Я смотрел на него и не мог понять. Зачем эти тапки? Они выглядели совершенно нелепо.
— Матвей Иванович, — не удержался я. — А что это за… приспособление на ваших ногах? Для чего оно?
Платов, оторвавшись от созерцания золота, повернулся ко мне. Его улыбка была широкой, но в глазах мелькнула хитринка.
— А ну-ка, Петро, угадай. Коли отгадаешь, отдам тебе вот этот слиток, — Он указал на золотой брусок, лежавший на краю стеллажа. — Весом в три тысячи золотников.
Три тысячи золотников… Я попытался посчитать и сходу не получилось. Золотник — это где-то пять грамм. Три тысячи умножить на 5 и разделить обратно на тысячу… Черт! Двенадцать килограммов? Тринадцать? Мне было трудно перевести это в привычные мне единицы измерения, но я понимал: это огромный кусок золота, целое состояние. Сколько же здесь всего? Это ведь не только богатства хана. Тут похоже и реквизированные в городе у баев сокровища.
Пока я мучительно пытался пересчитать, мой взгляд скользнул по его ногам, по массивным железным тапкам. И вдруг, словно вспышка молнии, пришло озарение.
— Если уронишь слиток, — произнес я медленно, — то сломаешь все кости на стопе. Эти тапки… они защищают ноги.
Платов замер. Его улыбка исчезла. На лице появилось выражение глубокого, почти задумчивого удивления. Он смотрел на меня, не мигая, его глаза сверкали в свете лампы.
— Ишь ты, какой умник! — произнес он, и в его голосе прозвучало нечто, похожее на искреннее восхищение. — Такого Петра бояться надо. Прямо вот так, без утайки, в душу лезет!
Он подошел к указанному слитку, легко поднял его, словно это был обычный булыжник, и протянул мне. Тяжесть золота приятно оттянула руку. Я, конечно, не ожидал, что он так легко отдаст такую ценность. Платов умел удивлять.
— Ну так что, умник? Раз ты такой прозорливый, скажи мне, что же нам теперь со всем этим добром делать? — Атаман обвел рукой сокровищницу, словно это было не ханское богатство, а куча бесполезного хлама. Его взгляд, кажется, померк. — Неужто Александру все отдать? Думаешь, он оценит?
— Вы все-таки поверили бухарским послам? — задал я встречный вопрос, пытаясь отвлечь его от скользкой темы.
Платов тяжело вздохнул.
— Поверил. Ходили слухи в столице. Еще до похода. Что Павла могут того… — Он поднял руку, провел указательным пальцем по горлу, имитируя перерезание. Жест был до того выразительным и страшным, что я почувствовал, как по спине пробежал холодок. — Так что же мне теперь делать, Петро? Посылал нас сюда Павел. А Александр, к бабке не ходи, развернёт обратно. Он известный англофил.
— Не просто развернет, а еще и за самоуправство посадит обратно в Петропавловскую крепость… — ляпнул я не подумав. И увидел, как лицо атамана, до этого освещенное жадностью и авантюризмом, вдруг побледнело, стало почти пепельным. На нем проступили резкие, глубокие морщины. В его глазах отразилась такая тоска и боль, что я невольно сжал слиток крепче.
Платов даже не смотрел на меня, его глаза были устремлены куда-то вдаль, в пустоту.
Наступила звенящая тишина. Только слабый отсвет лампы отбрасывал зловещие тени на его застывшее лицо. Я понял, что совершил непростительную ошибку. Слишком много выдал, слишком близко подобрался к его болевой точке.
Платов медленно повернул голову, его взгляд был тяжелым, словно свинцовым. В нем не было ни гнева, ни страха, только холодная, отстраненная усталость.
— Иди уже, Петро, — произнес он, его голос был глухим и безжизненным. — Тебе поутру выезжать. Выспись.
Глава 6
Длинные казацкие пики царапали небо, алые шлыки на папахах кострами горели на тенистой улочке, ставшей нам временным домом — сотня покидала Хиву, уходила в поход на Бухару. Вперед ушли верблюды Назарова, навьюченные тюками, бочонками и… фальконетами, пока скрытыми от посторонних глаз намотанной тканью — целый караван с сотней лаучей-персов. Следом за ними потянулся мой конный спецназ, натренированный, обученный многим навыкам, прочим донцам неизвестным, спаянный в единое целое тяжелыми боями, потерей товарищей, долгими посиделками за чашей и моей волей — волей командира, имевшего за плечами колоссальный опыт как воспитания коллектива, так и оперативно-тактического управления боевым подразделением. Казаков учить — только портить? Как бы не так! На многое удалось мне открыть глаза моим бойцам, показать и хитрые приемы, и методы подстраховки, и способы ориентирования на местности, незаметной подачи сигналов, грамотной организации засад… И меня учили многому: Ступин и Павло ежедневно занимались со мной сабельным боем, Козин показывал, как работать пикой, Муса — как ухаживать за огнестрелом. Я не отлеживал бока во время короткой хивинской передышки в объятьях Зары, каждую свободную минуту тратил на экзерциции. И видя мое упорство, мою настойчивость, сотня старалась не отставать, занималась увлеченно. И росла как боевая единица!
Вся да не вся. Раненых, больных у нас хватало, и, скрепя сердце, я был вынужден оставить их в Хиве с небольшой охраной. Как и девушек. Не тащить же их в боевой поход! Соединятся с нами, когда все закончится, когда в Бухару прибудет второй эшелон. Сколько слез от Зары, сколько попреков от Марьяны пришлось мне вытерпеть — словами не передать!
В успехе новой экспедиции я не сомневался. Данные разведки, предоставленные Дюжей, не просто обнадеживали — окрыляли! Бухарцы нам не противник, зажрались ребята, погрязли в удовольствиях и в зарабатывании денег. Постоянной армии нет, гвардия эмира смех один — «махрамы», 220 человек, выполняли пажеские функции, а второе подразделение, «касса-бардар», насчитывало 500 человек и занималось охраной эмирского дворца. Вся остальная армия, наукары и кара-чирики — это ополчение, обязанное собираться по призыву эмира со своими лошадьми и оружием. От 30 до 50 тысяч и еще до 15–20 тысяч могли предоставить наместники и правители Самарканда, Худжанда, Каратегина, Гиссара и Истаравшана. Вроде бы много, но, во-первых, поди собери, когда местные беки не горят желанием покидать родные кишлаки, а во-вторых, порядком, организацией там и не пахло. Сброд! Артиллерия? Пять девятифунтовых пушек, две пятифунтовых, восемь трехфунтовых и пять мортир. Пушки держат для славы на площади в сердце столицы, а стрелять из них не умеют — ни в стены, ни в город попасть не могут и считают, что враги одного звука выстрела устрашатся и разбегутся. Единственное, что смущало — это цитадель Бухары, стоявшая на высоком рукотворном холме. Мощное сооружение, такое нахрапом не возьмешь.
— Пора, Зара! — окликнул я девушку, ведущую под уздцы моего коня. Договаривались, что провожает до ворот, до тех самых Пахлаван-Дарваза, створки которых так и не восстановили после нашей хулиганской выходки месячной давности.
Девушка остановилась, понурив голову. Страшно ей оставаться одной. Я наклонился, перевесился в седле и поцеловал ее сквозь скрывающую лицо кисею.
Зара всхлипнула и уткнулась головой в мою ногу. Вдруг другую кто-то тронул. Я распрямился. Марьяна! Стояла скрытая от персиянки моим конем и внимательно, неотрывно на меня смотрела. Потом стянула с головы белый платок, сунула мне под луку седла и убежала.
Что это было? На Дону, я знал, казаки брали с собой белый платок жены, чтобы, когда вернуться, могли у плетня родного куреня покрыть им голову неверной жены со словами "Нет прошлому помина. Позор покрыт моим прощением!' А у терцев как? Я не знал, мог лишь догадываться, что мне пообещали хранить верность.
Вот ведь неугомонная!
— Пора! — повторил я.
Зара отстранилась, дорога открылась. Я тронул коленями коня, и послушный ахалтекинец, гордо переступая тонкими ногами, вынес меня за городские стены Хивы.
Хлопнул в воздухе плетью, не желая обижать коня ударом. Он ускорил свой бег, жаркий ветер ударил в лицо, Хива осталась за спиной, покоренная, но все еще опасная.
Кто сказал, что казаки — это легкая кавалерия? Взять бы такого грамотея и подвесить за шиворот на гвоздик, чтобы соображалку включил. Легкая конница атакует крепости? Однако казаки сыграли выдающуюся роль в штурме Измаила. Легкая конница проводит десантные операции? А кто на своих «чайках» ходил воевать и Персию и Царьград? Было время, у казаков даже своя флотилия появилась, занимавшаяся крейсерством у берегов Кавказа. А оборона Терека и Кубани — тоже скажете легкая кавалерия, засевшая в секретах да в крепостицах и отбивающая атаки горцев? А пластунские сотни? А Первая Конная? Казак — это не легкий кавалерист, а универсальный солдат, спецназовец. Так я считаю!
Лишний раз в этом убедился на первом же привале после ночного и утреннего перехода в сторону Аму-Дарьи, когда мы добрались до городка и цитадели Хазар-Аспа. Последняя ничего особенно из себя не представляла, разве что была окружена озером, сдалась нашим войскам без боя, и единственное, что заинтересовало полковое начальство, так это 43 медных фальконета в рабочем состоянии, на лафетах, а не в том убитом виде, в каком я нашел свой «клад» в Янги-Ургенч. Командовавший авангардом генерал-майор Бузин, несмотря на мои уговоры, распорядился отправить мелкие пушечки в будущий форт Орловский. Хорошо хоть мы под шумок смогли заменить несколько орудий на своих верблюдах. Ну а потом приступили к первой тренировке зембуреков в условиях, приближенных к боевым. И сразу столкнулись с непредвиденной проблемой, которую мне удалось решить только потому, что, как я уже сказал, казак как боец универсален.
В нашем распоряжении имелось ровно сорок верблюдов с установленными на их горбах фальконетами. К каждому бактриану прилагался свой лауч. Именно, прилагался, ибо эти специально отобранные люди из числа персов-рабов должны были не просто управлять двугорбой скотиной, но и еще вести огонь из пушек под руководством Назарова — но не тут-то было. Все было отлично, теоретическую часть они освоили без труда, но, когда дошло до дела, выяснилось, что орудий они боятся как огня и готовы их заряжать, но не стрелять. Попадали ниц, закрыли голову руками, и никакие пендюли не могли их стронуть с места. Несчастный Кузьма метался между улегшихся на песок бактрианов, костерил догму почем свет — вздернет одного на ноги, толкнет к орудию, а его сосед уже зарывается в песок, хотя минуту назад божился, что все осознал.