- Значит, нету? - спросил Брокман. - В таком случае выдашь кресло.
- Товарищ председатель, - заговорил начхоз мягко, - может быть, товарищ Михалев подождет? Мне обещали подкинуть партию сапог через недельку-другую. В доме почти не остается кресел.
- Что мне приемы устраивать! - сказал Брокман. - У меня люди голые ходят! Садись, - приказал он ничего не понимавшему Алексею, - вот бумага, пиши…
Он продиктовал текст заявления. Алексей написал: «Ввиду отсутствия обуви, прошу выдать, мне 1 (одно) кожаное кресло на сапоги…»
Брокман размашисто поставил резолюцию: «Хозчасть. Выдать. Брокман».
- Теперь идите, - сказал он. - Когда справишься, зайди. Насчет жилья придется самому устраиваться, мне тебя класть некуда. Одну-две ночи можешь где-нибудь на диване переспать, а там куда хочешь, заживаться не позволю.
- Устроюсь. Я здешний! - сказал растроганный Алексей. - Спасибо вам…
- Ладно, нeчего. Работой с тебя возьмем.
В кладовой ЧК нашлась пара отличных галифе на рост Алексея - диагоналевых, с кожаными леями. В куче барахла Фельцер раскопал старый, но еще прочный офицерский френч. Он изрядно выгорел на солнце и был в двух местах, пробит пулями - на дырочках лежали аккуратные заплаты. По одной из заплат на левом нагрудном кармане легко можно было судить о судьбе бывшего владельца френча.
Фельцер указал на нее пальцем.
- Чтоб вы знали: это хорошая примета. Два раза в одно место не попадает. Ну, лучше не найдешь, сидит, как влитый…
Потом они пошли наверх, в зал, где у стены стояло вряд несколько кабинетных кресел. Фельцер отдал одно Алексею. Он выбрал наименее потертое и сам помог ободрать с него коричневую скрипящую кожу.
А затем Фельцер проявил поистине королевскую щедрость. Он снова повел Алексея в кладовую и там достал с полки кусок толстой негнущейся кожи - на подметки!
Из оружия Алексей выбрал наган: он был привычней и надежней тяжелых парабеллумов. Браунинг он тоже оставил себе. Он любил этот легкий, маленький, как игрушка, пистолетик. К тому же, эта была память от Силина.
С Фельцером они расстались друзьями.
Одетый во все новое, с наганом на боку и свертком кожи под мышкой, Алексей снова пришел к Брокману, слегка стесняясь своего шикарного вида. Но тот, занятый какими-то бумагами, мельком взглянул на него и кивнул на стул:
- Посиди, я сейчас.
Кутаясь в клубы махорочного дыма, Брокман сделал на бумагах пометки, разложил по стопкам и вызвал дежурного:
- Разнеси в отделы. Вот эти в трибунал пойдут, а этих пусть сегодня же отпустят, зря людей напугали. И скажи Илларионову, чтобы не хватал всех подряд, в другой раз шею намылю! Филиппов здесь?
- Нет еще.
- Ладно, иди.
Дежурный ушел. Тогда Брокман осмотрел Алексея и, казалось, остался доволен.
- Ладно. Теперь слушай, Михалев. Будешь у нас работать, так надо тебе кое-что втолковать… - Он выбрался из-за стола, прошел, хромая, по кабинету и остановился перед Алексеем. - Слушай внимательно, товарищ, и запоминай… Работа у нас трудная. Грязная работа. Вроде как у золотарей. А делать ее надо чистыми руками. Понимаешь ты меня?
Алексей утвердительно кивнул головой.
- Это хорошо, если понимаешь… Обстановку я тебе сейчас рассказывать не буду, сам помалу разберешься. Парень ты грамотный, у нас немного таких, что в гимназии учились. Главное запомни вот что… - Брокману, видимо, было трудно стоять. Он придвинул стул, сел против Алексея и продолжал медленно, с расстановкой, словно давая тому время обдумать каждое слово: - Задача у нас - бороться с контрреволюцией, и нам дана для этого большая власть над людьми. Но то власть особая. Если для себя выгоду будешь искать, разговор с тобой будет короткий.
- Мне об этом говорить не надо… - сквозь зубы сказал Алексей.
- Ты брось! - оборвал его Брокман. - Надо! Каждый день надо напоминать. И не тебе одному: всем нам. В таком деле, как наше, легко голову потерять. А потеряешь голову - наделаешь беды хуже контрреволюции. Один был такой, тоже не любил, чтобы напоминали. Вывели в расход. Следственных избивал… Ты это учти. Мы не жандармы. На нас народ смотрит, как на Советскую власть, и это каждую минуту надо помнить. - Он поднялся и пересел к столу. - Теперь так… Работы будет много. И днем, и ночью, и без воскресных дней: контрреволюция праздников не справляет. Для начала пойдешь в отдел по военным делам и шпионажу, поскольку опыт есть. Начальником у тебя будет уполномоченный Величко. Он сейчас на операции, так что явишься к нему завтра. Сегодня отдыхай, устраивайся… Сапоги закажи. Спроси у Фельцера, он тебе сапожника посоветует.
- Уже посоветовал.
В дверь просунулась голова дежурного:
- Пришел Филиппов.
Алексей встал.
- Посиди, если хочешь, - сказал Брокман, - привыкай к обстановке. Этот Филиппов - начальник авиационного отряда. Нужный человек, но фрукт…
Он не договорил: Филиппов вошел в комнату.
НОВЫЕ ВСТРЕЧИ
С первого взгляда было видно, что это летчик: обветренный, загорелый до медной черноты, в синем, покрытом пятнами комбинезоне. На сгибе локтя висели защитные очки и летный шлем. По бокам болтались на длинных ремнях планшет и маузер в деревянной кобуре.
- Филиппов явился, - доложил он.
- Здравствуй, садись, - сказал Брокман. - Это Михалев, наш сотрудник.
Филиппов небрежно кивнул Алексею и сел. Планшет и маузер положил на зеленое сукно стола. Он держался уверенно и даже несколько развязно, как человек, знающий себе цену.
- Что у тебя там вышло с Исаковым? - спросил Брокман.
- Ага, уже нажаловался! - усмехнулся Филиппов. - Ничего такого особенного не вышло.
- Ты почему отказался сегодня от полетов?
- Значит, была причина. Вчера полетал и хватит. Мне горючее с неба не накапывает.
- Для тебя приказ начальника военучастка существует? Первый день в армии, дисциплины не знаешь?
- Ты на меня не кричи, товарищ Брокман, - спокойно сказал Филиппов. - Мне теперь Исаков не указ…
- Это еще почему?
- А вот погляди. - Филиппов достал из планшета какую-то бумагу и протянул ее Брокману. - Получил приказ из Николаева. Велят всем составом и с аппаратами отбыть в тыл на новую базу…
Брокман читал приказ, и лицо его заметно бледнело. Он медленно сложил бумагу и, подумав, бросил ее в ящик стола.
- Так вот, Филиппов… Никуда ты отсюда не полетишь. - У него дернулась щека.
- Да ну? - произнес Филиппов с едва заметной иронией.
- Никуда! Я приказ отменяю!
- Не имеешь права, товарищ председатель.
- Не твоя забота! Этот приказ - предательский.
- Тебе всюду предательство мерещится!
- Мерещится? Ты сам подумай: где вы сейчас нужней - здесь или в тылу?
- Положим, что и здесь, - начал было Филиппов, - не в том дело…
- В том! - перебил его Брокман. - Для нас авиация чуть ли не единственный способ артиллерийской разведки. Перед самым наступлением перевести вас в тыл - такое только враг мог придумать.
- Да мне-то что! - досадливо сморщился Филиппов. - Ты сам говоришь: дисциплина. Велят - надо исполнять.
- Повторяю: никуда ты не полетишь! Сейчас напишу распоряжение, чтр я под угрозой ареста запретил тебе исполнять приказ номер двести шестнадцать дробь восемнадцать, так как считаю этот приказ вражеской вылазкой. Хватит с тебя?
Филиппов явно заколебался.
Брокман встал, сдавил в кулаке бронзовый набалдашник пресс-папье.
- Послушай, Филиппов, - проговорил он негромко, но так, что летчик быстро поднял на него глаза, - я тебя знаю, как большевика, иначе я бы по-другому разговаривал… Там, в штабе, какая-то сволочь засела, заявляю это тебе, как партийному товарищу. И предупреждаю: исполнение подобных приказов - все равно, что предательство революции! Моя ответственность больше твоей… Улететь я тебе все равно не дам. А улетишь- найду где хочешь. Так лучше сам осознай…
Алексей видел, что Филиппов сдается. Он уже не возражал, а только смотрел на Брокмана, хмуря желтые выгоревшие брови.
Хотя Алексею трудно было судить, прав Брокман или нет, но во всем облике председателя ЧК и в его манере говорить была такая уверенность, спокойная сила, которая убеждала помимо слов. Глядя на него, Алексей подумал: «Вот это мужик! Боевой!»
Он не стал дожидаться конца разговора. Пользуясь тем, что Брокман и Филиппов забыли, казалось, о его существовании, он подобрал свои пожитки и вышел из комнаты.
В коридоре Алексей столкнулся с румяным, пареньком - дежурным.
- В порядке? - поинтересовался тот.
- В порядке. Работать у вас буду.
Дежурный протянул руку:
- Приятно познакомиться. Оперативный сотрудник Федор Фомин. - И сразу переходя на «ты», спросил: - Ну, как тебе наш председатель показался?
- Крепкий!
- Ого! - Фомин со значением поднял палец. - Сама сила!
Паренек он оказался расторопный. Куда-то сходил, достал талоны на обед и отвел Алексея в столовую.
Они ели ячневую кашу с постным маслом, пили несладкий, отдающий жестяным привкусом чай, и Фомин рассказывал Алексею о людях, сидевших кое-где за столиками. Каждого из них он наделял громкими торжественными эпитетами:
- Вон в углу, видишь, - Адамчук, - шептал он, указывая на пожилого чекиста с густой сединой в коротких волосах. - Уполномоченной по бэбэ [5], гроза бандитов, самого Кузьку-анархиста изловил!… А вон тот - Илларионов. О-о, брат, это человек! Пламенный борец, пощады врагу не признает! Как дорвется до дела - все горит под ним!…
У Илларионова были тонкие интеллигентные черты, движения порывистые и угловатые. Бледно-голубые глазки, глубоко задвинутые в глазницы, ни на чем не останавливались подолгу. Он казался человеком нервным и неуравновешенным.
Зато в третьем чекисте, на которого указал Фомин, уравновешенности хватило бы на троих. Звали его Никита Боденко. Огромного роста, косая сажень в плечах, медлительный и спокойный, он производил впечатление простоватого добродушного увальня. Ворот гимнастерки не сходился на его богатырской шее, а стол, за которым он сидел, казался ему не по росту. Фомин восторженно сказал: