еспечить наполнение их глиной. Плотнее!
Казаки, хоть и с недоумением, принялись за работу. Зачавкали лопаты о грязь на дне канала. Муса с Кузьмой, крякая, разворачивали ростовые фигуры, устанавливая их в ряд.
Через час все было готово. Плетеные манекены, поначалу полые и легкие, теперь, набитые вязкой глиной, приобрели нужную тяжесть. Они стояли в ряд, молчаливые силуэты, напоминающие людей, или, скорее, их жалкие подобия. Натуральные големы… Я обошел их, проверяя плотность набивки. Убедился, что фигуры достаточно прочны, чтобы выдержать удар и показать эффект нового оружия.
— Всем слушать мою команду! — крикнул я. — Урядникам — взять по десятку человек. Выйти вперед. Карабины зарядить.
Я раздал казакам новые патроны с начинкой из пуль с толченым стеклом. Засек время заряжания. Почти полминуты провозились.
— С пятидесяти шагов! Приготовиться! — скомандовал я, и казаки, сжимая в руках карабины, заняли позиции.
— Пли!
Первый залп прогремел, разрывая утреннюю тишину. Белый пороховой дым заполнил широкий арык, на мгновение скрыв манекены. Когда ветер его развеял, моим глазам открылась шокировавшая меня картина. Ничего ровным счетом не изменилось.
— Странно… — непроизвольно вырвалось у меня.
Стоявший рядом Зачетов покосился, но промолчал. Я потопал к мишеням, пытаясь понять, что же ожидал увидеть. Превращение чучел, стоявших в пятидесяти шагах, в бесформенные кучи хвороста и глины? Хивинский мечтатель, возомнивший, что ему в руки попалось убойное оружие! «Дум-дум» ему подавай!
В первой, второй и всех последующих манекенах обнаружились аккуратные пулевые отверстия. Я вытащил из ножен кинжал и расковырял дыру — пуля тупо застряла во влажной глине, даже не думая раскрываться и выпускать на волю свою мерзкую начинку.
— Кузьма! Развесь туши на каждом манекене.
Назаров бросился исполнять, Муса ему помогал.
Раздал еще по патрону новому десятку.
— Заряжай! Пли!
Ба-бах!
Снова дым, потом… странное. Я бросился к тушам с тревогой в душе, мое смятение непонятным образом передалось спешившим за мной Козину и Зачетову.
— Вот те на! — вырвалось урядника гребенцов, его глаза округлились.
— Не хотел бы я, чтобы меня такой пулей угостили! — добавил Козин, покачав головой.
Суть заключалась в том, что при ударе о ребра туши пули не только их пробивали, но и, так сказать, раскрываясь, поражали прилегающие участки чистого мяса множеством мелких осколков. И многие из них просто застряли. Выковыривать такие замучаешься!
— Костей в человеческом теле хватает, — задумчиво произнес я. — А если в чистое мясо? Пшик? Чего размечтался Гавриил?
Зачетов, невидяще рассматривавший баранью тушу, очнулся и заговорил вполголоса:
— На Сунже это было, река такая за Тереком. Пошли мы в набег чечена пощипать. Столкнулись с кабардинцами на свою беду. В гости те приезжали к кунакам. А кабардинец, я вам доложу, противник сурьезный. Многие князья ихние ездят в кольчугах да бронях. Так вот — простая пуля такого не берет!
— Серебряная нужна, заговоренная? — развеселился Козин.
Зачетову было совсем не смешно. С совершенно серьезным видом он ответил замогильным голосом:
— Иголка!
— Причем тут иголка? — не сговариваясь, хором переспросили я и Никита.
— Уж больно наш сотник на одного удальца осерчал, ружо иголкой зарядил, да и стрельнул.
— И?
— Пробил кольчугу! Орал тот князь как оглашенный. И вот что я вам доложу, односумы: патрон ваш, Петр Василич, супротив доспешного — самое то!
Я удовлетворенно кивнул и улыбнулся, предвкушая их реакцию.
— А теперь представьте: у нас городской бой. В комнате или башне засел противник и не высовывается. Как его выковырять?
Козин задумался.
— Рикошет! Свинец плохо рикошетит, а тут облако стеклянное во все стороны полетит, ежели, к примеру, в створ бойницы попасть али в стену!
Зачетов загорелся.
— Давайте попробуем!
— Где же мы тебе окно найдем?
Он отмахнулся. Бросился к краю арыка и постучал по самому его верху — по валу, который когда-то не давал воде разлиться. Под действием солнца глина запеклась до состояния камня.
Позабыв про бойцов, мы с Козиным подхватили две висевшие на манекенах наименее пострадавшие туши и с грехом пополам пристроили их на том месте, на которое указал гребенский казак.
— Остались еще патроны, вашбродь? Дайте мне, испытаю, — попросил Зачетов.
Козин тоже протянул руку. Увлеклись, как юнцы, мужики, но и меня охватил азарт. Зарядили три ружья, отбежали в сторону, оценили позицию.
— Не годится! Давай с другой стороны арыка, — предложил я.
Подсаживая друг друга, под удивленные взгляды сотни, замершей в пятидесяти шагах и не понимающей, с чего бы начальство вдруг забегало, мы взобрались на противоположный мишеням край арыка. Не сговариваясь, распределились на разном расстоянии и под разным углом.
— Огонь!
Три ружья ухнули вразнобой. Мы подхватились и побежали к мишеням.
— Это… это не пули, это нечистая сила! — прошептал Зачетов, его голос был полон суеверного ужаса: на тушах виднелись многочисленные, мелкие отверстия, словно в них долго тыкали острым шилом.
— Чума! — выдохнул Козин. В его голосе не было страха, лишь глубокое, профессиональное изумление. — Милосердия от нее не жди.
— Мы сюда не милосердие нести пришли. Мы пришли вернуть свое и отомстить за тех, кто годами гнил в зинданах. Пусть местные знают, что такое настоящий русский гнев, — сказал я, глядя на результаты наших стараний. — Подведем итоги. У сотни есть на вооружении уникальный патрон. Его применяем по противнику в доспехах или засевшему в укрытии. В редких случаях можно и по обычному халатнику, если иного выбора нет. Пули у нас наперечет, их нужно беречь. Крупный заказ я разместил, но насколько его хватит? Так что людей своих обучить, все-все растолковать. Задача ясна?
Урядники машинально кивнули, продолжая не отрываясь разглядывать полученные результаты. Интересно, а что они скажут, когда увидеть в действии зембуреки?
— Это тебе. На непредвиденные расходы.
Я удивленно посмотрел на мешок. Мой взгляд скользнул по его поверхности, невольно отмечая характерный звон, доносящийся изнутри. Это были монеты. Много монет. Сидели мы в кабинете Платова во дворце, я запоминал последние инструкции перед рейдом на Бухару. Кто за что отвечает, кому слать депеши и так далее.
— А… это… Матвей Иванович, а документы? Расписки? — я запнулся, пытаясь подобрать слова, встряхнул мешок. Тяжелый! — Сколько тут?
Глаза Платова сверкнули. На лице расцвела широкая, почти хищная улыбка, а в ней мелькнула толика чего-то, похожего на старую, затаенную горечь. Он громко, раскатисто расхохотался.
— Документы? Расписки? — он покачал головой, и смех, казалось, вырвался из его груди вместе с клубами дыма от угасающей трубки.
— Пойдем, покажу тебе, откуда эти «непредвиденные расходы» берутся. И доходы заодно.
Платов не дожидался моего согласия, быстро вышел из кабинета, я поспешил следом. Двор был пуст, лишь редкие фигуры часовых мелькали в тенях, да гремели в кромешной темноте ступы на пороховом заводе — работа не прекращалась даже ночью, дабы восполнить изрядно растраченные запасы. Мы прошли через несколько темных галерей, миновали куринишханы, где еще недавно разыгрывалась кровавая драма, и остановились у массивной деревянной двери, притулившейся в самом углу цитадели, за заброшенной конюшней. Два казака из личной гвардии Платова, стоявшие на часах, молча отсалютовали, ни на мгновение не отрывая взгляда от нас, словно мы были частью этого же привычного, но не для чужих глаз, ритуала.
Платов достал из-за пояса массивный кованый ключ, звякнувший в тишине. Скрежет металла, звук отодвигаемого засова, и дверь с легким стоном отворилась, выпуская волну холодного, затхлого воздуха, смешанного с запахом плесени и тлена.
— Сюда, Петро, сюда, — пробасил атаман, сделав широкий, приглашающий жест.
Я шагнул вслед за ним. Внутри было совершенно темно. Платов чиркнул огнивом, и крохотный огонёк лампы, зажжённой им, заплясал, отбрасывая причудливые тени на стены. С каждым шагом свет лампы расширялся, выхватывая из тьмы то, что заставило меня замереть на месте.
Это была пещера Аладдина. Подземная сокровищница хана. Огромное, просторное помещение, выложенное грубо обработанным камнем, уходило куда-то вглубь, теряясь в полумраке. Вдоль стен, на деревянных стеллажах, покоились сотни, тысячи слитков. Золото и серебро, сложенное аккуратными, тускло поблескивающими штабелями. Их вид, их кажущаяся бесконечность заставляли замирать дыхание. Рядом с красно-желтыми слитками стояли массивные сундуки, открытые, доверху набитые драгоценными камнями и монетами разных чеканок: бухарские танга и тилла, персидские аббасы, афганские мохуры… Все-все, что ходило по рукам на хивинских рынках, включая индийскую экзотику. И тут, среди этого восточного великолепия, мой взгляд зацепился за знакомый профиль. Рубли. Золотые рубли Российской империи с профилем Екатерины Великой. Лежали в отдельном сундуке, словно чужеродные вкрапления в этой азиатской сокровищнице.
Платов засмеялся, заметив мой взгляд.
— Ишь ты, какой внимательный!
Я лишь покачал головой. Мой разум лихорадочно подсчитывал, прикидывал, сколько тут богатства. Сотни килограмм, судя по всему. Или тонны???
Атаман, словно читая мои мысли, кивнул в сторону. В углу, на деревянном помосте, стояли массивные весы с одной чашей, огромные, грубо сделанные, но явно предназначенные для точного взвешивания. Рядом с ними, на земле, лежали несколько пар странных, громоздких железных тапок.
Платов наклонился, взял одну пару, крякнул и натянул их на свои сапоги. Теперь он выглядел приземистым и неуклюжим, его шаги стали тяжелыми, глухо отдавались в тишине сокровищницы. Он зашагал вдоль стеллажей со слитками, его глаза горели каким-то нездоровым, лихорадочным блеском. Он брал в руки золотые кирпичи — не аккуратные гладкие брусочки, какие я видел в будущем, а слегка закругленные, неровные и пористые, — подкидывал их, взвешивал, словно оценивая каждый грамм, и на его лице проступала неприкрытая жадность. Как говорилось в одном фильме: «да ты азартен, Парамоша!» Это было нечто большее, чем просто восхищение богатством — это было наслаждение обладания, хищная радость волка, нашедшего свою добычу.