Уж сколько воды утекло с той поры.
Голос, выдававший оперное вибрато, создавал изящную огранку для текста песни. И пусть сочетание двух музыкальных мотивов звучало нестройно было заметно, что пение женщины воодушевляло Юрико. Периодически она, конечно, запиналась, но кончики ее пальцев не прекращали бегать по клавишам. По мере того как звук заполнял комнату, к матери Идзуми возвращалась прежняя сноровка пианистки. Песня продолжала звучать из уст пожилой дамы, которая от усилий широко раскрывала глаза.
И в горах, не страшась высоты,
Мы с «сестрой» в гуще тутовых крон
Собирали деревьев плоды.
Не верю, что то мог быть лишь сон.
Когда прозвучала последняя невнятная нота совместного исполнения «Аве Марии» и «Красной стрекозы», дама в развевавшейся юбке изысканного синего цвета стремительно спустилась к Идзуми. «Попался!» – читалось в ее взгляде, взявшем мужчину на мушку. Он перестал аплодировать и в ответ устремил на нее взор.
– Скажи мне, раб Божий, ты сейчас чувствуешь себя счастливым?
Идзуми немного ошарашил столь внезапный вопрос, он тихо выдавил:
– Да…
– Прямо сейчас у тебя под носом то, что может осчастливить тебя еще больше. Этот свет уже доживает свои последние дни. Бог отберет детей своих и приведет их к Земле обетованной. Там они не будут знать ни мук, ни горя, ни терзаний. Там их ждет только бескрайнее счастье. Давай отправимся туда вместе.
Идзуми оцепенел, он не понимал, как поступить; приведший его в смятение разговор вовремя прервала Юрико, чей голос раздался из-за спины подошедшей дамы:
– Идзуми, Минэгиси-сан – она клубнику ест всегда в самом начале. Вот я ей завидую! Тоже так хочу!
Минэгиси обратилась теперь к Юрико:
– Раба Божья, ты сейчас счастлива?
Юрико мило улыбнулась даме:
– Да, я счастлива, отсюда я смотрю за кораблем! Я еще никогда не была так счастлива!
– У тебя прекрасное сердце. Я вижу это. Тебя ждет Там настоящее вечное счастье.
– Ты только представь: домушник забрался, забрал с собой альбомы, магнитики! Охотник за воспоминаниями!
– Пополни наши ряды! Вместе мы создадим новый мир!
Бог точно одарит тебя своей милостью.
– Идзуми без ума от хаяси-райсу! Без меня пока не начинайте играть, я быстро приготовлю. Одна нога здесь, другая там.
– Покайся в грехах своих. Бог даст прощение кающемуся. Бог милостив.
Сумбурный диалог этот ни в коем случае не был состязанием по перетягиванию каната: женщины добродушно беседовали, просто каждая говорила о своем, причем вторая обязательно ей кивала и поддакивала в знак понимания. И беседе их, вероятно, не было бы ни конца ни края.
– У Минэгиси-сан нет никого из близких, кто бы приходил к ней, – подкинула Идзуми новый материал для осмысления дочь Мидзуки. – Когда-то она с головой погрузилась в религию, в итоге с мужем они развелись, и дочка, прежде разделявшая то же верование, по окончании школы разорвала все связи и с религией, и с матерью.
Когда Минэгиси-сан пришла к нам, она сообщила, что уже давным-давно не жила с кем-либо под одной крышей.
Возможно, Бог – это единственное, что у нее еще есть.
Идзуми проникся историей Минэгиси-сан. Но в то же время его не оставляло чувство, что женщина уже потеряла истинную веру и ее убеждения держатся теперь на вере слепой. Или же истинная вера продолжала жить где-то в глубине сердца, просто она несколько изменила свою форму из-за утраты воспоминаний о религиозном опыте.
Постояльцы с сотрудниками, а с ними и Идзуми с Каори – все совместными усилиями приготовили ужин, заставили блюдами весь длинный деревянный стол и дружно уселись за него. Сегодня в меню были мисо-суп с макрелью, бурые водоросли, тушенные с соевыми бобами, салат с помидорами местного урожая, мисо-суп со стручками гороха. Когда поднялись из-за стола, перевалило за восемь вечера, с улицы уже не лилось и пение цикад. Каори боролась с зевотой: биологические часы на последних неделях беременности запускают стадию сна гораздо раньше.
– Я скоро возьму оставшиеся отпускные, так что, мам, ты подумай: может, съездим куда-нибудь вместе.
Как приходит время прощаться, у Юрико на лице появляется грусть. Как-то она даже бросилась умолять Идзуми, чтобы он не уезжал: «Ну что тебе стоит? Останься на ночь, а завтра уже отправишься домой». Теперь, чтобы мама так не убивалась, они сначала договариваются о следующей встрече и на том уже расстаются.
– И правда! У вас и здоровье позволяет, так почему бы вам с сыном куда-нибудь не съездить? – Мидзуки ласково посмотрела на Юрико, подхватив ее за ручку. Владелица пансионата излучала свет, даже когда солнце уже скрывалось. Хвала ее неиссякаемой энергии и бодрости духа!
– Фейерверки… – пролепетала Юрико. В ее голосе уже чувствовалась сонливость: вероятно, игра на фортепиано ее сегодня несколько утомила.
– Хочешь посмотреть на фейерверки? Здорово! Я за! Тогда сходим на фестиваль фейерверков? – сразу подхватил Идзуми, но, как оказалось, мама еще не договорила.
– Полукруглые… фейерверки…
– Полукруглые? Что ты имеешь в виду?
Было видно, как Юрико изо всех сил старалась отыскать в голове нужные слова, но, судя по всему, ей не удавалось подобрать более меткое определение: она только повторяла словосочетание «полукруглые фейерверки». Попытки объяснить прервал треск гравия под колесами подъезжавшего такси.
– Ладно, я почитаю про всякие фестивали, потом решим! – завершил тему Идзуми. Он уже собирался садиться в такси, как мама, неуверенно держась на ногах, подбежала к сыну и сжала его в объятиях.
– Люблю тебя, – шепнул на ухо голос, окрашенный легкой дрожью. Это сообщение предназначалось только ему. Больше никто не должен был его слышать. Идзуми почувствовал в прикосновении обнимавших его рук что-то незнакомое; в нем было нечто не родительское.
Каори могла смотреть на них через машинное окно. Идзуми готов был сквозь землю провалиться. Он аккуратно выбрался из объятий и запрыгнул в такси.
В пути, пролегавшем вдоль берега погрузившегося во тьму моря, Идзуми мысленно погрузился в окутавший его мамин запах. Аромат, сочетавший в себе сладость цветов и горечь трав. В голове Идзуми мелькнуло воспоминание из детства: они лежат с мамой под одним одеялом, мама обнимает его со словами: «Ну все, теперь от тебя будет пахнуть так же, как от меня».
Каори, которая всю дорогу в электричке провела в отключке, по прибытии домой сразу засела за ноутбук и начала возиться с работой – сна ни в одном глазу. Она жалобно проскулила, что в почте накопилось больше десяти писем, с которыми надо в срочном порядке разобраться.
– Ужас! И какой только беременной женщине такая нагрузка будет под силу!
Идзуми беспокоился о здоровье жены, но предпочел все-таки не читать нотации, а высказать свое мнение в шутливой форме. Каори сама решила, что будет во что бы то ни стало работать, пока не придет время рожать, да и этот процесс позволял ей развеяться.
– Что уж теперь. Я сама на это подписалась. Вот разберусь с этим как следует, и тогда можно будет со спокойной душой уходить в декрет.
Время неслось, и уже через месяц в Токио должен был состояться концерт немецкого симфонического оркестра, который курировала Каори.
Вместе с этим велась работа над специальным японским изданием сборника композиций, а еще нужно было позаботиться о постерах и других бумажных материалах: в общем, дел было невпроворот. Идзуми вспомнились слова Маки о том, что Каори и к материнским обязанностям будет относиться так же щепетильно, как к рабочим.
– Там ни у кого челюсть не отвиснет, когда вы с таким пузиком явитесь на переговоры?
Идзуми достал бутылку купленной про запас минеральной воды с газом, наполнил ею два стоявших уже с кубиками льда стакана и переставил один из них к ноутбуку.
Каори ответила благодарной улыбкой.
– Не говори! Лучше бы мне так и сказали: «С такой комплекцией можешь пока посидеть дома». Им же самим со мной лишняя морока: мне постоянно какая-нибудь помощь требуется. А сейчас еще такие времена, что чуть не так человек прикоснется или посмотрит – ему окружающие сразу: «Харассмент!»
– М-да, помогайте, но не смотрите и пальцем не трогайте. И как это понимать?
– Ага, а вот еще: нельзя и подумать, чтобы сейчас работодатель настаивал на том, чтобы беременная женщина работала, но если он прямо скажет на работу не выходить, то это снова «харассмент!». В итоге все зависит от того, каких представлений придерживается сама женщина.
Беседа сопровождалась шустрым стуком клавиатуры, по которой безостановочно бегали пальцы Каори. Она практически в два счета расправилась с половиной почтового ящика.
– Зная мою маму, можно предположить, что она перед родами тоже работала до последнего. А что ей, матери-одиночке, еще оставалось? От нее даже родители отвернулись, помощи ждать было неоткуда. Она даже в больницу меня рожать приехала сама.
Тот день, когда Идзуми появился на свет, Юрико описывала в дневнике. Но сам сын от нее никогда ничего про то не слышал.
– Мурашки по коже, как представлю, что тогда в одиночестве чувствовала твоя мама.
– Сейчас я осознаю, насколько тяжело ей было. Да и после моего рождения: и работать приходилось за двоих, и весь быт был тоже на ней одной.
Каори с сочувственным пониманием кивала в ответ, но вдруг, как током ударило, она оторвала глаза от экрана ноутбука и застыла: к ней будто пришло озарение. В эту секунду послышалось, как в стакане шипят пузырьки газа.
– Я сегодня заметила! Когда мы за столом сидели, твоя мама тоже не притронулась к своей порции мисо-супа.
Среди всех собравшихся тем вечером под крышей пансионата только двое не съели даже одну ложечку мисо-супа – Идзуми и Юрико. Они быстренько все за собой убрали, чтобы никто не заметил, но от зоркого глаза Каори ничего было не утаить.