только и сильна!
Так Алексей казнил себя до тех пор, пока от этого бесплодного занятия его не оторвал голос дежурного по штабу:
- Михалев, к выходу! Принимай гостей: дамочка до тебя пришла!
Писаря, радуясь случаю оторваться от работы и позубоскалить, загалдели:
- Силен парень! Не успел приехать, а уже и дамочку завел!
- Чего не завести! Уходит, когда хочет. За какие заслуги?
«Ну, погоди же! - думал Алексей, идя к выходу. - Сказано, дома ждать, лишний раз глаза людям не мозолить». - Он решил, что пришла Маруся.
Но у входа вместо Маруси стояла высокая худая женщина с припухшим, точно от недавних слез, лицом. Едва увидев ее выпуклые водянистые глаза и белые, будто кислотой травленные, волосы, Алексей догадался, что это - Ванда Соловых! У него радостно забилось сердце…
Теребя бахрому платка, женщина с испугом смотрела на вооруженных людей, сновавших возле штаба.
Алексей прошёл мимо нее, слегка задев локтем, негромко бросил:
- Пойдемте…
Женщина вздрогнула, сжала бахрому в кулаке и двинулась за ним.
Алексей свернул в один переулок, в другой, отыскивая место поукромней. Найдя пустынный тупичок, он остановился и подождал женщину. Она подошла, глядя на него со страхом, недоверием и надеждой.
Алексей вдруг почувствовал всю сложность своей задачи.
Соловых был врангелевским шпионом и справедливо должен был понести наказание. Такова логика великой борьбы, которую они вели, и даже тень жалости к нему не тревожила Алексея. Но сейчас перед Алексеем стояла женщина, для которой плюгавый алешкинский телеграфист был родным человеком - братом. Страх за его судьбу пригнал ее сюда, несмотря на опасность. Муж, должно быть, не пускал… Плакала: вон как опухло лицо. И все-таки пришла… Алексей вспомнил свою Екатерину. Та, наверно, тоже прибежала бы, забыв все на свете, чтобы получить о нем весточку. И Глущенко не смог бы помешать… Где она теперь?…
- Вы сестра Владислава? - спросил он.
Она молча кивнула.
- Я с ним сидел в Чека три дня…
- Он жив?
- Живой… Велел кланяться. Говорил, чтобы не убивались о нем.
Эти слова произвели как раз обратное действие. Женщина начала глубоко дышать, веки ее покраснели.
- Вы не плачьте, - вполголоса сказал Алексей, - может, еще обойдется.
- За что… его… схватили?
- Точно не скажу. Там ведь не разговоришься. Только, кажется, влип ни за что ни про что. Владислав-то не унывает. Имеет надежду вылезти и вам велел передать. И еще говорил, что какой-то человек должен вам сообщить о нем…
Это был пробный ход, но женщина поддалась на него.
- Да, да, - сказала она, - действительно, заходил какой-то мужчина. Только мы не знали, верить ему или нет. Муж у меня такой подозрительный… Он и про вас плохо подумал, вы уж извините, такое время…
Алексей великодушно махнул рукой:
- Пустяк. Нынче к каждому нужно с проверкой… А когда он заходил, при белых?
- Нет, позже.
«Крученый, - подумал Алексей. - Кому же еще».
- А вы, простите, как туда попали? - робко спросила женщина.
Алексей в нескольких словах поведал ей про «мясной бунт» в госпитале и как его для устрашения взяли в ЧК, и как в камере подружился с Соловых… Он сказал, что кормят в ЧК вполне прилично и жить можно. Главное, вывернуться насчет обвинения. Там ведь тоже не звери, чего зря болтать, без толку не расстреливают…
- Когда меня отпускали, мне Владислав говорит: «Передай поклон Ванде - ведь вас Вандой зовут? - и мужу ее Владимиру, и ей, - Алексей понизил голос.
- Кому «ей»? - живо спросила Ванда.
- Ну, ей… Сами, верно, знаете…
- Дине? - у нее моментально высохли глаза. - Федосовой? Этой змее?!
- Тихо! - напомнил Алексей.
Но женщина, забыв про осторожность, громко заговорила, что эта девица - несчастье их семьи, что она погубила Владислава, вскружив ему голову своими сумасшедшими фантазиями! Он был готов для нее на что угодно, а она, вертихвостка, даже ни разу не зашла с тех пор как он исчез.
- Тихо! - остановил ее Алексей. Теперь он знал все, что его интересовало. - Нельзя так… громко.
- Простите!… Ужасные нервы!… Столько переживаний…
- Мне, пожалуй, нужно назад, - сказал Алексей, делая вид, что его испугала невыдержанность Ванды.
- Да, да… Спасибо вам. Простите…
- Ступайте вы раньше, - сказал Алексей, - я потом.
Она промакнула платком слезы, всхлипнула, кивнула на прощанье и вышла из тупичка.
Алексей, помешкав, бросился в противоположную сторону - к Марусе.
ДИАНА
- Динка Федосова? - удивилась Маруся. - Да ее в Алешках все знают!
- Кто это такая?
- Дочка здешнего почтмейстера.
- Что ты о ней можешь сказать?
- Ничего особенного. В гимназии училась, образованная…
- Какая из себя?
- Красивая…
- Это не примета, ты тоже красивая.
У Маруси неприступно поджались губы, а щеки все-таки покраснели от удовольствия.
- Сравнил гусыню с курицей, - сказала она сухо. - Динка в любительских спектаклях играла всяких дам да цариц. Погоди, увидишь ее…
- Где она живет?
- На Портовой, недалеко от пристани. А работает на почте. Недавно начала. Раныпе-то дома сидела: ее папенька с маменькой за барыню держат.
- А при белых как себя вела?
- Увивались за ней, конечно, всякие офицерики.
- Ну вот, а говоришь «ничего особенного»!
- Да мало ли здесь таких, которым белые - свой брат! Ну и Динка…
- Где она живет, говоришь?
- На Портовой. Иди лучше завтра с утра на почту: она там…
Алексей увидел Федосову сразу, как только вошел в грязное, запущенное здание почтамта, где среди длинных столов валялись на полу окурки и бумажные обрывки, у входа стоял жестяной бак с питьевой водой и болтающейся на бечевке кружкой, а на стенах висели плакаты: «Добьем Врангеля!», «Белому барону - кол, а не корону!» У плакатов были ободраны уголки: на закрутки. Помещение перегораживала стойка, над которой до самого потолка поднималась проволочная решетка с полукруглыми отверстиями - окошками.
За стойкой сидела Федосова.
Теперь Алексей понял, откуда бралось упорство у ее бывшего поклонника, когда он отказывался говорить о ней.
Федосова была красива. Более того: очень красива. Лицо у нее было смуглое, чуть удлиненное, очерченное тонко и нежно, а глаза синие, с влажным блеском в темных зрачках; ресницы, взлетая, касались длинных и словно надломленных посередине бровей. Волосы расчесаны на прямой пробор и заплетены в тугую косу, переброшенную через плечо на грудь, и только у висков оставлены пушистые каштановые завитки.
На нее, как на чудо, не мигая, уставился молоденький белобрысый красноармеец. Он, видно, только что привез и сдал почту, а теперь что-то без нужды уминал в глубоком холщовом мешке и смотрел на девушку завороженно, с изумлением, которого и не пытался скрыть.
Были здесь еще двое: чубатый конник, нахальный и веселый, в казачьем чекмене и серых штатских штанах, к которым были пришиты алые шелковые ленты вместо лампасов, и его приятель, тоже кавалерист, огромный голенастый парень, туповатый и самодовольный, с красным бантом на портупее. Их кони стояли на улице у крыльца.
Чубатый, похлопывал плетью по ножнам уланского палаша и что-то негромко говорил, наклоняясь к стойке: любезничал. Федосова слушала его снисходительно, с терпеливой скукой.
- Как мы есть разведчики, - говорил чубатый, - то, конечно, глаз у нас наметанный. Едем мы мимо на боевых конях, я в окошко глянул и говорю напарнику: «Афоня, говорю, - это его такое имя - Афанасий, - сигай наземь, дело будет, поверь моему боевому опыту». Сказал я так, Афоня?
- Точно! - Афоня громогласно хохотнул и поправил бант на портупее.
- И еще говорю: кажись, боевой товарищ, наступает полное сопряжение судьбы для красной разведки и…
Он оборвал на полуслове и оглянулся, недовольный, что ему помешали.
Алексей шагнул к стойке и сказал первое, что пришло в голову:
- У вас не найдется листка бумаги, письмецо написать?
- Ах, вам листка бумаги! - вместо Федосовой отозвался чубатый и многозначительно подмигнул приятелю.
Нагловатые глазки его ощупывали Алексея. Он явно заподозрил, что этого высокого подтянутого парня привела сюда совсем не нужда в бумаге, а те же причины, что и его самого.
- Промежду прочим, тут не магазин, бумагой не торгуют. Ошиблись адресатом! - он шутовски выпятил челюсть.
Афоня радостно заржал и снова поправил свой шикарный бант.
- А тебе что? - Алексей, прищурясь, взглянул на него. - Больше других требуется?
- Не, я так, промежду прочим.
- Ах, «промежду прочим»! Ну и держи язык за зубами, не суй, куда не надо!
- Ого-го! - протянул конник, не ожидавший, по-видимому, такого решительного отпора. - Ты, гляжу, смелый!
- А кого бояться, тебя, что ли?
- Может, и меня. Неровен час, мозоль отдавлю.
- Оступишься.
- Не оступлюсь! - Чубатый начинал злиться. - Не таких давили!
Привалясь спиной к стойке, он задрал на нее локти, загораживая окошко.
Стычка с ним на глазах у Федосовой была совсем некстати, но отступать было поздно. Девушка смотрела на них насмешливо и выжидательно.
- Ну-ка, пусти!
- А шо будет? - вкрадчиво спросил чубатый.
- Там увидишь.
- А может, мне смотреть неохота? Может, мне желательно, чтобы ты прыснул отседова и дверцу подпер, бо задувает?
- Еще раз говорю; посторонись!
- А то?
- А то пообдеру с порток ленты и девкам отдам в косы заплетать…
Чубатый побагровел.
- Чего-о? - он спустил локти со стойки и зашевелил пальцами на черенке нагайки.
Слева на Алексея горой надвинулся Афоня. Положение становилось угрожающим.
- Перестаньте, пожалуйста! - За стойкой поднялась Федосова. - Если вам надо, идите на улицу, здесь не место…
- Что привязались к человеку? - К Алексею подошел и стал рядом белобрысый красноармеец. - Какого рожна задираете? Пришел человек мирно, письмо написать…