная — не лохотрон какой и даже не тендер казенный. Кого хочет, того и берет… — Платон опять задумался, взял ручку и начал рисовать на листе крестики и нолики. — Только ты чего горюешь, недососль? А то не знаешь, откуда у новичков активы берутся?
— Ну, я думал, дают за таланты сосальные.
— Правильно, — согласился Платон, — только, чтобы дать, откуда-то и взять надо. Вот с жениха и берут.
Теперь пришел черед задуматься будущему олигарху. Как это можно передать активы неизвестно от кого.
Пока Деримович формулировал мучительный вопрос, Платон по его физиономии все понял.
— Все участники заплыва делают условную передачу активов в доверительное управление с неограниченным правом бенефициара, начиная с третьего дня после завершения Овулярий. А условную, потому что параграф в Акте присутствует — без указания причин владелец активов в трехдневный срок может изменить решение, но обязательно лично присутствуя в депозитарии. То есть он может аннулировать Акт. Правда, для надежности придется коды и пароли поменять в ячейках и на номерных счетах. А вот если до истечения этого срока пловец, ха-ха, не доплывет до конторы, все отойдет «стоящему-на-входе».
— Значит, это не завещание на случай смерти? — пытаясь скрыть волнение, спросил Ромка.
— Нет, с завещанием геморра много, а подозрений еще больше, хуже того, улик.
— Получается… — и будущий олигарх мечтательно вздохнул, — получается… ну, если пловец за три дня не аннулирует акт передачи, все достанется кандидату?
— Кандидату, — с интонацией аукционного торговца согласился мистагог, — на сей раз тебе, счастливчик! — И за неимением молотка уронил на стол кулак, что, вероятно, должно было означать отход лота Деримовичу.
Ромка не мог сдержать горделивой улыбки и сопутствующей ей капле драгоценного эликсира, что сверкнула в пробежавшем через комнату луче прожектора.
— А если не отдавать ей Хера? — неожиданно решился он на ревизию корневого мифа.
— Молоком вся изойдет Влажная.
— Ну и пусть исходит.
— Вся, понимаешь.
— И что же?
— А то, что не скроешь тогда молочка. Повсюду забьют ключи млечные. И лохос припадет к персям Ея… И будет пить-наслаждаться.