Саша коварно закусила губу, на ходу сбросила туфли на шпильке и подошла к нему уже лишь в тонких колготках, но Войтех и тогда никак не прокомментировал ее поведение. Лишь когда она поставила бумажный пакет, который принесла с собой, на стол, а сама присела на его краешек прямо перед Войтехом и потянулась к его галстуку, он спросил:
– Что ты делаешь?
– То, что хотела сделать уже очень давно.
Она потянула за узел, ослабляя его, а затем ловко стащила галстук через голову Войтеха и бросила его на пол.
– Саш…
Поцелуй не дал ему договорить. На какое-то время Войтех замолчал, больше не пытаясь выяснить ее намерения и послушно отвечая на поцелуй, но когда Саша стащила с его рук тонкие матерчатые перчатки, которые он был вынужден постоянно носить вот уже полгода, и потянулась к пуговицам рубашки, отстранился.
– Что ты делаешь?
– Разве непонятно?
Глядя исключительно ему в глаза и не переставая улыбаться, Саша переместилась со стола к нему на колени, расстегнула несколько пуговиц и скользнула ладонью под рубашку, второй рукой продолжая справляться с оставшимися пуговицами. Войтех перехватил ее запястье.
– Там люди снаружи.
– Я заперла дверь, уже ученая.
Она снова накрыла его губы своими, поэтому теперь слова выходили невнятными и не такими уверенными, как будто желание в нем сражалось с принципами.
– Это как-то… неправильно.
– Плевать.
– А если кто-то услышит?
– Мы будем тихо.
– Я не могу, когда за дверью кто-то ходит.
– Когда-то в за́мке тебя это не смущало.
– Саш…
Он снова попытался остановить ее и воззвать к разуму, но Саша лишь улыбнулась, вытаскивая полы уже до конца расстегнутой рубашки из брюк.
– Дворжак, смирись. Я принесла тебе бадлон, а потому рубашку тебе все равно придется снять. Все остальное – лишь дело техники и упорства, а я упрямая, ты же меня знаешь.
Войтех покосился на бумажный пакет, стоящий на столе, гадая, что такое «бадлон». До переезда в Санкт-Петербург он считал, что в совершенстве владеет русским языком. Он не всегда понимал какие-то устойчивые выражения или цитаты из фильмов и песен, но все слова знал, умел даже использовать сленг. Все же десять лет прожил в России. Однако местный диалект иногда вгонял его в ступор. То, что надо говорить парадная, а не подъезд, шаурму называть шавермой, а пончики – пышками, он узнал давно, едва только познакомившись с Сашей и Невом и проведя несколько расследований в Санкт-Петербурге. И все же не понимал, почему бордюр следует называть поребриком, даже если это бордюр, ведь между ними есть разница; почему часто на вывесках пишут «Булошная», ведь нет такого суффикса; почему петербургский и петербуржский – одинаково правильно; почему городу вернули имя Санкт-Петербург, а область так и осталась Ленинградская; почему гречку называют гречей, курицу – курой, но с сосулей вместо сосулек начинают смеяться и декламировать странный, на его взгляд, стишок. И вот теперь этот бадлон, значение которого он не мог даже предположить. Впрочем, действия Саши наводили на определенные мысли.
Войтех вдруг ясно понял, что если бадлоном в Санкт-Петербурге называют презервативы, ему придется отсюда уехать. Никогда ему не понять логику этого города, он тут не приживется.
Желая проверить свое предположение, Войтех потянулся к пакету и заглянул внутрь, не сдержав облегченного выдоха: в нем лежала всего лишь его любимая черная водолазка.
– Я знала, как ты мучаешься в непривычной одежде, – прошептала Саша, переместившись губами к его уху. – Поэтому сейчас мы снимем с тебя рубашку, займемся любовью, а потом ты наденешь бадлон, и день пройдет гораздо лучше, чем начался. Обещаю.
Войтех уже готов был сдаться, особенно когда ладони скользнули по ее бедрам, затянутым в узкую кожаную юбку, а затем предательски потянулись к пуговицам на блузке, ощущая очертания ее тела даже сквозь слой одежды, но его спас звонок мобильного телефона, и он тут же ухватился за этот предлог.
– Мне надо ответить.
Саша посмотрела на него непонимающим взглядом, и он понял, что она даже не услышала звонка, уже целиком поглощенная происходящим. Она посмотрела на лежащий на столе телефон и снова повернулась к нему.
– Перезвонят.
Однако стоило мобильному телефону замолчать, как ожил телефон внутренней связи.
– Войтех, зайди ко мне, пожалуйста.
Анна.
– Это может быть важно.
– Разберется без тебя.
Ее руки уже добрались до ремня его брюк, а его закончили с последней пуговицей ее блузки, но Анна сдаваться не собиралась.
– Войтех! – в голосе скользнуло раздражение, заставившее Сашу рассмеяться, а Войтеха снова мучительно делать выбор.
– Дворжак, если ты сейчас не придешь, я тебя уволю к чертовой матери!
Яростный шепот в самый микрофон решил все за него.
– Прости.
Войтех заставил Сашу снова переместиться с его колен на стол, поднялся и принялся заправлять рубашку и застегивать пуговицы, но плохо слушающиеся пальцы не желали подчиняться.
– Бадлон, говоришь?
Он резким движением сдернул рубашку, вытащил из пакета водолазку, натянул ее на себя, подхватил со стола перчатки, а затем коснулся Сашиных губ в быстром поцелуе.
– Вечером я все компенсирую. Обещаю. Но дома.
Саша тяжело вздохнула, глядя на то, как он едва не запнулся о ее туфли, отпер замок, постоял немного, давая себе время оправиться, а затем вышел в коридор, хлопнув дверью.
– Да, телефон я не учла, – вздохнула Саша, слезая со стола и поправляя на себе одежду.
Перед кабинетом Анны Войтех остановился, еще раз быстро убедился, что выглядит прилично и Саша не оставила на нем никаких следов своей преступной деятельности, и вежливо постучал. Конечно, все с самого начала знали, что Анну назначили директором ИИН лишь потому, что Ляшин не хотел ставить во главе привлекающей к себе внимание организации иностранца, но сам Войтех пообещал и себе, и Анне, что вмешиваться в руководство, отменять решения директора и ставить под сомнение ее компетентность не будет. По крайней мере прилюдно. Для всех Анна главная – и точка, ему достаточно держать руку на пульсе. Он старший менеджер, руководит всеми «полевыми» работами и расследованиями на выезде. То есть, по сути, второй человек в ИИН. В последние дни Войтех жалел и об этом.
– Входи, – разрешила Анна.
В кабинете она была не одна. За длинным столом, где обычно размещались посетители, сидели два человека. Высокий пожилой мужчина с выбеленными сединой волосами и ярко-синими глазами сразу же повернулся к Войтеху. На вид ему было около семидесяти или чуть больше, и Войтех безошибочно определил, что живет он в деревне и приехал издалека. На нем был довольно старый, но при этом опрятный и почти не ношенный костюм, а на стуле рядом лежала плоская кепка с рисунком-елочкой. Такие он почему-то всегда встречал в деревнях. Вторым человеком был молодой парень, совсем еще подросток. В отличие от первого, его волосы напоминали цветом вороново крыло, но глаза были такими же синими. Войтех сразу понял, что они родственники, скорее всего дед и внук. Молодой человек был одет современнее, но выглядел гораздо напуганнее деда. Как будто все вокруг было для него в новинку, из чего Войтех сделал вывод, что он тоже живет далеко.
Но самым странным было даже не это. На столе перед мужчинами лежал большой носовой платок, на котором горкой возвышались денежные купюры: здесь было несколько пятитысячных бумажек, чуть больше тысячных и целая гора пятисотенных и даже соток.
– Знакомьтесь, – сказала тем временем Анна. – Это наш старший менеджер, Войтех Дворжак. Войтех, это Илья Пантелеевич Горбушкин и его внук Алексей.
Алексей неловко улыбнулся, чуть привстал и что-то невнятно пробормотал, а вот его дед поднялся со стула и протянул Войтеху широкую, загрубевшую от тяжелой работы, ладонь.
– Илья Пантелеевич, – представился он.
Войтех пожал руку, конечно же, не снимая перчаток, чтобы избежать физического контакта. Интуиция и так подсказывала, что эти двое – потенциальные клиенты, а значит, поймать видение ему не составит труда. Именно поэтому он и носил перчатки: вот уже шесть месяцев любой контакт незащищенной кожи с предметами и людьми почти всегда вызывал видения. По какой-то счастливой случайности Саша была единственной, кого он мог касаться без риска для себя.
– Войтех, – улыбнулся он в ответ.
– А по батюшке как?
Войтех непонимающе нахмурился, и на помощь ему пришла Анна:
– Отчество спрашивает.
– У нас нет отчеств.
– Не бывает так, чтобы не было отчества, – твердо возразил Илья Пантелеевич. – Батюшка у вас есть, значит, есть и отчество.
– Нет, я чех, у нас… – попытался возразить Войтех, но Анна перебила его:
– Просто скажи ему, как зовут твоего отца.
Войтех внезапно понял, что Анна общалась с этими людьми гораздо дольше его и уже успела прийти к некоторым выводам. После увольнения из вооруженных сил он два года преподавал в колледже, и там его тоже называли по имени-отчеству. Войтеха это не то чтобы раздражало, просто до сих пор было непривычно.
– Ладислав, – обреченно сказал он.
Старик довольно улыбнулся и наконец выпустил его ладонь.
– Стало быть, вы – Войтех Ладиславович, – заключил он, снова садясь на стул.
Анна тоже села, и Войтех последовал ее примеру, заняв место напротив посетителей. Войтех Ладиславович так Войтех Ладиславович. У студентов в колледже он порой бывал и Войтехом Владиславовичем.
– Илья Пантелеевич и Алексей приехали из деревни Дубки Пермского края, – начала Анна. – Говорят, у них в деревне завелась чупакабра.
На лице Войтеха не дрогнул ни один мускул, хотя подобное заявление могло бы удивить кого угодно. Про чупакабру он слышал и, хоть не видел ни одного доказательства ее существования, не мог утверждать, что это чья-то фантазия. Видел он в своей жизни и не такое. Если она действительно существует, то почему бы ей не появиться и в Пермском крае?