— Вот как в Кабуле относятся к посланцам хранителя веры на Кавказе! — ответил я, злобно ощерившись и даже погладил рукоять своего кинжала.
Таможенника моя эскапада не проняла — привык, выходит, к злобным визитерам столицы.
— Я сказал, незнакомец, ты услышал. Добро пожаловать в славный город Кабул! — ответил он, внимательно изучая рубин в навершии моей камы.
— Где нам найти себе пристанище? — смирился я с наглостью офицера, незаметно кивая Есинтимиру. Тот ловко проделал то, с чего следовало бы начинать — передал таможеннику небольшой, но тяжелый позвякивающий мешочек.
— Попытайте счастья в караван-сараях вокруг базара, уважаемый. Лучше в тех, что примыкают к садам Бабура, — тут же подобрел таможенник и подробно объяснил нам дорогу сквозь запутанный серпантин городских улиц.
Позвякивая уздечками, гордо подбоченившись, заломив папахи на бритые затылки, мой отряд въехал в Кабул. Руки каждого казака лежали на рукоятках шашек и сабель — мы пришли с миром, но не забывали о войне.
Торжественность нашего въезда испортил ветер. Сначала слабый, он усиливался с каждой секундой, заставляя стонать и качаться редкие чинары, украшавшие въездную улицу. Постепенно он перерос в настоящую бурю, разогнав зевак и накрыв Кабул облаками пыли. На наше счастье нам встретился вход в огромный караван-сарай, куда мы и въехали всей толпой.
Окрестности Парижа, замок Мальмезон, 22 августа 1801 года.
В этот не по-летнему хмурый день генерал Наполеон Бонапарт работал в одном из дальних и уединённых кабинетов Мальмезонского замка. Он мог бы заниматься государственными делами и в Тюильри, но в этом дворце, как ему казалось, еще витала тень казненного короля, а столица за окнами жила своей обычной беспокойной жизнью. Здесь же, в замке, в четырех лье от столицы, работалось спокойнее, и ничто не мешало разбираться с важными, порой тревожными новостями, приносимыми быстрыми курьерами. Окна кабинета, высокие и узкие, пропускали лишь рассеянный свет августовского пасмурного утра, и казалось, даже само время замирало, подчиняясь воле первого консула. Талейран, привыкший к прихотям своего повелителя, поедал его влюбленными глазами и с невозмутимым спокойствием ждал, пока тот обратит на него внимание, едва заметным движением разглаживая складки на своём безупречно сшитом сюртуке.
Наполеон, прохаживаясь по кабинету с видом хищника, заключённого в клетку, внезапно остановился перед большим глобусом, стоявшим на резном столике. Его палец, словно ища что-то, скользнул по его поверхности, замер где-то на востоке. Где-то очень далеко даже от египетских пирамид, к которым судьба однажды забросила этого непоседливого коротышку.
— Что там, Талейран? — Голос первого консула, обычно низкий и властный, сейчас был пропитан нетерпением. — Наши агенты в Петербурге сообщают о большом переполохе. Что случилось на этот раз?
Дипломат, не меняя выражения лица, медленно приблизился, держа в руке тонкую папку с донесениями.
— Генерал, армия казаков, — проникновенным голосом начал вещать Талейран, едва заметно склонив голову, — та самая, что была отправлена покойным императором Павлом Первым в Индию… до сих пор не вернулась. И, что самое любопытное, по слухам, она захватила Хивинское ханство.
Лицо Наполеона изменилось. Раздражение уступило место изумлению, затем — живому, почти лихорадочному интересу. Он шагнул к столу, его палец снова скользнул по глобусу.
— Хивинское ханство? — повторил он, словно проверяя на вкус каждое слово. — Где это? Мне нужна карта! Немедленно!
Его голос наполнился требовательностью, он уже не ждал, а приказывал. Талейран, предвидя подобную реакцию, уже достал из папки свёрнутую карту. Он развернул её на столе, приглаживая рукой, пока Наполеон склонился над ней, его взгляд лихорадочно скользил по тонким линиям и размытым очертаниям.
— Хивинское ханство… — бормотал Бонапарт, его палец неуверенно скользил по пустынным областям Азии. — Здесь? Или здесь? Сходу не получается найти.
Талейран, сохраняя невозмутимость, взял в руки длинную линейку из слоновой кости, которую прихватил с собой на всякий случай. Он аккуратно приложил её к карте, соединяя точки.
— От Парижа до Петербурга… — произнёс он, его голос был спокоен и точен, — порядка пятисот лье. От Петербурга до Хивы… это ещё около семисот, если верить самым приблизительным расчётам. А до Индии… — он передвинул линейку, его палец замер на южной оконечности полуострова. — Очень далеко, Ваше Величество. Поистине, Великая Азия.
— Индия? Шарль, вы говорите об Индии на полном серьезе? Думаете, мой план, мой великий проект грандиозного похода еще жив? Когда убили русского царя, я сказал: «Англичане промахнулись по мне в Париже, но они не промахнулись по мне в Петербурге!» Неужели еще не все потеряно? Ха-ха-ха, рука покойного императора дотянулась из гроба до горла короля Великобритании!
Наполеон выпрямился, его взгляд, до этого прикованный к карте, теперь устремился в пространство, словно он уже видел эти бескрайние степи, эти далёкие горы. В его глазах читалась смесь задумчивости и беспокойства. Он медленно обернулся к Талейрану, его голос стал ниже, почти интимным, как будто он делился тайной.
— И как это событие, мой друг, отразится на русско-французских отношениях? — В его тоне не было прежнего нетерпения, лишь глубокий, почти философский интерес. — Александр, этот юнец… он ведь не забыл, как умер его отец?
Талейран пожал плечами, его жест был едва заметен, но в нём читалось глубокое знание придворных интриг и человеческой психологии.
— Вряд ли Александр будет рад самоуправству своих казаков, Ваше Величество. Ему, безусловно, не по душе, что армия его отца, посланная с весьма… неоднозначной целью, теперь занимается подобными вещами. И он, конечно, не забыл, что первоначальный проект похода в Индию был предложен нами. А раз новый император старается всячески дистанцироваться от политики своего отца, от всего, что связано с его правлением…
Талейран сделал паузу, позволяя своим словам повиснуть в воздухе. Он видел, как меняется выражение лица Наполеона.
— Понятно, — резюмировал первый консул, и в его голосе прозвучала нотка усталости, смешанная с лёгким раздражением. — Вы не знаете. Вы, как всегда, говорите много, но не говорите ничего.
Он снова подошёл к окну, его взгляд был устремлён в сторону столицы, на серый парижский небосвод, но его мысли, несомненно, были далеко, в бескрайних степях Азии.
— Зато эта история явно положительно скажется на наших отношениях с Англией, сделает их более уступчивыми на переговорах в Амьене, — продолжил Наполеон, и в его голосе появилась едва заметная смешинка.
— Мы сейчас работаем над проектом мирного договора с британской короной. Любые трудности, которые возникают у островитян… нам на руку. Подписание мирного договора явно ускорится, — тут же доложил Талейран. — Сказать по правде, я не верю в то, что казаки смогут дойти до Индии. Персы их не пропустят, а перевалы Гималаев… Нет, это решительно невозможно.
Наполеон посмотрел на министра иностранных дел республики с оттенком укоризны.
— Верю, не верю — мы не девицы, гадающие на ромашке. Главное, чтобы забеспокоились англичане. Их тревожность будет нам на руку. А чтобы ее усилить, добавьте в список наших желаний возврат французских владений в Индии, в Пондишери (4).
В его словах читалось холодное, циничное предвкушение выгоды, которое так часто сопровождало его политические решения. Талейран, конечно, прекрасно это понимал. Он лишь молча кивнул, соглашаясь с последними словами первого консула. В шахматной партии великой политики любое движение противника, каким бы непредсказуемым оно ни было, всегда можно обернуть в свою пользу.
Но он недооценил человека, которому вскоре будет суждено стать императором. Шарль-Морис был проницателен, очень умен, но все же часто не поспевал за скоростью мыслей и планов Бонапарта. Генерал в эту секунду уже все для себя решил. Да, мир с Англией нужно заключить, чтобы поставить точку в истории со второй антифранцузской коалицией и подарить нации минуту триумфа. Но как только умолкнут пушки, в далекую Индию отправится небольшая эскадра с грузом в виде орудий и боеприпасов.
(1) Дуррани или Садозаи — династия выходцев из пуштунских племенных вождей, создавших свою империю после смерти Надир-шаха. В лучшие свои годы она включала территорию современных Афганистана, Пакистана, северо-восточную часть Ирана и северо-западную часть Индии (Кашмир). В конце XVIII — начале XIX века переживала острейший кризис, теряя одну территорию за другой.
(2) Фириджисами в Афганистане того времени называли иностранцев-христиан.
(3) Именно в XVIII веке в исламе возникли ваххабизм, течение «Халиди» и организация «Ихван-муслимин» («Братья-мусульмане»).
(4) Пондишери — французская колония на восточном побережье Индостана. Неоднократно разрушалась англичанами, в 1793 г. была ими захвачена и возвращена Франции лишь в 1814 г.
Глава 15
Еще не так давно Кабул был лучшим городом Центральной Азии — чистым и весьма приятным как для жителей, так и для гостей столицы. Великолепные сады Бабура услаждали горожан своей прохладой, видом фруктовых деревьев, увешанных плодами, и соловьиным пением. Новый город за Кабул-дарьей радовал глаз широкими улицами и виллами знати. Старый город с его извилистыми узкими улочками и двухэтажными домиками, фасады которых украшали окна с резными деревянными ставнями, с ордами ослов и толпами зевак славился огромным крытым базаром, который мог удовлетворить прихоти самого взыскательного покупателя. Беленые стены гигантской, раскинувшейся на высоком холме Бала-Хиссар цитадели-Арка, где размещался дворец шаха, внушали всем чувство безопасности.
— Так было! — уверяли меня купцы, с которыми я познакомился в караван-сарае, выбранным нами для постоя.
В этом здании размером с футбольное поле, укрытом за крепкими стенами, мой отряд легко разместился в